«Ну что, чувствуете свободу?» — спрашивает с улыбкой протоиерей Александр Кирюшкин. Мы только что вышли из проходной колонии строгого режима г. Донского Тульской области, где священник уже 17 лет окормляет заключенных. «А мне что здесь, что там…» — продолжает он, не дождавшись нашего с фотографом ответа. Отец Александр начал работать в колонии еще до того, как принял сан: несколько лет он был здесь охранником.
Отцу Александру 50 лет. После школы он учился в ПТУ, три года служил в морфлоте, получил высшее образование и стал инженером-электриком. Он работал по специальности, но тут СССР распался и платить перестали. Отец Александр (тогда еще просто Саша) по совету знакомого пошел работать в лагерь, охранять заключенных. Платили хорошо, но работа была тяжелая — как физически, так и морально. Александр перешел на должность старшего инженера в отдел охраны и проработал там 8 лет. Но вскоре все изменилось — он стал священником. И начал окормлять заключенных.
— Осознанный интерес к вере у меня возник после того, как я прочитал роман «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. Это было в 1990 год году, мне было 19 лет. Тогда я впервые познакомился с Евангелием, задумался над вечными вопросами, а с 1999 года стал регулярно ходить в храм. А через несколько лет настоятель предложил мне подумать о священстве и познакомил с правящим архиереем. Поговорив со мной, владыка решил: «Рукополагаем!» Для меня это было внезапно. Говорю: «Владыка, мне еще две недели в колонии отработать нужно по трудовому договору!» Но меня быстро рукоположили в диакона — кажется, несколько дней я числился кадровым офицером, будучи уже в сане. Тогда я не думал, что вернусь в лагерь, но уже совсем в другом качестве. Это, так сказать, произошло «случайно».
Был 2003 год, кажется. Активно начало развиваться тюремное служение, практически в каждом храме назначался священник, который должен был окормлять заключенных. Наш настоятель сразу сказал, что в лагерь меня не отправит, потому что отношение ко мне как бывшему работнику будет соответствующее — как к представителю администрации, просто «переодетому» в рясу.
Мы в то время редко бывали в лагере — только когда пригласят. Но вскоре и назначенный священник ездить отказался — не выдержал. Я его не виню: к тюремному служению нужно иметь интерес, быть морально готовым. Не у каждого получается. Нельзя просто заставить любого священника окормлять заключенных. В общем, тогда я поехал вместо своего коллеги. Один раз съездил, другой — и так уже 17 лет.
Конечно, поначалу некоторые заключенные между собой говорили, что я бывший работник системы, но я на это внимания не обращал. Если священник ездит в лагерь постоянно, то люди, отбывающие срок, видят, что он искренне заинтересован в их судьбе. Им стало ясно, что злого умысла у меня нет. Тем более что, даже работая в охране лагеря, я не сталкивался с заключенными, не был погружен в их жизнь. И на исповеди я не давал им повода для подозрений: люди приходят и каются в своих грехах, они не рассказывают мне о конкретных нарушениях внутри лагеря, а называют только страсти и грехи. Всё. И каются в них, как на любой исповеди на воле. А что там происходит, мне не интересно и не нужно. Допустим, человек говорит: «Воровал, убивал». Я не спрашиваю, как он это подготовил, был ли у него соучастник. Но и к причастию его сразу не допущу — для этого должно быть настоящее покаяние, епитимия. Но все индивидуально.
Хотя два года назад был случай: один заключенный стал говорить о том, что я рассказываю услышанное на исповеди администрации лагеря. Объясню: по тюремным порядкам человек не может что угодно говорить при всех. Если сказал, то должен отвечать за свои слова. Вот у него и спросили, что конкретно и кому я рассказал. А ответить ему нечего, потому что это неправда. Его никто не тронул, просто люди увидели, что человек соврал. У нас часто путают исповедь с рассказом о преступлениях — это разные вещи.
Для того чтобы быть тюремным священником, не обязательно много знать о тюремной жизни и так называемых «понятиях». Люди сами все расскажут. Иногда от заключенных можно услышать, что эти «понятия» во многом совпадают с евангельскими заповедями. Это вообще не так. Вырвав из контекста, мы можем найти что-то общее, но цели у них совершенно разные. Для меня здесь важно другое: эти «понятия» не требуют никакого греха, никто не мешает человеку жить в лагере по-христиански, если он этого действительно захочет.
Когда я стал приезжать в колонию регулярно, заключенные стали просить о причастии. А как их причащать, если храма в колонии нет и служить литургию негде? Я сразу сказал, что запасными Дарами их причащать не буду — это только для больных людей. А заключенные мои — вполне здоровые. Так у них появилась мотивация оборудовать храм в помещении, которое нам выделила администрация лагеря. А теперь мы еще строим отдельный храм в честь Максима Исповедника на территории колонии.
Вначале, когда я только пришел в лагерь как священник, я пробовал ходить по отрядам, устраивал беседы. Но это не работает — в тюрьме все хотят пообщаться. Тем более с новым человеком. Пришел священник? А почему бы и не поговорить. Только никаких изменений после этих бесед в людях не было. Они видели во мне адвоката, который может решить их проблемы. Только один из десяти подошел и попросил об исповеди. Поэтому я больше занимаюсь богослужением, проповедью. Вот это действительно меняет людей. Если кто-то захочет, придет сам, храм открыт для всех.
Я не замечаю разницы в служении в лагере и на свободе. Да, есть внешние обстоятельства — заборы, охрана, распорядок. Но люди везде одинаковые. Вообще, священник должен служить не только в заключении, но и на воле. Иначе он просто «сгорит». Может произойти деформация: мир и людей он будет видеть плоскими, только с одной стороны. А значит перестанет адекватно их воспринимать. Поэтому служить нужно и на обычном приходе.
Девять лет назад несколько заключенных пришли ко мне с инициативой «делать что-то своими руками». Так возник наш православный трудовой реабилитационный центр, сокращенно ПТРЦ. Нам дали сначала одно помещение, которое мы отремонтировали, потом еще несколько. Так из небольшого количества стамесок и желания работать организовалась большая столярная мастерская с программируемыми ЗD-станками. Наши изделия выигрывают на разных конкурсах — в основном это резные иконы и оклады. В последнее время у нас даже заказывают целые иконостасы.
Из 135 человек, которые прошли через наш ПТРЦ, только один вернулся в колонию. Конечно, прекрасно, что рецидивов практически нет, но я не делаю это целью. Моя главная задача — привести людей ко Христу. А вернутся они сюда или нет, это уже вторично, я считаю. Мы все совершаем ошибки. Даже выйдя из колонии, можно оступиться и снова попасть в тюрьму. Был у меня знакомый парень в другой колонии — хороший человек, в храм ходил. Но как только попадал на волю, сразу начинал употреблять наркотики — и его сажали. Три или четыре срока он отсидел, и только после это все пришло в норму. К сожалению, так бывает. Нужно показать человеку путь ко Христу. Вот это для меня главное. А как дальше сложится его жизнь, зависит уже от него.
Мне сложно сказать, зачем мне все это нужно. Конечно, это мое служение. Понимаете, я могу обойтись без тюрьмы, могу служить на обычном приходе на воле — без проблем. Но я нужен здесь — это и есть главное. Да и как не быть, если Христос прямо сказал в Евангелии про темницу.
Подготовил Кирилл Баглай
Фотографии Владимира Ештокина
