Роман
В моем приходе к вере не было страшных потрясений, мучительнейшего поиска с вереницей бессонных ночей и неожиданных чудес.
В детстве каждое лето я проводил в деревне у бабушки с дедушкой. Они были баптисты и всегда брали меня с собой на свои «собрания» — воскресные встречи верующих в молитвенном доме. Там я впервые услышал о Боге, Библии и Иисусе Христе.
Дома я любил играть с бабушкой и дедушкой «в собрание» — я читал вслух Библию, прерывая чтение шутливыми замечаниями вроде: «Не спите, сестра», которые мне доводилось слышать в их церкви. Бабушка с дедушкой охотно подыгрывали мне, считая безусловна положительным и такое, наивно-детское восприятие их веры. Как-то раз мой дядя, живший с бабушкой в одной деревне, спросил меня:
«Ты что, веришь в эти бабушкины сказки? Разве не знаешь, что космонавты летали на небо и не видели там никакого Бога?»
Не знаю точно, была ли моя вера в тот раз сильно поколеблена, помню лишь, что я ничего не смог ему ответить. И когда в наш первый класс зашла комиссия из гороно и нам, семилеткам, задали вопрос, верит ли кто-нибудь из присутствующих в Бога, я испуганно молчал, памятуя историю с космонавтами. А потом кто-то из комиссии задал второй вопрос: «Верят ли у вас родители или, может быть, родственники, в Бога?». Моя рука тут же взметнулась вверх. Я был честный ребенок, которого всегда учили говорить только правду. После моего ответа (Да, моя бабушка верит в Бога) в классе повисла неловкая тишина. Учительница пыталась как-то поправить положение, уверяя членов комиссии, что я что-то напутал. Вечером она позвонила нам домой и долго говорила моей маме, что совсем не ожидала от меня — отличника и примерного ученика — такого поведения. После разговора с родителями я стал подозревать, что в мире взрослых что-то неладно, если они заставляют врать, хотя и учат быть честными...
После этого случая родители, до тех пор спокойно смотревшие на мои походы «на собрание», стали запрещать бабушке брать меня с собой.... А потом было пионерское детство и комсомольская юность, перестройка, стремление изменить мир. Я стал забывать о Боге, увлекшись чтением книг о революционерах и разведчиках. Но эйфория гласности и перестройки вскоре спала, и я вновь увидел, что мир взрослых (сам я тогда заканчивал школу) по-прежнему лжив: они говорили о перестройке, демократии и свободе, но все это были лишь слова: как-то раз, лишь за использование на встрече комсомольского актива нашего города с партийными боссами библейской метафоры о новом вине, которое не стоит вливать в старые мехи, меня вызвали в горком комсомола и сделали внушение об «опиуме для народа»...
В то время я стал интересоваться философией и даже хотел поступать на философский факультет в Уральский университет. Чтобы получше познакомиться с жизнью студентов, мы с друзьями поехали в Свердловск, где провели несколько дней: ходили на лекции, общались со студентами, обедали в столовой и т. д. Философы сильно разочаровали меня — они занимались чем угодно, но только не философией, которая, как считал я, должна пытаться ответить на вопрос о смысле жизни. Основным же критерием философа в УрГУ в то время, как показалось мне, было участие в Уральском народном фронте. Я понял, что в УрГУ я поступать не буду.
Вскоре мой старший друг и учитель, с которым мы вместе читали и обсуждали философские книжки, стал говорить со мной о христианстве. Под его влиянием я вновь взял в руки Библию, которую мне подарила бабушка и стал читать. Тогда я пытался найти в жизни то, что сформулировал для себя как «нравственная чистота в идеале». Читая Библию, я понял, что если искомое мною и существует на свете, то это должно быть христианство. Повторяю, все проходило достаточно ровно, без каких-то особо примечательных событий и происшествий. Я рассуждал примерно так: даже если Бога нет, я ничего не теряю, живя по христианским законам, но если же Он все-таки есть — я приобретаю нечто такое, что нигде и никогда не смогу получить.
Я был тогда далек от православия, тем более, что мое «баптистское прошлое» привило мне довольно критическое отношение к постам, попам и иконам. Даже вся христианская литература, которую я читал в то время, была отнюдь не православной. Это были либо протестантские брошюрки, либо произведения классиков художественной литературы о религии. Очень сильно на меня повлияла «Исповедь» Л. Толстого, а также книга Франсуа Мориака «Жизнь Иисуса», которую я до сих пор считаю весьма интересной и полезной. К православию же я пришел опять же как-то тихо, без особых потрясений и душевных мук.
Венчался мой друг, и меня попросили быть свидетелем. Поскольку в детстве меня крестили, то от меня требовалось лишь надеть нательный крестик. Презрев мои баптистские взгляды, я так и сделал. И больше с тех пор никогда креста не снимал. Я вдруг ощутил необходимость его ношения. В этом чувстве не было ничего мистического, не могу назвать его и глубоко продуманным шагом — тогда я слабо понимал смысл православной символики — просто решил, что буду «с крестом»...
Уже потом, поступив в институт, я стал захаживать в церковь: я же носил крест, считал себя православным, а православные должны ходить на службы. Это было, пожалуй, основным побудительным мотивом к посещению Богослужений. Параллельно с посещением воскресных служб я стал читать появившуюся тогда православную литературу, после чего стал еще больше бывать в храме. Мне стало открываться духовное богатство православия. Тогда-то я и столкнулся с первыми серьезными трудностями, первыми искушениями, как они именуются в православной Церкви.
Не могу сказать, что мне сейчас легко, и что меня никогда не посещают мысли о правильности выбранного пути. Но когда я размышляю о своем прошлом, то в описанном мной простом пути вижу глубочайший смысл, вижу, как моя жизнь преображается, наполняясь этим смыслом, и я с радостью говорю:
«Слава Богу, что мне открыт этот мир, это богатство, доставшееся мне даром. Просто потому, что когда-то я надел крест».
Читайте также:
Свидетельство веры. История о выборе
