Наш автобус мчался по проложенному в Синайской пустыне шоссе. Невысокие горы, то грозные, скалистые, то гладкие, отшлифованные беспощадным хамсином одинокие жилища бедуинов, собранные из картона, фанеры и тряпок, пасущиеся верблюды — вот все, что составляло унылый пустынный пейзаж. Так же уныло было и на душе... Безразличие ко всему, тоска, хроническая раздраженность из-за того, что жизнь складывается не совсем так, как хочешь, были моими постоянными спутниками в то время. Все мое существование представлялось бесконечной вереницей тревожных безрадостных черно-серых дней. Самым же страшным было то, что я почти утратила надежду на Бога. Я продолжала ходить в храм, бездумно повторять молитвы и делать вид, что ничего не изменилось, но сердце при этом оставалось настолько холодным и равнодушным, что порой становилось страшно — а что же дальше! Вдруг я просто притворяюсь, что верю в Бога? Чего же жаждут ум и сердце на самом деле! Если не Бога, то как же мне жить!
За шесть лет до описываемого момента я крестилась. Выбор был абсолютно сознательным; я сразу влилась в жизнь церкви, с удовольствием выстаивала длинные службы, зачитывалась православной литературой. Все в храме казалось родным и понятным, отказ от прежнего образа жизни почти не был для меня жертвой. Казалось, что по-иному и быть не может. Так незаметно пробежало несколько лет. Я вышла замуж, вскоре появились и дети, а с их появлением исчезла возможность часто бывать в церкви. Тогда-то мое "благоустроение" поколебалось.
Посещение церкви подтягивало, держало на плаву, когда же исчез видимый авторитет, мое внутреннее устроение потеряло опору.
Те проблемы, которые обычно испытывает человек, приходящий в Церковь, и которые я совершенно миновала перед своим крещением, вдруг выплыли на поверхность. Как можно быть добрым и открытым, когда вокруг тебя ополчившийся мир, как быть нестяжательным, когда материальное благополучие предоставляет столько возможностей, как быть смиренным, когда судьба заталкивает тебя в такие рамки, что жизнь кажется невыносимой. А она действительно казалась таковой. День мой начинался от 6 до 8 утра в зависимости от настроения детей. Если сон пытался некоторое время удержать меня в постели, то дети боролись с ним всеми силами — голова моя превращалась в полигон, откуда взлетали самолеты, отправлялись машины. Из волос вились веревки, а все остальное служило батутом. Потом начинались памперсы, кашки, длинная, как 10 лет, прогулка с детскими капризами и драками, а моим полным нервным истощением. Первое затишье наступало во время дневного сна — тогда, переделав основные дела, можно было добраться до долгожданной книги, но, как правило, на самом интересном месте раздавался бодрый возглас: "Мама!" и все начиналось с начала. Я с трудом доживала до того момента, когда приходил муж, всегда очень занятый на работе, и воинство мое утихомиривалось. Вечером обычно сил хватало лишь на то, чтобы наскоро приготовить ужин, убрать со стола и доползти до кровати. И так каждый день. "Ну и подарочек подбросила судьба", — шептал мне один голос.
"Далеко не каждый имеет любящего и любимого мужа, и таких замечательных мальчишек. Многие мечтают об этом", — уговаривал другой. "Вот бросить все, взять няню и пойти работать, а на заработанные деньги путешествовать по разным странам!" "А как дети? Ведь в раннем возрасте им так нужна мать". Этот диалог продолжался бесконечно. И никто не сочувствовал моему "рабству"! Родители говорили, что я сама выбрала такой путь, муж считал его нормальным, все через это проходят, подружки же были убеждены, что я просто не понимаю своего счастья. Я чувствовала себя задавленной, скованной и, как могла, боролась за свою "свободу".
Начиналось все незаметно. Сначала я стала позволять себе небольшие "уступки", как только позволить, осудить, лишний раз не сходить в церковь, помолиться поменьше. Довольно скоро это вошло в привычку. В церкви мне было уже скучно, хотя я боялась себе в этом признаться. Удивительно, я могла подолгу занимать ум самой разнообразной чепухой, в то время как прочесть "Отче наш" стоило огромных усилий. Когда люди делились со мной бедами, близко не стоявшими с моими, я ловила себя на мысли, что нисколько не сочувствую им, раздражаясь тем, что приходится лицемерить и изображать сострадание. Меня раздражали гости, люди, звонившие по телефону, или просто подошедшие побеседовать, словом те, кто занимал "драгоценное время". В финале своей борьбы за "свободу" я с удивлением поймала себя на том, что могу открыто дерзить тем, кто выводит меня из терпения, будь то родственники, муж или люди в магазине и транспорте. Такого за мной не водилось даже до крещения! Жизнь казалась сплошным черным пятном, и дерзость эта приносила даже некоторое удовлетворение...
И вдруг — неожиданная поездка в Святую Землю. Зачем? За что? Может быть, это последний шанс выбраться из моего тупика?
Святая Земля никого не оставляет равнодушным. Входя в тесную пещерку Гроба Господня, где каждый день, а не только на Пасху звучит победное "Христос воскресе", глядя на молчаливых свидетелей предательства Иуды — двухтысячелетние оливы Гефсиманского сада, любуясь ласковой голубой гладью Галилейского озера, ощущаешь себя причастным великой тайне. Но мне пребывание у святынь не принесло ожидаемого облегчения, чувство стыда — ведь я уже несколько лет ходила в храм, пела на клиросе —перемежалось с глубоким равнодушием.
Самым же страшным испытанием казался Синай. Возможность увидеть один из древнейших в мире православных монастырей, побывать на вершине, хранящей тайну чудесного обретения десяти заповедей, не вдохновляла меня. Одна мысль о том, что после девятичасовой дороги придется без отдыха карабкаться в гору три часа, отстоять службу, спуститься и снова двинуться в путь, вызывала бурю негодования. Стоит ли ехать, вопреки желанию — только грех на душу брать?! Да и вообще не люблю я эти пустыни, горы и солнце! Если бы не уговоры мужа, то, возможно, я никогда не увидела бы этого, теперь самого дорогого на земле, места.
Автобус мчался по пустыне, а в голову наперебой лезли глупые мысли...
Случилось так, что я оказалась единственной говорящей по-английски в нашей многочисленной группе. У людей, не владеющих языком, были большие трудности при заполнении таможенных деклараций, коих пришлось исписать немало — из Израиля мы выехали в Египет, на следующий день должны были возвращаться обратно. Подумалось, а не заполнить ли все самой, чтобы людям не пришлось мучиться при очередном переходе границы. Тенью скользнуло в уме: «Господи, за малую сию лепту помоги моему неверию». Простая бездумная работа не составила труда. Я продолжала смотреть в окно, злобно размышляя, что эти пейзажи и природой-то не назовешь — это, скорее, ее отсутствие.
Монахиня, сопровождавшая нас в поездке, в очередной раз предложила почитать какой-то акафист. Значит опять нельзя развалиться в кресле и думать о своем! И вдруг, вслед за минутой раздражения, меня словно иглой пронзила мысль — в моем сердце есть место для суеты, для негодования и озлобленности, но в нем нет места для Господа. Я готова принять на ум любую чепуху, но не мысль о Нем. Восстала в памяти Голгофа — тяжелый, набухший от воды, в которой много лет пролежало дерево, Крест да старательно сплетенный злой рукой венец из колючек — все, что получил Царь царей от тех, к кому стучался. Не так ли поступаю и я? Давно забытое чувство горечи защемило сердце...
Через несколько часов автобус домчал нас до подножия Синая. Первое, что поразило, когда мы высадились у стен греческого монастыря св. Екатерины — это необыкновенная тишина. Тишина вокруг и... тишина в душе? Было так хорошо, так спокойно, так сладко, как чувствуешь себя, возвращаясь после долгой разлуки в родительский дом. Муж, давно мечтавший попасть сюда, захлебывался от восторга. Помню, мне хотелось противоречить ему, но язык не поворачивался.
Около полуночи мы вышли из обители и отправились на гору Синай. Луна скрылась за вершинами, а монастырское освещение было давно отключено, так что двигаться приходилось на ощупь.
Почти незаметно добрались до середины горы, спели тропарь "Се Жених грядет в полунощи..." — мое самое любимое песнопение. Широкая нахоженная дорога вскоре сменилась узким серпантином, ловко извивавшимся между скалами и пропастью. То и дело приходилось пропускать вперед бесшумно и уверенно шагавших по самой кромке над обрывом верблюдов. Чем выше мы забирались, тем более гулко завывал ветер. Последний рывок, 750 огромных гранитных ступеней — и мы на вершине горы.
Сердце мое готово было выскочить от восторга при виде той картины, которую прятала под своим покрывалом ночь. Лишь однажды в жизни я испытала подобные ощущения от соприкосновения с природой — дикое песчаное побережье недалеко от Сан-Франциско, ночь, густой туман, за спиной мерцает в дымке огонек костра, а под ногами невидимый, но осязаемый гудящий океан, такой живой, похожий на большое дышащее чудовище... В такие моменты чувствуешь себя частичкой огромной величественной Вселенной, живущей помимо тебя и понимаешь, насколько мелочны твои обиды, раздражение, гордость рядом с проявлением высочайшего разума.
Через несколько часов мы уже мчались по знакомому шоссе по направлению к Иерусалиму, увозя с собой скромные дары Синая — железное колечко "АПА AIKATEPINA" — благословение монастыря и камень с прорисованными на нем черными веточками. Такие камни находят на склоне, где растет Неопалимая Купина, как ни коли их, на срезе все равно видны веточки. В голове крутился вопрос: куда же делась моя усталость? Несмотря на бессонную ночь и трудное восхождение, не хотелось ни спать, ни есть, ни даже разговаривать. Казалось, что я уже не тот человек, который была вчера, словно что-то перевернулось в душе. Впервые за многие-многие месяцы ощущалось спокойствие, тишина, радость и ... близость Бога. Все житейские невзгоды, сумевшие так легко сломить мою зыбкую веру, представлялись теперь пустыми и нестрашными.
А как хорошо было на душе! Такое состояние испытываешь, когда пройдет ливень, рассеются тяжелые тучи, и на небе вновь заиграет солнышко, делая вокруг светлым, мягким, добрым. И еще, неожиданно для себя я вдруг открыла Бога. Неужели Он услышал мою необдуманную, высказанную вскользь просьбу?
Образ Христа, блекло рисовавшийся в моем сознании, Святая Земля оживила самыми яркими красками. Впервые за всю свою "христианскую" жизнь я поняла, что главное в моей религии не любовь к врагам и не умение предоставить бьющему тебя по одной щеке другую, а Христос. Живой, реальный, существующий Христос, который две тысячи лет назад ходил по этой земле, укрывался от палящего палестинского солнца, любовался на закате лиловыми неясными очертаниями Моавских гор, который был не-понят, как бывают непоняты все великие праведники и убит, так же, как все, осужденные на смерть. Но воскрес, превзойдя все представления о прощении и любви и все пределы нашего понимания...
Потом была всенощная в Горнем монастыре в Иерусалиме, первая служба после моего «выздоровления». Новые, доселе незнакомые чувства, переполняли душу. Господи, только не отпускай меня от Себя! Помню, слезы лились рекой от каждого произнесенного священником или спетого хором слова. Как гром поразила строчка из Ветхого Завета: «Недостойный не узрит Иерусалима». За что же удостоилась этого дара я?..
Самолет набирал скорость, разбегаясь по дорожке. Последний раз мелькнули в иллюминаторе пальмы аэропорта Бен Гурион. Я поняла, что бесполезно кусать губы и сдерживать слезы, когда сердце разрывается на части. "Расставание — маленькая смерть", — поется в какой-то песне. Смерть — это всегда слезы. Но ведь и смерть — не предел...
... Прошел год... Мы с мужем и две наши подруги оживленно обменивались впечатлениями, раскинувшись в креслах египетского такси. Молодой шофер-араб долго косился на веселую компанию, и, наконец, обратился к моему мужу: "Все три — Ваши мадам?" Мы дружно рассмеялись. "Почему они так смеются?" Да мы и сами не знали почему. Просто было очень хорошо на душе. А за окошком несущегося автомобиля мелькали разноцветные горы, кустики жалкой растительности, верблюды и дорожные указатели Santa Katerina: 35 km, 34 km, 33km...
Фото Mohamed El-Gayar.
