Моя бабушка любила повторять, обращаясь к детям и внукам: «Всех бы вас в сердце вместила». Много пережившая, она готова была понести горести и тяготы родных людей, страстно желая оградить их от всякого рода проблем. Бабушкино сердце стремилось стать защитой, способом уберечь близких от грозящих им напастей. Она была настоящей христианкой и щедро дарила свою любовь не только родным, но всем, кто сталкивался с ней на ее долгом жизненном пути.
Бабушки уже давно нет на этом свете, но я в последнее время все чаще вспоминаю ее слова, потому что ощущаю, как это сложно: вместить в свое сердце человека. Даже одного. Даже очень близкого и родного. Как это подчас неимоверно трудно — не раздражаться, не замечать мелочей, которые потому так и называются, что мало что значат, но порой — и гораздо чаще, чем хотелось бы думать — не позволяют понять и простить. Как тяжело любить, когда в тебе клокочет «праведный» гнев или уязвленное чувство справедливости: ну как же можно согласиться или простить того, кто неправ, кто обвиняет тебя в том, чего ты не делал? И мы спорим, доказываем, бьемся за свою правоту в любых ситуациях.
Как будто не для нас написаны слова: И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? ибо и грешники то же делают (Лк 6:32-33).
А ведь это сказано для нас — и не «вообще», не для цитирования в умном споре и не для «благочестиво» оброненного на ходу «Бог простит!» в ситуациях, когда сказать так совсем не сложно, когда нас по-настоящему ничего не задевает. Нет. Вспоминать бы эти слова почаще: и в ежедневных мелочах, в которых так непросто уступить, и в крайних, сложных ситуациях, когда очень больно, когда сердце разрывается на части от несправедливости, от унижения, от стремления доказать, что все не так…
«Ибо и грешники любящих их любят». Но кто же тогда такой я, — ведь я точно знаю, что даже любящих, искренне и глубоко любящих меня людей я порой любить не в состоянии? И мое раздражение может вызвать не только неприязненное ко мне отношение, но даже проявление любви близких — просто потому, что оно «не вовремя выказано» или кажется мне неуместным. Так подростки иногда стесняются, когда родители на людях проявляют к ним свои чувства. Но я ведь уже давно не подросток. Почему же тогда?
…Когда-то давно я понял, даже не просто понял, а прочувствовал всем существом, что библейский рассказ о грехопадении — единственно возможное объяснение зла в нашей жизни; единственное внятное объяснение всех тех коллизий и неурядиц, которые ежедневно порождают «нормальные, хорошие люди» — когда не слышат друг друга, когда не могут договориться в совершенно простых ситуациях. Когда ссорятся два любящих друг друга человека, когда разрушаются семьи, когда стена непонимания вырастает между давними друзьями, когда люди не только не вмещают, но выталкивают из своих сердец других людей, — это можно воспринять, только зная, что наша человеческая природа когда-то была фундаментально повреждена. И вот мы тянемся друг ко другу, но как только приближаемся, тут же начинаем друг друга отталкивать.
Когда я задумываюсь, почему бабушке удавалось все то, что так сложно мне, я вспоминаю, как она молилась. Как просто, тихо и спокойно читала «Отче наш», — так, как будто разговаривала с Богом, Который стоял где-то рядом. Хотя почему «как будто»? Разве это не так?.. Христос жил в ее сердце, поэтому она и могла вместить в себя и боль, и радость любого человека.
…На отпевании бабушки было поразительно светло и спокойно. И даже как-то очень светло. Наверное, это неудивительно — просто все мы, пришедшие проводить ее в иной мир, жили в ее сердце.
