Как преодолеть недоверие к тюремному священнику? В чем особенность служения в московском следственном изоляторе, где нет и не может быть постоянной паствы? В чем специфика отношения священника к осужденному? А главное, зачем все это нужно конкретному человеку в конкретной жизненной ситуации? По словам сотрудников тюрем и самих осужденных, эти вопросы стоят достаточно остро. Искать ответы корреспондент «Фомы» отправился в следственный изолятор №2 — Бутырскую тюрьму.
* * *
Писатель Сергей Довлатов три года служил во внутренних войсках —был охранником в исправительной колонии в Республике Коми. «Став надзирателем, — писал он позже в повести «Зона», — я был готов увидеть в заключенном — жертву. А в себе — карателя и душегуба… Через неделю с этими фантазиями было покончено… Я обнаружил поразительное сходство... между заключенными и надзирателями». Мне кажется, что нечто похожее можно увидеть в отношениях тюремного священника и осужденного. Если приглядеться...
Иерей Константин Кобелев, старший священник храма Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме, исповедовал находящегося в камере осужденного, сам при этом оставался в коридоре: разговоре шел через маленькое окошко в железной двери. Это неудобно, но делать нечего. Бодрому, и все же уже немолодому батюшке приходилось минут десять стоять перед окошком нагнувшись. Во время разрешительной молитвы, которой завершается исповедь, священник должен был покрыть голову кающегося епитрахилью. Епитрахиль тоже приходилось просовывать через окошко — и это опять было неудобно. Так же, не разгибаясь, отец Константин полушептал в окошко слова молитвы перед Причастием: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты Еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешные спасти, от них же первый есмь аз...» Потом через окошко причащал. Все это повторялось у каждой следующей камеры — и было так непохоже на обычную исповедь и на привычное Причастие: в ухоженном храме, со звонким хором, с теплом свечей, где батюшка с диаконом с Чашей в руках громко возвещает с амвона слова молитвы. Мне подумалось, что в этом смысле и тюремный священник, и осужденный вынуждены находиться в одних и тех же жизненных условиях: одинаково некомфортных, не самым гармоничных, ненормальных — то есть не соответствующих норме. Если быт нарушителя закона в принципе может иметь отношение к норме...
Только вот отец Константин, кажется, так не считает. Для него такое служение — не подвиг и не что-то особенное, достойное отдельного уважения. Нет. Он, кажется, вообще не пытается дать тюремному служению характеристику. Просто делает свое дело. Наверное, это и есть смирение.
«Просто делать свое дело» — выражение затасканное. В большинстве контекстов от него даже веет равнодушием. Только в случае отца Константина это не так. Потому что для него делать свое дело —это (простите за пафос, но иначе не скажешь) — любить людей. Всех, которых он встречает. Я увидел это своими глазами.
По коридору, мимо отца Константина, идут по своим делам две сотрудница охраны. Одна из них горько усмехается другой:
— В тюрьме все права — у заключенных. У сотрудников — все больше обязанности...
Услышав это, отец Константин, кажется, забывает, куда направляется сам, разворачивается, догоняет женщин и учтиво обращается:
— Простите, я услышал, что Вас в работе что-то тяготит. Так Вы приходите к нам в храм — просто поговорить. Может быть, что-то расскажете. Мне это, знаете, как важно...
Женщины улыбаются, застенчиво смеются. Кажется, они не очень верят в то, что батюшка тут может чем-то помочь. И это само по себе неудивительно. Удивило меня другое: реакция отца Константина. Он не расстроился и не смутился тем, что его слова не восприняли всерьез. Он с той же учтивостью выслушал смех и добавил:
— А Вы все-таки, если будет желание, приходите.
Сотрудницы удалились, а я спросил батюшку:
— Как Вы думаете, они придут?
— Не знаю. Очень хотелось бы, чтобы пришли. Им тут не менее тяжело, чем осужденным. Работа непростая, а особенно для женщин.
В одном интервью епископ Красногорский Иринарх, председатель Синодального отдела по тюремному служению, говорил: «Духовная помощь сотрудникам социальных учреждений и, в первую очередь, колоний — это одна из больших проблем. Всем понятно, что в тюрьмах сидят не ангелы. И та система зла, которая складывается вокруг грешного, озлобленного человека, влияет не только на заключенных, но и на сотрудников. Все происходит по известному сценарию: уставший работник тюрьмы после долгого рабочего дня возвращается домой и выплескивает весь негатив, полученный за день, на своих домашних. А зачастую в дело вмешивается еще и алкоголь. И вот тогда встает проблема выбора — куда деваться: принять «злополучные сто грамм», чтобы успокоиться, или все же заглянуть в храм и побеседовать с батюшкой».
Не знаю, читал ли отец Константин это интервью. Да и неважно. Но действует он совершенно в этом духе. Только не потому, что такова директива церковного начальства, а просто ради людей...
* * *
Тюремный двор подметал одинокий осужденный — молодой человек в черной арестантской форме, с бейджиком, на котором указано имя и номер отряда. Проходя по двору отец Константин подошел поздоровался, благословил и поцеловал его. При том, что осужденный сам подходить под благословение, казалось, не собирался, да и в принципе не намерен был общаться с батюшкой. Поэтому выглядело все это странно: вообразите, стоишь подметаешь двор, вдруг подходит священник, что-то говорит, целует в щеку... Я бы лично как минимум сконфузился. Но молодой человек, как ни странно, не отшатнулся и не удивился. Внимательно послушал отца Константина. Даже поблагодарил.
— Среди заключенных есть как те, кто изначально относятся к священнику с опаской, так и те, кто сразу проникаются к нему доверием, — рассказал старший лейтенант, воспитатель одного из отрядов.
— Настороженное отношение, особенно если человек неверующий или нецерковный, это понятно. Но вот откуда берется такое интуитивное доверие? — спросил я.
— Думаю, они подспудно понимают, что у священника, который служит на зоне, отношение к осужденному — особое, — ответил офицер. — У него нет иного основания для доброго отношения к заключенному, кроме доброго отношения к человеку как таковому. В каком-то смысле для священника зек — менее виновный, чем для всех остальных в тюрьме. Я не о том, что батюшка не знает или не признает вины. Просто он всегда призывает каяться, он знает, что покаяние меняет человека. А значит, батюшка всегда готов человека оправдать...
Однажды офицер, который прикреплен к отряду пожизненно заключенных, предложил привести к ним священника. Согласился один осужденный. Но когда батюшка пришел и познакомился с ними лично, просить об исповеди или просто беседе стали почти все.
— Может быть, это стадное чувство, типа «поговорю-ка со священником и я за компанию»? — спросил я старшего лейтенанта.
— Для заключенного пожизненно понятие «за компанию» вряд ли существует... — заметил офицер, несколько удивившись глупому вопросу. — Просто личное знакомство с батюшкой во многом позволяет осужденному что-то в себе преодолеть. Меня всегда удивляет, что зеки, которые в камерах разговаривают на мате, попадая в храм, начинают вести себя по-другому...
— Как?
— Просто нормально, по-человечески...
«Нормально, по-человечески». Эти слова молодого офицера меня зацепили — простотой и точностью. Ведь действительно: человеку свойственно вести себе нормально — то есть опять-таки в соответствии с нормой. И, кроме храма, эту норму заключенному обрести иногда просто негде...
* * *
А еще «нормально, по-человечески» — это то, как и сам священник относится к заключенным. Они для него в первую очередь просто люди, а не осужденные за то-то и то-то.
— Никогда на исповеди я не спрашиваю, за что человека посадили, по какой статье, на сколько и т. д. — рассказал отец Константин Кобелев. — Они, как и любой прихожанин на воле, говорят на исповеди то, что сами чувствуют.
Мне тут же вспомнился афоризм Сергея Довлатова: «Кающийся грешник хотя бы на словах разделяет добро и зло».
Перед исповедью отец Константин проводил беседу. Проповедью это назвать было трудно: было мало богословия и высоких материй, но много простых и понятных человеческих тем.
— Если мы попадаем в трудную жизненную ситуацию, — говорил священник, — значит, у Бога уже есть для нас путь выхода из нее. Иначе бы Он этой ситуации не попустил.
Одни осужденные слушали с подозрением. Другие — одобрительно кивали. А батюшка продолжал:
— Главное не то, что с вами произошло, а то, что будет с вами в будущем. Вас же всех ждет новая жизнь. И начать ее можно уже здесь и сейчас — в тюрьме.
Бутырская тюрьма — это следственный изолятор №2. Осужденные здесь находятся временно — пока идет следствие по их делу. Потом их отправляют в колонии по всей России. Поэтому постоянных прихожан в местном храме нет.
Отец Константин продолжал беседу:
— Для православного человека дело всегда найдется. Вы приедете в свои колонии — и увидите. Если там вообще нет церковной жизни, надо оборудовать молитвенную комнату. Если она есть, надо делать больше — строить домовую церковь. Если есть и она, нужно собирать силы и возводить полноценный отдельный храм. И так далее. С чего начать? Узнать адрес местного архиерея и написать ему официальное письмо, в котором заявить о своем намерении трудиться в этом направлении. Также отправить письмо в московскую резиденцию Святейшего Патриарха, по адресу Чистый переулок, 5.
Позже я спросил отца Константина:
— Каково Вам, как священнику, служить в храме и понимать, что большинство ваших прихожан Вы увидите от силы два-три раза?
— Иногда даже на вторую встречу расчитывать не приходится. Поэтому я и стараюсь «затачивать» их на будущее. Мне важно, с каким сердцем они выйдут отсюда, отправятся в свои колонии, как будут вести себя с теми людьми, которых там встретят. В этом смысле они наши апостолы — они понесут дальше то, что мы сможем дать им тут.
«Апостолы...» Я тут же начал смотреть на осужденных другими глазами. И почему-то вспомнилось снова из «Зоны» Довлатова: «Человек способен на всё — дурное и хорошее. Мне грустно, что это так. Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А еще лучше — обстоятельств времени и места, располагающих к добру...»
Парадоксальная мысль пришла мне в голову: если рядом есть хороший священник, то такими «временем и местом, располагающими к добру», может стать даже тюрьма...
