Розовое христианство: Константин Леонтьев против Толстого и Достоевского

Мы говорим о человеке, который при жизни находился в тени своих великих современников. Известность Леонтьева нельзя даже близко сравнить с популярностью великих русских писателей Льва Толстого и Федора Достоевского, или другого его знаменитого собеседника и оппонента — философа Владимира Соловьева. Идеи «философа реакционной романтики», как Леонтьева назвал Николай Бердяев, не были популярны среди современников и принимались ими «в штыки». Тем не менее, как оказалось впоследствии, многие его исторические прогнозы были на удивление точными, а ряд его идей продолжает оставаться крайне актуальным и поныне.

Между прочим, никто другой среди русских философов и писателей не был так тесно связан с традициями русского монашества. Леонтьев в течение очень долгого времени проживал на Афоне и в Оптиной пустыне, окормлялся у старца Амвросия Оптинского. В конце концов, он втайне от своего окружения принял монашеский постриг под именем Климент. И эти особенности его биографии накладывают серьезный отпечаток на его философию.

Консерватор, не веривший в народ-богоносец

Отец Георгий, чем именно для нас сегодня интересен Константин Леонтьев? Почему и зачем мы сегодня к нему обращаемся?

Леонтьев вообще мыслитель очень оригинальный и даже парадоксальный. Например, будучи по своим взглядам консерватором, он был практически единственным русским философом и публицистом, который не верил в панславизм, в то, что решающей силой в будущей Европе должен стать тесный политический и культурный союз славянских народов, обусловленный общими религиозными и культурными корнями..

Другое его отличие связано с его взглядами на русский народ. Леонтьев совершенно не был склонен его идеализировать, и в этом он тоже в итоге оказался прав. Собственно из-за этого Леонтьев и спорил с Достоевским. Достоевский не раз озвучивал идею, что именно русский народ должен сказать европейским народам последнее слово всехристианской гармонии. Эта мысль Леонтьеву была категорически не близка. Он в своих произведениях пишет: кто знает, через какое время этот народ, называемый богоносцем, станет народом, который гонит Христа и веру? Для него вообще идея всехристианской гармонии, которая должна осуществиться уже в этом мире и которую в мир якобы должен привнести именно русский народ, была абсолютно чужда, он ей активно оппонировал.

По мысли Леонтьева единственная ценность, которую русский народ может и должен отстаивать, — это Православие, которое он принял от Византии. И, конечно, здесь тоже его расхождение с консерваторами.

А еще какие пункты расхождения были у Леонтьева с Достоевским и Толстым?

В 1882 году, 130 лет назад вышла брошюра Леонтьева «Наши новые христиане». В ней он ставит с моей точки зрения очень важную проблему — каков характер того христианства, который на страницах своих сочинений проповедуют великие русские писатели Лев Николаевич Толстой и Федор Михайлович Достоевский. Проблема важна не только потому, что взгляд на христианство, который проповедовали русские писатели, был широко распространен в то время — в 70-80-е годы XIX века. Дело в том, что он сохраняет свою силу и поныне.

В чем, по мнению Леонтьева, была неправильность их христианства, почему он назвал их «розовыми христианами»?

Сейчас, кстати, в литературоведении идет целая дискуссия о термине «розовое христианство». Мне наиболее приемлемой кажется точка зрения санкт-петербургской исследовательницы Ольги Фетисенко, что термин возник благодаря тогдашней «розовой воде», которую использовали для умащения лица. То есть, термин «розовое христианство» указывает на нечто совершенно несерьезное, парфюмерное, что пахнет парикмахерской.

Главная идея Леонтьева в брошюре «Наши новые христиане» была в том, что христианство, которое проповедуют Толстой и Достоевский — это не христианство Традиции, Предания, не святоотеческое христианство, которое, с его точки зрения, сохранялось в монашеских обителях Афона и Оптиной пустыни.

В чем заключается гениальность этой брошюры Леонтьева? В ней он отзывается на рассказ Толстого «Чем люди живы» и Пушкинскую речь Достоевского. Брошюра эта вышла в 1882 году. Несмотря на то, что Леонтьев восхищался литературным талантом Толстого, он прозорливо увидел в его рассказе то, что посчитал подобием новой ереси. Хотя это, казалось бы, довольно безобидный рассказ Толстого с интересным нравоучением.

Что же касается Достоевского, то Федор Михайлович к моменту выхода брошюры уже скончался. Критика Леонтьева была обращена на его Пушкинскую речь, а также на роман «Братья Карамазовы» и образ в нем старца Зосимы.

Леонтьев почувствовал очень важную тенденцию, вообще характерную для европейской жизни XIX века. В Европе в то время распространяется очень популярный тип христианства. Он своими корнями уходит в реформацию и протестантизм. Однако европейский протестантизм XIX века — это позднее явление, связанное с немецкими поэтами-романтиками и немецкими философами (Кант, Гегель), которые все во многом творили в этом ключе. К ним еще можно причислить Эрнста Ренана c его «Жизнью Иисуса» и менее известного Давида-Фридриха Штрауса. Все они говорили о новом христианстве, в котором главное место занимают мораль и моральные принципы и в котором фактически не остается места мистике и Воскресению Христову.

Эти идеи проникают и в Россию. И, с точки зрения Леонтьева, оказалось так, что Толстой и Достоевский тоже стали проводниками подобных идей.

Конечно, что касается Толстого, то здесь с Леонтьевым вполне можно согласиться, потому что как раз вскоре после выхода брошюры «Наши новые христиане» скрытое умонастроение Толстого начинает облекаться в совершенно конкретную форму, когда стали выходить его религиозно-философские трактаты.

А вот что касается Достоевского, то очень похоже, что тут Леонтьев палку перегнул. Конечно, в творчестве Достоевского такие тенденции присутствовали. И идея всеобщего земного примирения по закону Христа не находит подтверждения в Евангелии. Это не евангельская идея. И в этом Леонтьев был совершенно прав. Но он был не прав в том, что не до конца почувствовал, какой глубокий религиозный заряд несут в себе романы Достоевского.

Можно привести одну характерную деталь. В чем Леонтьев в одном месте «Наших новых христиан» обвиняет Достоевского? Он анализирует роман «Преступление и наказание» и говорит, что Соня Мармеладова — это прекрасный образ, но беда в том, что она совершенно нецерковная. Она не ходит в Церковь, не прикладывается к чудотворным иконам и мощам.

Но ведь в «Братьях Карамазовых», например, важную роль играют православные монахи. Алеша — послушник монастыря. Разве корректно говорить, что там нет Церкви?

Конечно, нет. Да и сам Леонтьев говорил, что в «Братьях Карамазовых» Достоевский «уже гораздо ближе к делу». На самом деле этот аргумент Леонтьева можно обернуть против любого русского писателя. Недавно я участвовал в одном очень интересном мероприятии, на котором выступал известный филолог и писатель Алексей Николаевич Варламов. Он озвучил с моей точки зрения справедливый тезис, что у русских писателей есть какая-то проблема с церковностью, даже у самых религиозных. Возьмите, например, произведения Пушкина. Где в них Церковь, священники, монахи, более широко, церковный взгляд на вещи? У Гоголя — только в «Избранных местах из переписки с друзьями», но довольно бледно и неконкретно. Тургенев — тоже, понятно, нет. Лесков свои симпатии скорее отдает старообрядцам. У Толстого ни в «Войне и мире», ни в «Анне Карениной» Церкви тоже практически нет.

Так что этот тезис, направленный против Достоевского, может быть направлен против любого русского писателя. Это проблема всей русской литературы в целом. Она, будучи христианской по своим корням и неся читателям высокий нравственный заряд, тем не менее, имела проблемы с церковностью.

Мне кажется, тут многое шло от его философских идей о том, что любое явление переживает три стадии: возникновения, жизненного расцвета и гибели. Это три стадии на манер гегелевского тезиса, противостоящего ему антитезиса и синтеза — с той разницей, что у Гегеля в конце — расцвет и полнота, а у Леонтьева смерть и окончательное упрощение. Все в земной жизни временно и обречено на смерть. Философ и филолог Владимир Бибихин сказал про Леонтьева: «Этого человека, умевшего трезвыми глазами „без мечтательных мыслей“ смотреть прямо на вещи как они есть мимо картин собственного сознания, должна была мучить смертность вещей. Леонтьев не имел ни сферы философских абстракций, ни облаков художественной мечты, ни хотя бы слепоты, куда бежать, чтобы не видеть неостановимое соскальзывание, сползание, обламывание всего живого в небытие».

Возможно, смертность вещей завораживала его еще потому, что он был врачом по профессии. В девятом томе собрания сочинений Леонтьева очень полезно почитать его воспоминания о студенческой жизни, когда он был совершенно подавлен опытом работы в анатомическом театре.

Он же и в Севастопольскую компанию был военным врачом.

Да, но и до Севастополя, в Москве, для него анатомический театр был символом священного ужаса. Он рассказывает в своих воспоминаниях, как читались лекции в Московском университете на медицинском факультете. Приходил профессор, приносил ящик с кишками. Доставал их и показывал. И вот этот ужас смерти появляется у него с того ящика. Он его потом всю жизнь преследует. Как совместить этот ящик, эти опыты над мертвым телом с идеей Воскресения?

При этом он говорил, что честная наука в конце концов тоже придет к выводу, что никакая гармония и счастье на Земле невозможны, что зло в этой посюсторонней жизни неуничтожимо и что можно только лечить это, но не навечно от него избавиться. И тогда наука и религия могут встретиться. Вот что Леонтьев, например, писал: «Идея христианского пессимизма, благодаря которой весь естественный и никогда, разумеется, неисправимый трагизм нашей земной жизни представляется и оправданным, и сносным... Страдания, утраты, разочарования, несправедливости должны быть: они даже полезны нам для покаяния нашего и для спасения нашей души за гробом».

Безусловно, это так. Однако в его мысли было и то, что мне представляется неправильным. Например, он пишет, что в жизни полезно даже присутствие демонического начала. Но это уже совсем странно.

Но ведь Бог же попускает злу совершаться.

Да, но фактически для Леонтьева зло постоянно, необходимо и непреодолимо. Как противовес добру оно нужно, чтобы в жизни постоянно присутствовало разнообразие. Он говорит, что если, предположим, зла бы не было, то наша жизнь сразу бы пришла к концу, для нее и ее остроты не было бы необходимого раздражителя. На мой взгляд, с этим христианская мысль уже не может согласиться.

«Новые христиане» сегодня

Есть ли сегодня те, кого Леонтьев назвал «новыми христианами»? Как эта проблематика трансформировалась в наше время?

Это очень важный вопрос. Как я уже сказал, в нем и проявляются гений и актуальность Леонтьева как мыслителя, поскольку он почувствовал совершенно новую тенденцию, которая проявилась в творчестве даже гениальных русских авторов. Ведь никого не читали так, как Достоевского и Толстого. И все дело в том, что это «розовое христианство» по-прежнему очень распространено и в нашей жизни. Многие наши современники являются толстовцами, даже и не подозревая об этом, даже никогда в жизни не раскрыв Толстого. Самый простой пример на эту тему. Помните, перестройка, конец 80-ых, Горбачев, общечеловеческие ценности? А что такое эти самые общечеловеческие ценности?

То есть, Горбачев — толстовец?

Я сомневаюсь, что он когда-то серьезно читал Толстого. Но фактически он ведь говорил, что существует некое моральное ядро, которое должно лежать в основе культуры и политических поступков. Возможно, это правильно с точки зрения политики и дипломатии. Но правильно ли это с точки зрения спасения человека?

В чем вообще ценность мысли Леонтьева? Для него проблема спасения является главной. То, что «розовое христианство» может упростить жизнь и сделать ее комфортной — это понятно. Но является ли это «розовое христианство» спасительным для нашей души? К этому ли призвал сам Христос людей? Вот на какой вопрос Леонтьев отвечает, безусловно, руководствуясь уроками, которые он получал от преподобного Амвросия и других оптинских старцев. Ведь евангельское христианство — оно совсем другое. Основа евангельского христианства — не мораль и заповеди, и даже не Нагорная проповедь, а факт Голгофы и Воскресения Христа. Верю ли я в Воскресение Христа? Если верю, то я буду стараться жить по Нагорной проповеди, пусть и не всегда это будет у меня получаться.

Отрицание этой мысли гибельно для человека. Вот что подчеркивал Леонтьев. Если я исхожу из моральных заповедей, у меня все равно ничего не получится. Мне достаточно хорошо известны работы современных философов, которые утверждают, что может быть внерелигиозная мораль. Например, у директора Института философии Российской академии наук Абдусалама Абдулкеримовича Гусейнова есть статья на тему, что существует некая внерелигиозная мораль. Но существует ли она действительно? Не является ли она на самом деле фантомом или мифом?

Возможно, Вам возразят, что нравственные законы одинаковы везде и для всех людей, в Китае или еще где-то. Что везде нравственные понятия одинаковы.

Я тогда спрошу, почему в Китае считается нравственным у чиновников-казнокрадов отрубать руки и даже предавать их смерти, а в Европе, которая не менее нравственна, чем Китай, введен мораторий на смертную казнь? Как он это объяснит? Если они живут по одним и тем же нравственным заповедям, то они должны и действовать одинаково. Так что это еще очень большой вопрос, существует ли само по себе некое нравственное ядро, единое для всего человечества.

Но для нас на самом деле важнее другой вопрос. Да, эти нравственные заповеди могут при известных условиях дать даже возможность комфортно прожить земную жизнь. Или, скорее, способствовать иллюзии, что можно так прожить — удобно и комфортно организовать наше общество, надежно устроиться на Земле лишь с опорой на собственные силы. Но дают ли они сами по себе пропуск в Царствие Небесное? Ведь тут так легко возникает представление о том, какой я праведный и высокоморальный, а это уже худшая из страстей — гордыня. Возникает то, что Леонтьев называл антрополатрией, человекобожием.

Для Толстого же смысловым центром христианства, как он его понимал, была Нагорная проповедь, и особенно отдельно взятая заповедь «не противься злому». Все же догматическое и мистическое содержание для него было непримемлемо.

Но ведь следование призыву подставить другую щеку вряд ли обещает комфортную жизнь. Мне кажется, что отрицание Леонтьевым «розового христианства» и самодостаточности нравственности связано и с той его мыслью, что главное — это страх Божий и возникающее из него смирение. А представление о самодостаточном моральном ядре, которое всех объединяет, смирению места практически не оставляет. В нас уже все есть. И зачем тогда Бог?

Леонтьев считал, что главное — это забота о личном спасении. Тут еще нужно вспомнить то, что он с одобрением отзывался о термине «эгоизм», только нужно правильно это понимать. Он так называл заботу о личном спасении. У него присутствует практически серафимовская мысль, хотя ни в одном его произведении нет имени преподобного Серафима (что тоже характерно). В одном из своих писем он пишет, что всю свою жизнь преподобный Амвросий заботился исключительно о своем личном спасении, и это стало спасительным для сотен и тысяч других людей.

Кого-то еще Вы можете привести в качестве примера «новых христиан», которые, возможно, сами не знают, что они толстовцы?

Вы знаете, достаточно открыть любую страницу Интернета, где вообще обсуждается тема морали и христианской жизни. Все, что люди сейчас говорят о христианстве, часто связано исключительно с нравственной стороной христианства, с некоторыми правилами жизни. То есть это христианство, лишенное мистической, догматической оболочки. Если для «розового христианства» является ядром нравственность, то для реального христианства таким ядром является Воскресение Христово. Леонтьев постоянно говорил, главное в христианстве — это догматика и мистика. Вот на чем все держится.

А что для подлинного, не «розового» христианства по Вашему нравственность или мораль? Какое место они в нем занимают?

Это то, что апостол Иаков выражает в очень емкой форме: «Вера без дел мертва». А вера — это то, про что в Евангелии сказано: Возлюби Бога и возлюби ближнего своего. Одно не может существовать без другого. Но главным является вера в Воскресение Христово. Как сказал апостол Павел, «если Христос не воскрес, тщетна вера ваша».

Я часто встречал у Леонтьева иронию в адрес преувеличенного чувства личного достоинства, которое так стало цениться в европейском обществе начиная с 19 века. Например, он говорит, что демократическая революция сделала из всякого простого поденщика или сапожника «существо, исковерканное нервным чувством собственного достоинства». Леонтьев считал, что «чрезмерное самоуважение лица» неприемлемо именно с христианской точки зрения. Как Вы считаете, был ли прав Леонтьев в этой своей иронии?

Конечно, с христианской точки зрения он был абсолютно прав. Мы ничего не поймем в Леонтьеве, если не учтем, что последние двадцать лет своей жизни он провел вблизи монастырей. Леонтьев постоянно старался все свои идеи сверять с монашеской духовностью. Его идеи поэтому — это не всегда его идеи. Это трансляция идей отцов, как он их понял. Другое дело, что он, наверное, иногда понимал их не совсем правильно. Но что касается «чувства собственного достоинства», то здесь он с христианской точки зрения был абсолютно прав. Возьмите любого христианского аскета, откройте «Добротолюбие». Там чувство собственного достоинства — это фетиш, обман, дом, построенный на песке. Человек полагает, что своими силами он может чего-то добиться. Но русский народ выражал леонтьевскую мысль очень просто: «без Бога не до порога». Если Богу будет не угодно, ты даже не встанешь с кровати и не сможешь дойти до двери.

Вообще взгляды Леонтьева на европейскую цивилизацию, на судьбы России и Церкви, идея византизма в этом контексте — это отдельная, очень большая и очень интересная тема. Его представления о том, что Христос не обещал земной гармонии, тесно связано с его критикой «среднего европейца». Могу утверждать, что его идеи на этот счет тоже остаются сегодня вполне актуальными.

Тогда, может, мы продолжим в другой раз наш разговор о Леонтьеве и его воззрениях в контексте современности?

Согласен. С удовольствием.