Православный журналист Сергей Чапнин назвал традицию «вечного огня» языческим ритуалом. Официальные представители Церкви, в том числе председатель Синодального информационного отдела Владимир Легойда, поспешили опровергнуть его заявление, призвав не рассматривать светское действие как религиозный ритуал и напомнив о том, что в его основе — попытка советского осмысления церковной традиции возжжения поминальных свечей.
Однако проблема неприятия символов Дня Победы остается весьма актуальной для всего общества. Достаточно вспомнить активную кампанию против «георгиевских» ленточек. Для нашего сайта проблему прокомментировал публицист и активный апологет Дня Победы Егор Холмогоров.
Новость о том, что в Москве может появиться второй вечный огонь, посвященный героям 1812 года, вызвал неоднозначную реакцию в обществе. В частности, ответственный редактор «Журнала Московской Патриархии» Сергей Чапнин подверг эту идею критике, заявив, что празднование Дня Победы превратилось в подобие «гражданской религии», ритуальные формы которой предполагают «всеобщее поклонение огню». Однако официальный представитель Русской Православной Церкви, председатель Синодального информационного отдела Владимир Легойда опроверг слова журналиста.
— Церковь, в том числе в лице Патриарха, приходя к «вечному огню», тем самым проявляет любовь и уважение к тем, кто защищал нашу страну. Мне кажется, что в этом вопросе чувства людей, которые кроются за символами, выше, ценнее самой символики как таковой, — подчеркнул Легойда. При этом он напомнил, что советская власть очень часто создавала новые символы взамен христианской символики: кресты повсеместно заменялись на пятиконечные звезды и так далее.
— Вечный огонь, по сути, заменил собой лампады, всегда горевшие и перед иконами, и над раками с мощами святых. Традиция зажжения огня — лампады, свечи — в память об усопших, была принята Церковью много раньше советской эпохи, — напомнил официальный представитель Московского Патриархата.
Так получилось, что в это самое время мы готовим в июньский номер ряд материалов, посвященных Войне и в первую очередь переживанию памяти о ней современными поколениями. Позиции и авторы получились разнополярные. Буквально сегодня статью для нашего номера прислал известный публицист Егор Холмогоров, который не смог обойти в ней ставшую вдруг актуальной проблему «вечного огня» и других символов праздника.
Мы решили привести короткий отрывок из его текста:
«Вокруг этого светлого дня — в блогах, а иногда и в прессе, идет целый поток откровений относительно «трупами закидали», «миллионы сражались в армиях Власова», «войну выиграли штрафбаты под угрозой заградотрядов», «немцы шли нас спасти от богоборцев», «победа СССР привела к порабощению православных народов», «вечный огонь — это сатанинский символ», «георгиевская ленточка — это язычество». В основе этого, на мой взгляд, лежит серьезный психологический стресс — ужас носителей элитаристского мировоззрение перед зрелищем миллионов людей объединенных и уравненных общей скорбью и общей радостью. Скажу резче — это ужас тех, кто привык считать всех вокруг себя «хамами» и «быдлом», при виде Нации. Нации — как сообщества не знающих друг друга лично людей, объединенных общими символами, общим горем, общей радостью общими праздниками, общими историческими достижениями и общей надеждой на будущее. Нация существует тогда и там, где люди, живущие за тысячи километров друг от друга и ни разу не родственники, в определенные моменты воспринимают друг друга как родные, как братья и сестры. Нация — это попытка средствами политики и культуры внести в жизнь современного общества незнакомцев теплоту и эмоциональную близость.
Средства, которыми это чувство общности достигается, разумеется, технологичны, как технологично все в нашу эру. Они используют инструменты и механизмы воздействия на человеческое сознание, монументализацию, театрализацию, культурный и исторический миф. Тем, кто изображая из себя сокрушителей идолов, торопится объявлять все это язычеством и богословствует молотом, спешу напомнить, что и христианский культ, если разбирать его на составные части, может показаться совокупностью таких же технологий. И, собственно, так его и представляли публике безбожники-просветители в духе Гольбаха, а затем кощунники, организовавшие кампанию по вскрытию мощей.
Однако если мы внимательно приглядимся к тому, как русская культура использует применяемые везде технологии поддержания чувства национального единства, то мы заметим, что наше отличие — именно в необычайной теплоте, воспитанном в нас именно православием чувстве человечности. Чтобы понять эту разницу достаточно сравнить могилы Неизвестного Солдата в Париже и в Москве и их восприятие культурным сознанием. Неизвестный Солдат Первой мировой — это великий немой, это нуль, на месте которого мог бы быть любой другой из превращенных в нули на этой войне людей, это одна из анонимных жертв Войны, ставшей величайшей в истории человечества бессмысленной мясорубкой. Осипа Мандельштама ужасала эта анонимность жертвы массовых трагедий ХХ века «Будут люди холодные, хилые // Убивать, голодать, холодать, // И в своей знаменитой могиле // Неизвестный положен солдат».
Неизвестный Солдат в Москве — полная смысловая противоположность парижскому, при идентичности культурной технологии и заведомом культурном заимствовании. Это не никто, это каждый. Это не он, это ты. «Имя твое неизвестно. Подвиг твой бессмертен».
Неизвестный Солдат — это не «один из многих», а «тот самый» — тот самый наш брат, который лежит и под Крюково, и под Сталинградом, и в Крыму, и в Полесских болотах, и у Балатона, и под Берлином. Сотни тысяч людей приходили к этой могиле для того, чтобы поговорить со своим убитым на этой войне и так и не найденным родным, близким, однополчанином».
