Усыновите родителей. Разговор о конфликтах на фоне любви и смерти

Конфликт мировоззрений

— Отец Вячеслав, можно ли назвать какое-то основание конфликтов, напряжения, недопонимания в отношении взрослых детей и родителей?

— Я скажу вещь, может быть, базисную: если присутствует конфликт, или непонимание, или недосказанность между детьми и родителями — это явно свидетельствует о ревизии, пересмотре ценностей с той или другой стороны. Конфликт отцов и детей на этом основывается, на мой взгляд. Если мы вспомним его первую фиксацию в отечественной литературе, то увидим, что это конфликт Базарова и иже с ним — тех, кто усомнился в ценностях отцов, кто подверг резкому пересмотру отцовские установки и миросозерцание. В конце книги мы понимаем, что эта ревизия была неправомочна, и заканчивается она фиаско.

Я беру на себя смелость утверждать, что если родители и дети стоят на одной платформе ценностей, если у них одинаковое миросозерцание, то конфликта отцов и детей не будет. Для этого, конечно, необходимо не просто должное воспитание, но и совместное возрастание родителей и детей на одной почве, на одних нравственных ценностях. Тогда серьезный конфликт вряд ли возможен. В этом я убедился на собственной семье и на примере некоторых других семей.

— Даже если дети и родители одной веры, неужели не возникает ссор, недопонимания: маме не нравится подруга ее сына или работа ее дочери; родители обижаются на малое внимание к ним уже выросших детей и т. д.

— Могут быть и обиды, и жалобы. Но все это разрешимо, проблем серьезных не будет. Это касается не только родных детей. Помимо своих троих, мы воспитывали еще двух девочек, они жили вместе с нашими родными дочерьми, хотя официального удочерения мы не оформляли. Сегодня они уже взрослые люди, и я могу сказать, что даже с ними, генетически с нами не схожими, проблем даже подросткового возраста не возникало.

— С Вашими собственными родителями у Вас была необходимость преодолевать какие-то серьезные разногласия?

— Разногласия, безусловно, были. У моих родителей был советский взгляд на вещи, а я рано почувствовал тягу к вере и, конечно, какое-то время находился в конфликте с мамой и папой. Те взгляды, которые исповедовал я, были им чужды.

Я хорошо учился, но при этом я занимался вещами, которых они не могли понять: это касалось не только религиозных предметов, но и художественной и музыкальной культур, понимания истории и политики отнюдь не в советской интерпретации.

Надо было иметь мужество самому себе сказать в тот момент: «Да, я иду на некоторый конфликт мировоззренческий с отцом и матерью, которых я очень люблю».

Было необходимо сделать осмысленный выбор и стоять на нем, доказать его состоятельность. Я спрашивал себя, свою совесть, правильно ли я поступаю, и понимал, что действительно делаю все по совести, исходя из тех знаний и ценностей, которые для себя открыл и почёл беспорочными и правильными.

Потребовалось время, чтобы родители, сформированные советской системой, советской жизнью, — обычные служащие, прошедшие войну и все трудности послевоенного времени, — согласились со мной. Мой отец, фронтовик, не терпел, например, критики Сталина. Сталин для него оставался Верховным Главнокомандующим, и это была позиция верного своей стране солдата. Но я помню его в конце жизни, читающим документы, посвященные репрессиям, разглядывающим резолюции Сталина на расстрельных документах… Помню, как он, бледный, шептал: «Негодяй…Негодяй… Какой негодяй!».

Для отца это было откровением. Лишь тогда он согласился со мной, и мы стали разделять одни и те же взгляды на какие-то фундаментальные вещи. Но потребовалось время!

При всем этом я все равно старался быть послушным сыном.

— С одной стороны, Вы говорите о необходимости доказывать состоятельность своих взглядов, с другой стороны, быть послушным. Как это можно совместить?

— Это требует, безусловно, мудрости с обеих сторон. Каждый раз какой-то частный вопрос требовал эту грань отыскивать.

В моем случае, например, был вопрос поступления в семинарию. Родителей нельзя было ставить в известность об этом, но мать догадывалась. Она мне говорила: «Христом Богом молю, не делай того, что задумал!» Мама даже не могла выговорить вслух, что именно я задумал, и избрала такую вот форму увещевания, сама даже не замечая, что поминает Христа.

В тот год я не поступил: питерских ребят не пропускало КГБ, а мой потенциальный покровитель, митрополит Никодим (Ротов), который должен был меня «протащить», скончался в год окончания мною школы. Других ходов я не имел. Мне пришлось смириться: значит, не время!

— В вопросе о семинарии Вы не спрашивали родительского мнения. А в чем тогда послушание?

— Я пошел на компромисс, послушался отца. Я мечтал быть музыкантом, но отец сказал: «А ты попробуй инженерский хлеб: пойди по моим стопам! Музыкантом-то каждый может стать, а Политех... Ты, наверное, просто не потянешь...». Это была своеобразная провокация с его стороны!

Я послушался и поступил в Политехнический институт. Шесть лет учебы там стали для меня великолепной школой, настоящей «гимнастикой ума»: хотя, конечно, адом было рисовать трижды за семестр какой-нибудь редуктор в разрезе, делать эти чертежи огромного формата! Я не полюбил инженерное дело, но образование инженера-системщика мне очень пригодилось.

Но и состоятельность своего увлечения музыкой я доказал родителям: параллельно учился в музыкальном училище, играл в оркестре после учебы и даже после репетиций, а впоследствии моя работа была связана с миром музыкальных инструментов.

Сейчас я понимаю, что это было очень мудро и правильно. И промыслительно. А семинарию и академию я уже потом закончил, когда КГБ снял контроль за этими школами.

— Насколько часто Вы касались разделяющих Вас с родителями тем? Может, о таких вещах стоит просто молчать?

— Миросозерцание не укроешь друг от друга. Рано или поздно такие разговоры будут возникать. Тут нужна тонкость. Сакральные вещи должны обсуждаться с почтением и пониманием, это разговор совершенно особый. Если он не получается, — на мой взгляд необходимо просто промолчать. Есть вопросы, которые нельзя обсуждать на кухне.

Скажем, если человек встает, подбоченясь, в домашней футболке и трусах и говорит: «Ну-ка давай-ка мы поговорим о Боге, о Христе», то вы просто можете применить этот прием: палец к губам и — «ш-ш-ш». Промолчать, не поддерживать разговор. Не поминай имя Божие всуе.

Я никогда не тащил ни собственных родителей, ни уже своих детей в храм. Самая лучшая наша проповедь — это наша жизнь. Мы можем говорить великолепные слова, но если наша жизнь входит в противоречие с нашими словами или, по крайней мере, не подтверждает эти слова, то бесполезно касаться вопросов Божественного. Об этом надо помнить во всех спорах с родителями на религиозную тему.
 
— Но ведь молчание может быть оскорбительным. Не может ли оно быть воспринято как пренебрежение?

— Я думаю, что это зависит от доверительности отношений. Если родители чувствуют, что ты их любишь, если им самим дети дороги, то никогда отказ что-то обсуждать или объяснять не будет воспринят как игнорирование или равнодушие.

Когда родители не понимали моей религиозности, моих поисков, я позволял себе просто улыбнуться и успокоить отца и мать: «Мама и папа, не волнуйтесь, все хорошо». И, может быть, это не совсем удачный ход, но я произносил фразу, которую мне подсказал один знакомый священник: «Вы еще будете мною гордиться». Гордиться в родительском плане: в том смысле, что я не опозорю, я не сделаю ничего, что может опорочить их и семью...

— А когда речь идет о непонимании в вещах более прагматических, прикладных...

— И такое было: родители не понимали, почему, когда все нормальные мальчики и девочки слушают группу «Самоцветы», их сыну нравится Орландо ди Лассо, Гийом Машо, Дюк Эллингтон и Битлз. Переживали, что я играю какую-то странную музыку, слушаю какие-то странные радиостанции, какие-то книги странные по ночам переписываю. Я отказывался это обсуждать, не пускал их в свой мир, на каком-то пороге их останавливал: скажем, не вдавался в подробности  ренессансной музыки, не объяснял, отчего флейта, лишенная всех клапанов, звучит не менее изысканно, чем обычная... И, по возможности, не касался политических тем. Понимал, что им не выйти сразу из того социального и мировоззренческого круга, который их формировал, что им трудно было понять меня: и из наших разговоров ничего хорошего не выйдет.

Мировоззренческие конфликты действительно сложны. Скажем, когда  знаешь о миллионах людей, загубленных в лагерях, а отец просто не хочет слышать об этом, и нельзя ему дать почитать «Архипелаг ГУЛАГ», потому что за такое чтение могут дать и семь лет лагерей… Но ведь к такому тоже с пониманием надо относиться, терпеливо.

— Что Вам помогало относиться терпеливо?

— У меня были замечательные родители, они уже преставились, но я испытываю нежнейшие чувства к ним до сих пор и очень им благодарен. Я понимал, насколько сложной была их жизнь. Мой отец вернулся с войны израненный, инвалидом, без надежды иметь семью. А у матери такая же проблема — «военный» туберкулез и прочее. Они встретились как два смертника. Им запретили иметь детей, но мама пошла наперекор врачам и родила меня. 12 лет в квартире, где было 12 семей, и на всех — одна кухня, один туалет, и никаких не было ванн, никаких подобных удобств. Родители прожили трудную жизнь, и я понимал, что ни в коем случае не в праве судить их, и старался не судить.

Я думал: пройдет время — и они поймут! А пока давал им понять: «Я вас люблю, но тут мы не можем принять точку зрения друг друга. Это моя позиция. Но не бойтесь, ничего порочащего вас я не делаю».

— У Вас не было в молодости соблазна верно понимать слова апостола «Враги человеку домашние его»? Можно ведь чуть что, сразу врагами считать родных, а себя — страдальцем за веру...

— Здесь я не хочу умствовать, а повторю точку зрения многих наших богословов. Если домашние становятся на пути духовного развития человека, на его пути к Богу, открыто и яростно препятствуют, то они могут стать врагами. Вот и все. Христос говорит об этом в контексте следования за Ним: через Него люди приходят к Богу-Отцу, а на пути к Богу никто не может встать, даже домашние...

Свобода и послушание

— Часто источником проблем бывает чрезмерное вмешательство родителей в жизнь молодой семьи. Что тут можно посоветовать?

— Мы знаем евангельское установление, и оно очень ценно: жене должно оставить отца и матерь и прилепиться к мужу. Надо понимать устанавливаемую этим самоценность и самодостаточность новой семьи. Если родители будут вести здесь себя грубо и неуклюже, то, конечно, можно довести до конфликта.

Но, вообще говоря, молодые супруги должны сказать: «Вы знаете, даже если вы тысячу раз будете правы, мы все равно не оставим друг друга, будем держаться вместе». Молодости свойственно ошибаться, и надо им оставить это право на ошибку, не довлеть над молодыми! Очень важно позволить им быть солидарными друг с другом, принимать совместные решения, ни в коем случае молодых супругов не разделять, не усугублять какое-то их непонимание и конфликт.

— Такого рода ситуации имеет в виду апостол Павел, когда пишет: «Родители, не раздражайте своих детей»?

— Я думаю, что да: тут речь о возможности дать детям свободу выбора: и профессии, и занятий, и мировоззрения.

С родителями, безусловно, нужно советоваться. Но взрослые дети — это самостоятельные, самодостаточные личности. И если родители правильно воспитали своих детей, им и нечего бояться, что те сделают какой-то неверный шаг.

Право на ошибку есть ничто иное, как свобода. А свобода — следствие нашего Богоподобия: Творец создал нас с правом на ошибку. Единственная заповедь в раю была дана именно для того, чтобы создать прецедент единственно возможной ошибки и тем самым определить свободу. Можно сказать: зачем было создавать такую лазейку для зла? Но не будь ее, не было бы свободы! Был бы зомбированный биологический механизм, не обладающий никакой свободой.

Плоды отсутствия свободы очень горьки. Есть такое сентиментальное, житейское, обыденное понимание любви, которое на самом деле основывается на простом понятии «пристрастие». Оно может выражаться в том, что родитель хочет слепить из ребенка некий образцово-показательный манекен, которым можно похвалиться в беседе, представить перед друзьями, и таким образом блокирует его свободу, его самостоятельный поиск, делает из сына или дочери такой «клон» самого себя. Это неизбежно калечит человека.

При такой зажатости, невозможности ребенку свободно вздохнуть и развиваться — не важно, заставляют ли его заниматься на скрипке, считать на калькуляторе свои расходы или читать акафисты — родитель станет просто врагом ребенку. И беда в том, что воспитанный таким образом человек может подобный стереотип воспитания повторить уже в своей собственной семье. Тогда будет действительно яблоко, недалеко упавшее от яблони...

— И что же делать уже взрослому человеку, воспитанному таким неправильным образом? Не винить же во всех бедах маму с папой.

— Если он поймет, что его неправильно воспитали, то уже в известной степени преодолеет свою немощь, уже будет способен измениться, возвыситься над своим несовершенством. Значит, сумеет понять и простить своих родителей, не будет держать на них обиду, а еще поможет им самим развиться, духовно возрасти. Беда в том, что неправильное воспитание ведет к тому, что человек этого может никогда и не понять.

— Право на ошибку ведь не только по отношению к детям справедливо, но и по отношению к родителям, верно?

— Абсолютно! Да, надо понимать, что родители тоже могут совершать ошибки. Скажем, у них могут быть какие-то свои представления о том, как должна строиться жизнь их ребенка. Например, вот дочка должна выучиться, найти хорошую, высоко­оплачиваемую работу, счастливо выйти замуж и родить детей, и чтоб внуки тоже не задержались. Получается такой «киношный» образ, с собственным сценарием, в собственной постановке.

Надо уметь понять, что, создавая такой образ и следуя ему, мама и папа находятся в плену у него. Да, они виноваты, но и сами страдают от этого своего «фильма». Поэтому надо показать и уважение к родителям, но и свою личностную состоятельность вне этого сценария. Я думаю, что, если все делать по любви, со временем все можно преодолеть.

— Правильно ли я понимаю: вопрос — в поиске баланса между отстаиванием своей позиции и послушанием, уважением и своей точкой зрения на жизнь?

— Безусловно.

Надо доказать, что вы делом занимаетесь, что вы вполне состоятельны как личность.

— До какой степени должно простираться послушание?

— Поймите, ведь оно основывается на любви, а как можно масштабировать любовь? Ее можно измерить только жертвой, жертвенностью. Если нет жертвы с обеих сторон, то нет любви. Родители жертвовали: бессонными ночами, заботой о детях, невозможностью продолжить учебу, свободным временем и любимым делом… Отцы становились добытчиками, кто-то был вынужден работать на двух-трех работах, в особенности если речь идет о матери-одиночке, которая, бедняжка, одна «тянула» детей. Любовь и уважение детей к родителям уже должны мотивироваться такими их жертвами.

При этом очень часто жертва детей может оказаться в том, чтобы не вменить в вину маме или папе ограниченности, низкой культуры, алкоголизма или каких-то других порочных вещей, простить им их беспечность и невнимание... Я очень много общался с детьми из интернатов, из детдомов, детьми, брошенными родителями-алкоголиками, и могу свидетельствовать, что эти мальчишки и девчонки все равно любят маму и папу! Несмотря на все их ошибки.

Про обиды

— Бывает, что недопонимание складывается из груза обид, недосказанностей. Как эту гору сдвинуть с места?

— Вы знаете, обида — это обычно чисто эмоциональное состояние, которое, на мой взгляд, не отличается большой глубиной. Его можно легко повернуть в другую сторону.

Я понимаю, что есть очень сложные случаи, связанные с непрощением: например, мы никогда не сможем эмоционально примириться с насильником или убийцей, даже будучи способными рационально понять, что он — продукт своего круга, своего социального окружения, этноса, времени, воспитания. Но примириться — никогда не сможем, все равно будем питать соответствующие чувства. Бывают и такие проблемы в детско-родительских отношениях, но тогда уже стираются родственные связи, обсуждать становится нечего.

А все остальное — это, как правило, сиюминутное эмоциональное состояние, которое нужно верно оценивать. Сегодня оно одно, завтра — другое.

Способы примирения должны искать обе стороны. Дорогого не стоит эта обида, она легко изживается.

Мне кажется, что самое главное, если есть жертвенность, если есть любовь, — все можно исправить.

— Если ее нет — как культивировать эти вещи в себе?

— Здесь речь идет прежде всего о любви. Не о том, чтобы побороть в себе эмоциональную обиду или неприятие, а о том, чтобы это сделать на основе любви, дать почувствовать, что ты любишь, и этим преодолеть постепенно трудности: и простить, и понять, и еще и привлечь к себе. А как можно взращивать в себе любовь?

Это процесс. Наивно думать, что мы с заданным количеством любви рождаемся, как с некоей константой биохимических данных. Вообще духовный мир не знает стагнации, застывшего, спокойного состояния. Человек призван к динамике с самого начала, застыть на каком-то уровне невозможно, поэтому мы все равно призваны возрастать в любви.

— Но каким образом? Не будет же человек искусственно совершать какие-то действия, которые были бы ему присущи, имей он эту любовь, и проявлять благодарность и жертвенность!

— Искусственно — нет, любовь бывает только естественной. Можно взрастить ее постепенно на книгах, на фильмах, на музыке, на лицезрении природы, на опыте жизни: опыте столкновения со злом и его преодолении, на умении сочувствовать и сострадать.

Самая главная наука христианская — это наука сочувствия. Мы можем сами и не очень много страдать в жизни — христианство этому не учит,  но сострадать и сочувствовать оно учит. И чем более мы утончаем свое умение сострадать, тем больше нам доступно любви, умения простить, понять, примириться.

Допустим, у вас есть обида на маму. Попробуйте мысленно «удочерить» маму. Отнеситесь к ней по-другому, смените угол зрения. Внешне она, конечно, человек взрослый, может быть, ее лицо покрыто уже морщинами, волосы поседели. У нее, возможно, чрезвычайно трудный, принципиальный, «упертый» характер — все что угодно! Но я Вас уверяю, внутри — это маленькая девочка!

Она просто избрала такую форму поведения. И если Вы внутренне примите ее как маленькую пятилетнюю девочку(!), то уверяю Вас, очень скоро почувствуете обратную реакцию. Надо уметь не искусственно, а естественно преодолеть какие-то нестроения.

Надо постоянно находить в себе мотивацию любить. Разве могут супруги на каком-то заданном запасе любви жить всю жизнь? Конечно же нет.

— Но супруги — изначально чужие друг другу люди, разве у детей и родителей не гораздо более глубокая связь? Материнская любовь, материнское чувство — ведь оно очень сильное.

— Я бы тут поправил Вас: не материнское чувство, а материнский инстинкт. Это еще фундаментальней, еще сильнее! Обычно говорят об отцовских чувствах, а отцовского инстинкта нет. И ответ на эти вещи — соответственные чувства у детей.

Вы не замечали, как маленький ребенок, лежа у материнской груди, изучает лицо мамы? У материнской груди ребенок — и это делали все мы в свое время, во младенчестве — изучает лицо мамы часами. Он способен часами разглядывать каждый уголок лица, каждую маленькую деталь, как будто он видит там всю Вселенную, видит галактики на удалении сотен световых лет, всю солнечную систему, все тайны атомного ядра, всего Шекспира, Пушкина, Толстого, весь мировой театр, всю музыку, всю художественную культуру мира...

Я думаю, что там и начинается детская ответная любовь.

И это, на мой взгляд, поразительным образом запечатлено в богословии Казанской иконы Божией Матери. Неслучайно там — огромный лик Божией Матери рядом с маленьким младенцем. Точно так же и Богомладенец лежал у материнской груди и изучал собственное творение, Свой тварный мир, Свою вселенную, взглядываясь в лицо Своей Божественной Матери. Там, на руках матери, начинается любовь детей!

Дальше ее должно взращивать. Мы себя постоянно возгреваем. Беда, если мы не холодны и не горячи, а представляем из себя нечто средненькое. Поэтому постоянно нужно в себе вызывать неравнодушие к тому, что происходит вокруг тебя, к тем, кто рядом с тобой. Иначе очень быстро вы станете еще большим ретроградом в отношении собственных детей, чем ваши родители.

Ведь любовь, как правило, существует изначально, и надо продумать, понять, где и когда случился надлом, в чем происходит ревизия ценностей — или с вашей стороны, или со стороны родителей. Я бы с этого начал.

Хрупкий дар

— Отец Вячеслав, у Вас богатый пастырский опыт. Что Вы обычно советуете людям, которые обращаются к Вам за советом, жалуясь на конфликты с родителями?

— Когда ко мне приходят, рассказывают о конфликте с мамой или отцом, мне очень часто приходится отвечать вот что: «Послушайте, наши родители очень хрупкие, они недолговечны. Вы сейчас говорите об их несносности, о невозможности с ними ужиться, терпеть их упреки, но подождите — я напомню вам наш разговор через какое-то время, когда вы придете и будете плакать, рассказывая о том, что папы или мамы больше нет…»

Сколько раз так случалось в моей практике! Время-то идет, и неумолимо произойдет инверсия, вы поменяетесь ролями: рано или поздно родители станут такими же беспомощными и слабыми, какими мы сами были в детстве.

Я это очень хорошо почувствовал перед смертью своей мамы: вынужденный ухаживать за ней,  кормить ее, переворачивать, я понял, что мне Господь дает возможность понять, как она меня в свое время переворачивала, укрывала, выхаживала…

Это вещь практически неизбежная для каждого из нас. И предчувствие или знание об этом должны нас делать чрезвычайно щепетильными в отношении к своим родителям! Перед смертью, перед осмыслением того, чем была жизнь до этого момента, все остальное меркнет.

Поэтому для меня очень странно осмысливать детско-родительские конфликты на каком-то бытовом уровне, на уровне эмоционального нетерпения друг друга, обиды.

Мне кажется, уж это можно преодолеть!

Универсальных рецептов нет. Но, повторюсь, вот что главное: если взращивать в себе любовь к маме и папе, любые конфликты постепенно преодолеваются. И один из механизмов возгревания любви — это осмысленное отношение к тому, что тебе дано как дар. Материнская и отеческая любовь, родители — это совершенно точно дар, и к нему нужно отнестись с должной степенью ответственности. Чем серьезнее дар, чем больше степень ответственности за него. Если мы безответственно относимся к данному нам, то лишаемся его: как в Евангелии говорится, у неимущего отнимется и то, что он думает иметь. Потому что он не ценит этого. Чем больше Вы к Божьему дару прилагаете внутренней ответственности, тем более он умножается. Закон прибавления любви — это, как мне кажется, именно закон ответственности.

Читайте также:

11 способов помириться с родителями

На заставке: фото из коллекции simpleinsomnia