В большинстве михалковских фильмов, сколь бы ни были драматичны их сюжеты, есть свет и надежда. Здесь, на первый взгляд, — нет. «Солнечный удар» — это трагедия. Тяжелая, беспросветная, безвыходная трагедия.
Умный собеседник
Никита Михалков когда-то прославился как мастер тонкого камерного кино: «Пять вечеров», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни
И. И. Обломова», «Урга — территория любви».
Позднее он долго искал иной киноязык — общественно заостренный, публицистический. Нравилось не всем. Часть зрителей нередко воспринимала изощренные артхаусные приемы Михалкова как личное оскорбление или надругательство над историей России. Ничего подобного у Михалкова нет. Но он с очень большим трудом добивался понимания, поскольку предлагал широкой аудитории картины с «фестивальными» инкрустациями, «шифрами», «кодами», нарочито усложненной системой образов.
В данном случае ему удалось найти золотую середину между публицистикой и камерностью. На экране могут присутствовать колоссальные толпы, но диалог ведут маленькие группы — по 5-6 персонажей максимум. Иными словами, массовость «Солнечного удара» — мнимая. Она превосходно маскирует камерность фильма. А камерный подход позволяет режиссеру почти напрямую беседовать со зрителем — словно оба сидят за одним столом и ведут неторопливый спор о судьбе России. Язык этого спора предельно прост, никакой избыточной замысловатости.
Михалков не поучает и не проповедует — он выступает в роли умного собеседника. «Давайте поговорим, — как будто приглашает режиссер. — Давайте поговорим, пока у нас еще есть дом, где можно собраться и поговорить…»
Море грехов
Действие фильма происходит в двух слоях времени. Озорное любовное приключение, начавшееся на волжском пароходе за семь лет до начала Первой мировой, соединено с жуткой историей белых офицеров, на исходе 1920 года оказавшихся у большевиков в плену.
Первый слой разворачивается в тонах романтической шалости: главный герой — блестящий офицер в парадной форме, главная героиня — прекрасная незнакомка, кругом — почтенная публика, хорошо устроенная жизнь, солнечный жар, золотая рябь на речных волнах. Всё прекрасно…
То есть всё выглядит прекрасным.
Второй слой: несколько тысяч людей, которых скоро зверски убьют. Они все еще желают понять смысл происходящего. Центральный персонаж — тот самый блестящий офицер с волжского парохода — наблюдает за происходящим и мучается непониманием: с чего, Бога ради, началось падение России в этот темный ужас, выстуженный ветрами крымской осени?
Сам Никита Михалков в интервью газете «Взгляд»
(8 октября 2014 года) подсказал зрителям смысл своего художественного высказывания: «Наш герой, находясь на краю — и своей родины, и своей жизни, — все время задает себе вопрос: “Как это случилось?” Как же так, что всего 13 лет назад, в 1907 году, он плыл по Волге, с ним случился солнечный удар, у него был потрясающий день в маленьком городе, и все было так печально и расслабленно, была романтика жизни — а теперь он стоит в холодном лагере для пленных и срезает погоны. “Зачем мы?” — спрашивает другой герой фильма, есаул. “Зачем все это, зачем русская литература, зачем мы учили французский, если все доведено до такого крайнего состояния?..” По всей картине разлиты ответы на вопрос “Как это случилось?”. Мальчик спрашивает тебя про Дарвина, а ты отмахиваешься, шутишь, милая горничная украла шарф, фотограф обманул… и так далее. Казалось бы, глупо говорить, что из-за этого случилась революция — но и из-за этого тоже она произошла».
Режиссер проговорил в своем творении всё, что считал важным, прямо, четко, прозрачно. Никаких разночтений, никаких полутонов.
Народ русский отошел от Господних Заповедей, ушел от веры, поддался пороку и бесовским соблазнам. Он сам себя разрушил. Своими собственными руками, по собственной воле. Мелкие, частные грехи приводили к унижению любви и гибели правды между людьми, а это, в свою очередь — к разрушению самого строя русской жизни, самых ее основ.
Да, на периферии киноповествования звучат слова «Европа», «марксизм» и т. п. — как антураж для какого-то гнусного мошенничества, обмана, низкопробного фокуса. Но… народ ведь сам выбирал — поддаться ему на этот трюк или отступить подальше, «не идти на совет нечестивых». Не поддался бы, сделал бы иной выбор, и благо бы ему было. Выходит, не обвинение в адрес каких-то злобных чужаков уместно, а покаяние в собственных грехах.
Грехов же — море разливанное, они всех сортов и разновидностей. Настоящая выставка сокрушительного расставания с Заповедями.
Вся эта милая романтическая связь во время волжского круиза, она ведь... прелюбодеяние. Главная героиня, мать двоих детей, изменяет мужу. А главный герой с энергией, достойной иного применения, предает свою невесту.
Красавец-офицер нимало не обращает внимания на вопросы мальчика из волжского городка: отрок рассказывает, как вежливый преподаватель из Петербурга учил местных детишек тому, что Бога нет. Верно ли он учил? Офицер, изнывающий от блудного воспаления головного мозга, небрежно бросает дежурную благоглупость: «Кто во что верит, то и есть». Что ж, Бог воздаст ему по слову его. Мальчик именно тогда, послушав «умного» взрослого дядю, перестает верить в Бога. А заодно и воспроизводит знаменитую формулу Достоевского: «Если Бога нет, то всё дозволено». Пройдет тринадцать лет, и выросший мальчуган, теперь уже матерый чекист, очень интеллигентно, очень вежливо пустит на дно морское баржу с сотнями пленников.
А всё началось с того, что бравый командир совратил незнакомую даму.
«Отличились» не только главные герои. Второстепенные персонажи лгут, воруют, скупердяйничают… всё по мелочи, всё как-то почти невинно. Однако сумма мелочей — вроде суммы трещин на мраморе: была несокрушимая плита, и вот она превратилась в жалкие обломки. Из тысяч маленьких грехов соткался один громадных грех — отход нации от веры, от Бога. Общепринятое легкое и приятное потакание собственным слабостям уничтожило нравственное здоровье русского общества.
Российская империя на заре XX века выглядела прекрасно: пароходы, храмы, чистые города, храбрые офицеры, прекрасные дамы… Картинка, предложенная Михалковым, столь притягательна, что дух захватывает! От нее идет ощущение крепости и здоровья, словно от рослого красавца-подосиновика на лесной поляне.
А внутри-то всё уже зачервивело, внутри-то — труха, пакость.
Притом тяжелее всего поражены образованные слои общества, его элита, те, кто должен его вести…
Михалков передал ощущение этой всеобщей внутренней зачервивленности с необыкновенной художественной силой. Он как будто надавал современному русскому обществу пощечин, чтобы оно не замерзло, уснув от обольщения «величественным прошлым». Куда там дремать! Ведь скатываемся в ту же яму, поддаемся тем же порокам, совершаем те же грехи, и в стране возрождаются те же общественные хвори, что терзали ее сто лет назад!
Приговор русской классике
Еще один публицистический удар Михалков нанес по русской классической литературе.
Врангелевские офицеры, сдавшись красным, ведут в одном из крымских лагерей беседы о смысле России и ее предназначении. И вот из уст персонажа, выставленного режиссером в черном свете (предатель и размазня), звучат горделивые слова о величии страны, у которой есть Гоголь, Толстой et cetera. Видимо, есть у нее и великая духовная миссия. А высокая литература — то ли необходимое условие для правильного хода страны по пути выполнения этой миссии, то ли уже и первый плод движения по избранному маршруту.
Но на последних минутах фильма другой персонаж — офицер, вызывающий больше уважения, один из «фаворитов» режиссера, утверждает нечто прямо противоположное. Он признается в страстной ненависти к русской литературе: столько времени нация поливала себя грязью!
Так не следует ли отдать господам литераторам, в том числе и титаническим фигурам классиков, изрядный кус от большого пирога общей вины за падения России?
Фильм построен на материале литературных дневников И. А. Бунина «Окаянные дни» и его же рассказа «Солнечный удар». Но то, что у Бунина — великая любовь, начавшаяся как сумасшедшая вспышка и закончившаяся ощущением боли, надлома, надвигающейся старости, то у Михалкова — великий грех, впадение в прелесть, поражение, понесенное от соблазна. И всё бунинское волшебство нежданной встречи у Михалкова обращено в злую магию, в помрачение души.
Михалковская трактовка Бунина — еще одно обвинение в адрес русской классики, пусть и не столь прямое, как слова офицера, ненавидящего литературу. Михалков сделал так, что читатель, когда-то упивавшийся, быть может, Буниным, начинает понимать, что придонный смысл его рассказа — изящно оформленная грязь.
Этот вердикт Михалкова — дерзкий ход. То, что ему простят в последнюю очередь. И правда в его интерпретации есть. Кто-то должен был «с высокой трибуны» сказать то, что давно плавало по сети, звучало в полемических перепалках литераторов второго ряда, но никогда не ставилось в фокус внимания русской образованной публики. Михалков решился, и за отвагу можно лишь сказать ему спасибо.
Однако не все так просто.
Да, в нашей классике много воспевания греха. И много высокоинтеллектуальных плевков в собственную страну, собственный народ. Но ведь этим русская литература не ограничивается. Она ведь еще и громадное предупреждение о болях и скорбях взрослого человека. Проживая странные, изломанные судьбы, Онегин, Печорин и прочие «лишние люди» своим примером «закрывали» для образованной публики губительные дороги…
Так стоило ли одним махом ставить знак равенства между всей этой сложностью и грехом, грязью?. Вышло как-то сгоряча.
Весточка из тьмы
В большинстве михалковских фильмов, сколь бы ни были драматичны их сюжеты, есть свет и надежда. Здесь, на первый взгляд, — нет. «Солнечный удар» — это трагедия. Тяжелая, беспросветная, безвыходная трагедия. И уж точно этот фильм не для детей, не для семейного просмотра. В нем очень много боли, отчаяния и холода. Если пропустить его сквозь собственное сердце, это будет мучительное испытание.
Главный герой и его товарищи скорбят, размышляют, спорят, даже трогательно заботятся друг о друге, хотя все они — люди военные, должны были загрубеть в горниле Гражданской войны… Мечтают о лучшей доле. И все до одного, без исключений, примут страшную смерть.
А их палачи останутся. Они — хозяева новой жизни. Им — править русским народом.
Для России, изгрешившейся и погибшей в братоубийственной сваре, Михалков не оставил ни единого лучика света. Просто смерть безо всякого триумфа.
И все-таки надежда есть — но она уже за пределами фильма. Надежда не для его героев, которые мучительно пытаются понять причины и смысл Катастрофы. Все эти споры уже никак не изменят их судьбу. Надежда — для нас, надежда в том, что происходящее на экране может стать уроком для нас. Михалков повествует о Российской империи — но современная Россия незримо присутствует в фильме. Отчетливо слышится: туда же идем! Тормозите, пока не поздно! Часы тикают, но время еще есть.
Фотографии со съемок фильма предоставлены
кинокомпанией «Dream Team».
