В последние годы тюремное служение претерпело изменение: от полного запрета на посещение священником тюрем до массового открытия храмов в каждой колонии. Такой порыв стал возможен благодаря усилиям совсем небольшого числа людей — священников и волонтеров, упорство которых в прямом смысле открыло двери исправительных учреждений.
Своим опытом окормления заключенных в колонии № 16 села Просек Лысковского района Нижегородской области делится протоиерей Владимир Антипин.
- Отец Владимир, расскажите о начале своего тюремного служения. Как вы впервые оказались в колонии?
— Случайно. В середине девяностых поэтесса Мария Сухорукова приготовила в дар для исправительной колонии №16 (село Просек Нижегородской области) икону святой Анастасии Узорешительницы. Меня попросили поприсутствовать при этом и сказать небольшую проповедь. Помню, как, уже выходя из дома, я машинально взял со стола пакетик с нательными крестиками и положил в карман, не осознавая, зачем я это делаю. В колонии на мероприятие пришли человек триста заключенных. Был концерт, подарили икону, я сказал какие-то слова, а потом я посмотрел на всю эту аудиторию и спросил: «Ребята, у кого крестика нет? Возьмете, если я предложу?» крестики охотно разобрали все до одного. И тогда меня осенило, что здесь, в колонии, благодатная почва для проповеди. Так я стал туда ходить. Сначала приходил в молитвенную комнату, чтобы причастить осужденных запасными Дарами, но на причастие приходило человек пять-шесть, не больше. И тогда Господь просветил меня, что здесь нужна Литургия. Я обратил внимание на молельную комнату и понял, что она достаточно большая по величине, чтобы сделать в ней алтарь. С этим предложением поехал к ныне покойному митрополиту Нижегородскому и Арзамасскому Николаю (Кутепову). Он моментально благословил, ни секунды не сомневаясь. Через два месяца мы уже служили первую Литургию. И сразу народ пошел. Сначала человек двадцать-тридцать, потом всё больше и больше… и через месяц уже собиралось человек сто, молельная комната всех не вмещала. Я и другие священники старались часто там служить. В один год мы там совершили девяносто Литургий.
В служении в колонии самое главное — Литургия. Без Литургии там ничего не сделаешь. Если есть две-три Литургии в неделю, тотчас соберется сильный приход.
Священнику — обширное поле деятельности. Недостаток — редкое служение Литургии в колониях. А причащать запасными Дарами — приход в колонии не создашь. Ездить только проповедь говорить — это совсем мало толку.
Когда на Пасху разрешили провести службу, пришло на Крестный ход пятьсот человек, на Литургию осталось триста. Отец Сергий служил на Рождество Христово на улице в недостроенном храме, когда мороз был минус 10°, молились человек 50.
Со временем народу на службы стало приходить так много, что мы решили расширять помещение. Духовник благословил меня не увеличивать молельную комнату, а возводить новый храм. Года за четыре построили храм на триста человек.
— А как все это время складывались Ваши отношения с администрацией колонии?
— Сначала администрация настороженно относилась. Но быстро поняли, что мы им вреда не приносим.
Когда храм начали строить, как только стены стали подниматься — всё! Отношение к нам и осужденных, и администрации изменилось в лучшую сторону. Нам доверять больше стали. В последние годы с администрацией у нас были самые дружеские отношения. Мы благодарны начальнику колонии, он во всем шел нам навстречу.
Ребятам, которые строили храм, мы приносили по ведру супа и каши каждый день. Мне однажды даже попеняли: мол, после месяца работы у строителей щеки вырастают и румянец появляется. Я говорю: «А что удивляться! В храм ходят, работа есть, питание нормальное, они такими и должны быть!»
Ребята были ревностные, работали и молились прилежно. Некоторые могли сделать по тысяче земных поклонов за всенощную или Литургию. Вера у них была сильная. Скажем, осенью строим храм, надо бы стены закончить, а тут дождь. И надолго. Говорим: «Ребята давайте молиться, чтобы солнышко выглянуло». Помолились — к вечеру солнце. И такое было три раза. Был случай, когда после соборования один осужденный исцелился от туберкулеза. Он стоял на учете в специальном отряде для больных. Сделал очередную флюорографию, у него нет туберкулеза! Но это один случай, больше не было.
Мы старались все подразделения охватить: и в туботряд мы ходили, и в больничку, и в изолятор к нарушителям тюремного режима, и в ОСУС — отряд особой, строгой формы содержания. Они часто звали нас, любили причащаться.
— Служение в туберкулезной колонии — это была отдельная миссия?
— Мы начали ездить в колонию именно потому, что там туберкулез. Совесть укоряла как священника, прямо сверлила: если я священник, почему я туда не езжу, когда там люди тяжело болеют. До меня там иногда служил священник, как мне старожилы рассказывали. Он говорил, что в колонии обязательно появится храм, и даже место указывал — там, где больница стоит. И правда, вскоре больницу сломали, потом кто-то пожертвовал бревна. Так и получилась церковь. И сразу, как только построили церковь и стали служить Литургию, заметно уменьшилась смертность.
— Сильно ли отличалось служение в такой колонии?
— Разницы особой нет, только болезнь вокруг. Никаких мер безопасности мы не применяли, Господь берег. Заключенные там вдумчивее относятся к вере. На Литургию приходило не больше тридцати человек, но, когда ходили по отрядам, редко кто отказывался от внимания священника.
Многое приходилось начинать с нуля. А люди там неплохие. Умирает человек, и я его исповедую. Ему тридцать лет, а он еще жить не начинал. Родился — в детский дом — из детского дома в малолетку — из малолетки в общий режим — из общего в строгий — из строгого в десятку, а там и смерть — больше ничего. И плюс ко всему убил человека. Я его исповедовал, причастил, соборовал. Через неделю приезжаю, мне про него рассказывают: «Он себя хорошо вел. Только один раз матом выругался, но потом так плакал об этом». Я его еще раз причастил, и больше уже не видел, приехали в следующий раз, а он умер уже.
Туда надо ездить, там надо работать. Понимаете? Мы туда ездили даже с ночевками, так получалось два дня им полностью посвящать. И все это благодаря моим помощникам. Мы ездили года два, по трое и по четверо, и никто из нас не заразился туберкулезом.
Тем временем администрация к нам приглядывалась-приглядывалась, а потом начальник мне говорит: «Давай, батюшка, нас крести!» Собралось сотрудников и членов семей десять человек. Мы поехали на озеро, освятили воду в озере, и все крестились…
— Как можно объяснить молодым священникам — зачем служить в тюрьмах?
— Где-то я прочитал такой рассказ, он произвел на меня довольно сильное впечатление. Там вот о чем: на окраине Москвы жил старичок, а мимо его дома водили колодников. В те времена к месту отбывания наказания заключенные шли пешком, в кандалах и наручниках. Он выходил навстречу этапу и каждому заключенному отдавал или крестик, или маленькую книжечку, или что-то еще, но никого не пропускал. Ничего особо не говорил, всем подарит — и они идут дальше. И когда они приходили в место назначения, их спрашивали: «Что, старичок выходил?» Они отвечали: «Да, выходил». И тогда все радовались, что на свете есть один человек, который их всех любит. А однажды люди с очередного этапа на вопрос про старичка ответили: «Нет, не выходил». И все опечалились, поняли, что старичок скончался. Я думаю, нам нужно так же служить. Невзирая на то, ответят нам благодарностью или не ответят.
Этих людей надо любить. Без веры во Христа они погибнут. Как важно хоть немного вдохнуть в них веру. А это реально. И заключенные откликаются на проповедь Евангелия. Хотя все по-разному.
Один татарин по ночам переписывал псалмы, и мы приносили ему тетради, ручки и хлеб. Другой много рисовал на религиозные темы и тоже писал псалмы. Двое заключенных выучили наизусть всех четырех Евангелистов. Один прочитал Библию четыре раза. Такого не приходилось встречать на свободе. Из этого видно, как много можно сделать нам в тюрьмах, если приложить к делу любовь. Как нам всем ее не хватает!
А в отношениях с администрацией должно работать правило: идешь проповедовать слово Божие заключенным, проповедуй и администрации. Обязательно. Несешь в зону книги, неси их и администрации. В общем, необходимо к ним тоже проявлять внимание. У нас, помню, была даже попытка воцерковлять сотрудников, меня приглашали на общее собрание, была договоренность служить Литургии специально для офицеров, но я вскоре заболел и потому не сложилось.
— Еще один вопрос, который часто возникает: почему люди, очень примерно и регулярно посещавшие храм, жившие церковной жизнью в колонии, после освобождения перестают это делать?
— В колонии режим, и заключенному легче осуществить воскресное посещение храма. Оказавшись на свободе, он тоже поначалу ходит в храм по воскресеньям. Но оказывается, что он уже не окормляется духовником и не имеет церковного окружения, ведь в тюремной общине есть коллектив. А тут, оказавшись один, человек начинает службы пропускать, а потом и вовсе перестает ходить. Так что люди, освободившиеся из колонии, должны попадать в хорошие руки, для этого нужна и забота священника и поддержка окружающих. Очень трудно за тот период, что человек сидит в тюрьме, научить его бороться со страстями.
Был такой эпизод: наш прихожанин подвозил до города освободившегося из колонии и тот ему рассказал: «Я ведь чудом освободился. Мне в колонии очень досаждал один заключенный. Вредил, издевался, и я решил его убить. Думал: пусть отсижу еще один срок, но его прикончу». Так он решил, но прежде чем сделать это, поделился с другом. А тот ему присоветовал к батюшке сходить, и он послушался. Пришел к священнику, рассказал о своих намерениях. Священник его утешил, уговорил понести тяготы и отговорил от нового преступления: «И я поверил батюшке и не стал его убивать. Поэтому и освободился». Видите, как важна и значительна роль священника. Так что совсем не зря мы туда ходим.
Заключенные очень быстро откликаются на любовь. Если они заметят в нас искреннее и честное отношение, они быстро откликаются и на исповеди уже ничего не скрывают. После этого они искренне стараются помогать, чем могут. Если они физически работают, то делают все предельно старательно и профессионально. При постройке фундамента храма некоторые работали даже по ночам. Весь храм построен их руками.
Если мы учили их церковнославянскому языку, они охотно учили его. В то время у нас на клиросе было много чтецов. С пением было труднее. Вообще за эти десять лет мы поняли, что дело не в заключенных, а в нас. Мы недостаточно трудились. Трудновато, конечно, и приходом заниматься, и колонией. Но практика показала: с Богом все возможно. В колонии те же люди, только намного более разрушенные. Вот и вся разница.
Текст и фото Татьяны Фалиной
Текст опубликован во вкладке "Добрая воля"
