Беспощадно сложный тест про тонкости Православия от специалиста по сложным словам, ведущего рубрики «Толковый словарь», кандидата философских наук Юрия Пущаева. Эта викторина не для всех, определенный уровень знаний нужен даже для того, чтобы прочесть вопросы. Рискнете?
Это попытка описать Бога с помощью частицы «не» или слов, означающих отсутствие: бестелесный, бесконечный, безначальный и т. д. Апофатический метод чем-то похож на детскую игру-угадайку: «Что у меня в руке? Это не мокрое, не тяжелое, не зеленое» и т. д. Разница только в том, что тут никогда и ни за что не угадаешь. А почему же апофатические богословы так «отрицательно» мыслят? Да потому, что исходят из утверждения, что Бог абсолютно совершенен и Его невозможно ни с чем и ни с кем сопоставить (то есть буквально — поставить рядом). Интересно, кстати, что у Марины Цветаевой есть целое стихотворение, построенное на апофатике: «О, Его не привяжете…» Апофатическому методу противостоит катафатический. Тут все наоборот — Бог описывается не через отрицание в Нем каких-то несовершенных качеств, а через утверждение Его совершенств: Он всеблаг, всемудр, всеведущ и т. д. Апофатический и катафатический методы всегда выступают парой, как противоположные полюсы магнита. Они не противопоставляются, а взаимодополняют друг друга. Вот пример такого взаимодополнения богословского «минуса» и «плюса»: «Ты Весь вне твари и Весь в твари. Весь наполняешь все и Все вне всего… Ты не есть ничто из всего тварного и Высший всего… Ты — Творец всего и потому отделен и отличен от всего…» (Симеон Новый Богослов о природе Божества).
Знаете выражение «следовать букве закона»? Вот акривия и есть такое следование, только не светскому закону, а церковным правилам. Как говорится, никаких поблажек, даже по уважительным причинам. Например, раз написано — ничего скоромного не есть в пост, то уж будьте добры! Но на наше счастье есть в богословии и другое слово — икономия (родственное, кстати, со словом «экономия»). Это обоснованное снисхождение церковного закона к человеческим немощам и слабостям. Скажем, кто-то болеет и не может держать пост. Логика здесь простая: путь человека к спасению и так непрост, поэтому где-то его можно и облегчить, то есть бросить тонущему спасательный круг (что не равно посадить спасающегося на лайнер, плывущий в рай по программе all inclusive!). Чем-то это действительно похоже на экономию: при ограниченных ресурсах (возможностях человека) все-таки добиться поставленной цели – спасения.
Дословно, по-гречески, это значит упражнения или тренировки. Аскеза чем-то похожа на физкультуру, только цель здесь не накачать мышцы или научиться спокойно пробегать за один раз 5 км, а стать более смиренным, добрым, воздержанным и критичным к себе, а не к окружающим людям. Может показаться, что аскет — это кто-то вроде духовного спортсмена, но это не совсем так. Ведь он по своему смирению с радостью уступит первые места другим упражняющимся. И правда, как пел поэт, в гости к Богу не бывает опозданий. И как занятия физкультурой в отличие от профессионального спорта нужны каждому человеку, так и аскетические тренировки по приближению к Богу (например, пост) необходимы любому христианину, не только монахам.
Дихотомия - это прием, когда что-то делят только на две части, которые и исключают, и дополняют друг друга. Например, в логике понятие «человек» включает себя мужчин и женщин. Такое деление очень удобно своей простотой. Но, как известно, во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни мужского пола, ни женского, и человека в православии делят на две другие главные части — на душу и тело. Ведь он житель сразу двух миров — духовного и материального. Впрочем, иногда прибегают к трихотомии (делению натрое), и говорят, что человек состоит из тела, души и духа. Опять-таки дихотомия и трихотомия здесь не противопоставляются друг другу, а дополняют друг друга. Ведь душа и дух составляют единое целое одной и той же духовной реальности в человеке.
Византийские монахи, придумавшие и практиковавшие исихазм, точно знали, что слово серебро, а молчание золото, и что только когда человек научится молчать, он сможет наконец-то услышать Бога. Исихазм — это такая духовная практика, в которой очень много молчат, очень много молятся и в идеале достигают в конце концов Божественного покоя. Ведь греческое слово «исихия» одновременно значит и покой, и молчание. Исихасты-молчальники путем долгих аскетических тренировок и постоянным повторением Иисусовой молитвы постепенно погружались в полный, священный покой-молчание, и начинали в самом конце невероятно трудного пути лицезреть нетварный Фаворский свет. Также исихасты (иногда им приходилось не только молчать, но еще и говорить, защищая себя от разных нападок) называли это обожением и подлинным просвещением. Настоящее просвещение, считали они, — это не когда начитался умных книг и стал эрудитом и очень образованным человеком, а когда избавился от страстей и буквально просветился изнутри Божественным светом. И второе на самом деле гораздо сложнее, чем первое.
«Вольному воля, спасенному рай», — говорит пословица. Сотериология (дословно по-гречески «наука о спасении») — это и есть наука о том, как достичь рая или спастись, что в принципе одно и то же. Еще сотериологию можно называть учением об исцелении человека, ведь древнегреческое слово «спасение» образовано от древнегреческого прилагательного σῶς, которое переводится как целый, здравый, неповреждённый. И правда, вылечиться и опять стать здоровым — это ведь и значит спастись от болезни. Только болезни тут имеются в виду прежде всего духовные — грехи и страсти. Значит, сотериология — это в каком-то смысле учение о том, как снова стать целым и неповрежденным человеком, готовым войти в рай.
Нуждается ли Бог в оправдании? Немецкий философ XVIII века Лейбниц считал, что да. Он и придумал слово «теодицея», означающее «оправдание Бога» или даже «суд над Богом». Ведь в мире такое количество зла и страданий, что человеческий ум невольно все равно порой колеблется и сомневается, как же это сочетается со всемогущим и благим Богом, почему Он допускает страдания невинных людей, маленьких детей и т. д. Правда, Лейбниц доказывал, что «все к лучшему в этом лучшем из миров» и что зла как бы и нет. Поэтому и беспокоиться, в общем-то, не о чем. За это прекраснодушие его высмеял Вольтер в знаменитой философской повести «Кандид». Образец подлинной теодицеи дан в библейской Книге Иова, где, несмотря на неимоверные страдания, Иов примиряется с Богом и покоряется Его воле, а Бог не остается безучастным к его испытаниям.
Библейский текст — это целый мир образов и идей. Причем мир очень сложный, он наполнен аллегорическими, символическими и иными смыслами. Скажем, как понимать первые семь дней творения? Неужели это были наши обычные день и ночь? Но как, если, например, в самые первые дни не было Солнца, восход которого и означает начало нашего дня? Искусство толкования Священного Писания называют экзегезой (дословно с древнегреческого это слово переводится как «объяснение»). Самый популярный образчик экзегезы, с которым знакомы очень многие,— это комментарии к Библии. Подробный комментарий к одной библейской книге легко может составить огромный том.
Это учение о Церкви (от греч. «экклесия» — церковь), или самопонимание Церкви, то, как Церковь осмысляет саму себя. Наука это очень важная и очень сложная, но, между прочим, каждый верующий регулярно тоже бывает экклезиологом, хотя и сам не знает об этом. Ведь на каждой литургии в храме все поют Символ веры, в том числе слова: «Верую… во едину, святую, соборную и апостольскую Церковь». Исповедуя Символ веры на литургии, каждый утверждает и самые основы, главные опорные пункты, на которых строится остальное знание науки о корабле спасения. Ведь Церковь часто в переносном смысле называют кораблем спасения, на котором только и можно переплыть опасное и бушующее море жизни.
Вы пессимист или оптимист? Есть вещи, в отношении которых, если вдуматься, однозначно на этот вопрос ответить невозможно. Важное место среди них занимает эсхатология, или учение о конце мира в христианстве (дословно — наука о самом последнем, крайнем или конечном). Казалось бы, оно должно навевать лишь печаль, страх и ужас. Действительно, что может быть хорошего в гибели мира, которой будут предшествовать войны и голод, страшные природные катастрофы и явление антихриста? Все это и многое другое предсказано в последней книге Нового Завета — Откровении апостола Иоанна Богослова. Однако парадокс в том, что эта главная катастрофа человечества и мира заканчивается, как ни странно, предельно светло и оптимистично — Вторым Пришествием Христа, творением нового неба и новой земли, вечной жизнью в Небесном Иерусалиме: И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло (Апок 21:4). Так что в отношении последних времен и того, что последует за ними, невозможно быть просто пессимистом. Возможно, тут хорошо подходит выражение «оптимистический пессимизм» русского мыслителя Константина Леонтьева , который как раз в связи с христианской эсхатологией считал самого себя таким вот оптимистическим пессимистом.
