Убить Гитлера! Убить Сталина! Есть ли оправдание убийству, когда речь идет о безусловном тиране и изверге рода человеческого? Разрешенное и узаконенное становится ли убийство оправданным, сбалансированным морально при веских и устойчивых показаниях к хирургическому вмешательству в историю?
Или такое убийство все-таки остается убийством и преступлением, и нарушать заповедь «не убий» нельзя, даже если убийство совершается ради всеобщего блага?
С Гитлером не получилось. Со Сталиным — тоже. Во всяком случае то, что произошло, было мало похоже на неотвратимое возмездие.
Получилось в 89-ом с румынским диктатором Чаушеску и его женой Еленой. Их по-быстрому осудили, вывели на задний двор и расстреляли. Но было что-то сомнительное, мешающее признать истинный триумф справедливости в обошедших весь мир кадрах, на которых мертвый Чаушеску, словно цирковой акробат, стоя на коленях странно прогнулся и запрокинулся назад, а сбившийся с головы его жены Елены шелковый шарф, покрывает ее лицо.
Явно не способствовал моральному торжеству и вид изуродованного трупа пресловутого полковника Каддафи. Его обнаружили в водостоке, и тут же то ли застрелили, то ли растерзали ливийские повстанцы. Есть нечто мешающее душевному умиротворению и в тех давних кадрах хроники, на которых итальянские партизаны подвешивают вверх ногами труп ненавистного дуче.
Несколько лет назад в спектакле «День гнева», разыгранном в Москве хэппенинг-труппой из Флоренции, был поставлен своеобразный нравственный эксперимент над зрителями. На сцену выезжала коляска с младенцем Гитлером, и у зала спрашивали: кто хочет, чтобы Адольфушку пристрелили в колыбели? В ответ — две-три сиротливо поднятые руки на весь зал.
Но это — чистая провокация. Есть ведь и более адекватные примеры. Скажем, недавнее устранение бен Ладена? Пользуясь цитатой из фильма короля ужасов Хичкока, эту операцию американских спецслужб вполне можно назвать «идеальным убийством».
«Тысячи радостных американцев вышли на улицы после сообщения об убийстве бен Ладена», «ликующие толпы стихийно собрались у Белого дома, на месте Всемирного Торгового Центра, у Пентагона, и на Таймс-сквер» — так почти празднично выглядели сообщения информационных агентств. Во всеобщем ликовании приняли участие даже проживающее в Америке мусульмане. Бурно отреагировал и интернет: после выступления президента Обамы 2 мая 2011 г. в твиттер поступало 5106 откликов в секунду — в основном одобрительных.
Беспримесную героику «идеального убийства» бен Ладена вроде бы подтвердил и Голливуд, всегда готовый прославить торжество индивидуальной воли в чрезвычайных обстоятельствах. Я имею в виду недавно вышедший в наш прокат американский фильм «Цель номер один» (Zero Dark Thirty) режиссера Кэтрин Бигелоу, который посвящен сотруднице ЦРУ (имя не разглашается), ценой невероятных усилий обнаружившей истинное местонахождение бен Ладена. На свой страх и риск она убедила всех — вплоть до высшего руководства США — в необходимости незамедлительно штурмовать таинственный дом в пакистанском городе Абботабаде. И не ошиблась.
Значит, «идеальное убийство» все-таки возможно? Или оно тоже совсем не идеально и отзывается тяжкими нравственными последствиями?
Судьба цээрушницы Майи, как она представлена в фильме, — это судьба женщины, обнаружившей след бен Ладена, но переставшей видеть, принимать в расчет что-либо кроме этого следа. На экране Майя постепенно превращается в гончую с кровожадно раздувающимися ноздрями. Она иступлено преследует свою цель.
В сущности, об этой эволюции героини говорит и сыгравшая Майю актриса Джессика Честейн: «Я словно одолжила характер этой героической женщины, став более энергичной, целеустремленной, уверенной в себе. Правда, то, что получилось в фильме меня немного смущает. В одной из сцен, где показана бурная ссора с начальником, мое лицо взято крупным планом — видно, как на лбу проступают вены, а ноздри буквально раздуваются от злости» (Hollywood reporter №2, 2013, с.49).
Когда ближе к финалу героиня произносит: «Я та сука, которая нашла бен Ладена», — ее критическая самооценка менее всего напоминает метафору.
Героическая модель работает в фильме Бигелоу не на победоносный, как это принято в Голливуде, финальный восклицательный знак, но на гигантский знак вопроса. Авторы оставляют победительницу бен Ладена не на верхней ступеньке пьедестала, но у края моральной пропасти.
«Оскаровские» академики–консерваторы очень тонко почувствовали эту подмену или, точнее, измену ценностям Голливуда, и «Оскар» обошел Кэтрин Бигелоу в номинации «За лучший фильм».
Но одно дело забаллотировать (как хранители голливудских грез академики) слишком уж очевидную в фильме Бигелоу болезненную проблему и совсем другое — попытаться аккуратно снять эту проблему с повестки дня, как критик Олег Зинцов в заметке о фильме «Цель номер один»: «Позицию Бигелоу можно, конечно, трактовать в том смысле, что она показывает нравственную цену, которую вынуждены платить борцы с терроризмом. Но это корректная, извиняющаяся версия. Гораздо вероятнее, что в этом вопросе сценариста Марка Боала и режиссера Кэтрин Бигелоу больше заботит цена политического лицемерия. В фильме «Цель номер один» у них солдатская логика: война есть война, враг есть враг, а со слезами на глазах пусть будет день победы». («Усама должен умереть». «Ведомости», 25 февраля 2013г.).
Но в фильме «политическое лицемерие», если и упоминается, то на периферии сюжета — как исключительно закадровый, никакими персонажами не представленный мотив. В то время как о «нравственной цене» экран буквально вопиет — с самого начала фильма, когда героиня участвует в жестоких пытках курьеров Аль Каиды, и до самого конца, когда Майя с ужасом заглядывает в пугающее бездонное чрево транспортного самолета, в котором ей предстоит одинокое возвращение на родину. В реальности, говорят, было еще страшней: победительнице пришлось лететь вместе с побежденным — мертвым бен Ладеном.
Отчего же тогда этот брутальный выбор рецензента в пользу «солдатской логики»: война есть война, враг есть враг? К чему эта волевая перезагрузка реально существующих в фильме драматических пропорций? Может быть, в очередной раз возобладал распространенный и почти священный теперь страх перед лицемерием? Ведь в самой постановке вопроса о «нравственной цене» многим мерещатся ханжество и фальшь — «корректная, извиняющая версия»?
Война, конечно же, есть война, но и на большой войне нелицемерная «наука ненависти» приходит, как это было в 41-ом, в муках преодоления нравственного естества. И разве можно пренебречь этим естеством даже и в наши «постисторические» времена, так яростно избавляющиеся от нравственных предрассудков?
«Сколько раз увидишь его,/ столько раз его и убей!» — именно чувство пре-ступления табу, нравственного императива придавало этим страшным военным строчкам поэта высокий трагический смысл.
Об убийстве врагов говорили и православные святые. Но благословление «праведной войны» святителем Филаретом не отменяло Завет как слишком «корректную, извиняющуюся версию»? Может ли вообще превзойти Завет даже самая острая и насущная необходимость? Или подвиг, совершенный под давлением неотвратимой угрозы становится подвигом еще и потому, что включает в себя неизбежность вины. Тот осадок вины, который неумолимо искажает внутреннее существо, и внешний облик человека?
Что это — груз вины? Как проявляется, отзывается он в конкретных обстоятельствах конкретной судьбы? Наверное, по-разному. Но подчас — с той непостижимой для человеческого разума симметрией, которая не указ только слепой и уже абсолютно не чувствительной к нравственным смыслам бытия душе.
Наверное, не одному только Петру, пытавшемуся защитить Учителя в Гефсимании, были обращены слова: … взявшие меч, мечом погибнут (Мф 26:52)
Через три месяца после информации о смерти бен Ладена пришло другое, не получившее особой огласки, но не менее, а, может, и более важное известие: «7 августа 2011 года при крушении военного вертолета СН-47 Chinооk в афганской провинции Вардак погибли 37 американских и афганских военных. Из них 20 участвовали в операции по устранению бен Ладена. Вертолет был сбит ракетой с земли. Ведется следствие».
