Когда в первый раз оказываешься в Греции, невольно поражаешься как бы разлитой повсюду церковности. И дело здесь не в обилии храмов, как новых, так и древних, и даже не в добром отношении почти каждого встречного к человеку в рясе (недаром греки про себя так и говорят: мы рясу чтим!), и даже не в том, что полуобнаженная девушка в трамвае, проезжая мимо храма, вдруг начинает производить какие-то странные движения рукой, отдаленно напоминающие крестное знамение. На первый взгляд кажется, что мощь православной традиции, вне которой грек едва ли осознает себя потомком великих ромеев, незыблема и по сей день. Когда же узнаешь, что в школах так называемые «религиозные уроки» обязательны для всех, духовенство получает зарплату от государства, а крупные церковные праздники — нерабочие дни, просто дух захватывает. Вот она, православная цивилизация, вот она, победа Креста над миром сим, вот где сохранились и по сей день остатки Великой Православной Империи!..
Для русского человека с изнасилованным коммунистическим режимом сознанием такое восторженное впечатление неудивительно и вполне естественно. У кого-то это яркое впечатление остается на всю жизнь призмой, сквозь которую воспринимается все, связанное с Грецией, у других восторг постепенно вытесняется соответственно мере погружения в реалии греческой жизни. Последний гвоздь в гроб с мифом «исключительного греческого благочестия» вбивает случайно оказавшийся на лаврской службе заезжий эллин, с искренним ужасом в глазах рыскающий по сторонам, чтобы дать ослабу ногам, не привыкшим к такому молитвенному столпничеству...
Чем ближе знакомишься с вполне искренним греческим гостеприимством, тем лучше понимаешь, что при всех невиданных для нас открытости и радушии попытка глубже понять душу другого встречает вполне пружинистый отпор. Внешняя открытость — это даже не искренне-фальшивая американская улыбка, на которой просто написано: «Купи мое — и пошел вон!» Это совсем другая улыбка — улыбка-как-установка-по-жизни: в ней снисходительность и требование благодарности.
Есть такая греческая пословица: «На перстне Вселенной сапфиром сияют Афины». Масштаб греческого самоощущения — вселенский, и никак не меньше. Едва ли какому-нибудь китайцу или даже американцу придет в голову сделать подобную идею народной поговоркой. Хотя бы только потому, что и Америка, и Китай, да и Россия — будем надеяться! — все-таки еще не превратились в музейный экспонат. Саморефлексия же греков, точнее, доводящая до самозабвения медитация над тем, как много они — точнее, их далекие как-бы-предки — дали цивилизации, породила тенденцию совершенно уникального отношения нынешних поколений эллинов к остальному миру. Это отношение заискивающе-маниакальное.
Но самое печальное, что приходится видеть, — это постепенное превращение в музей и православной традиции как таковой. Как-то раз один из моих знакомых так, между делом, вдруг спросил: «Отче, а может мне уже и поисповедоваться стоит?» Курьезность этого вопроса в том, что этому рабу Божьему уже под пятьдесят, он регулярно ходит в храм, где на Пасху и Рождество традиционно причащается, а вот на исповеди он при этом за всю свою жизнь не был ни разу. Быть может, это частный случай, но, боюсь, характерный. Когда мы в первый день Великого поста, который в Греции является государственным выходным, отправились в храм бить поклоны, то с изумлением застали там трех пожилых женщин и окончание службы. А народ жарил шашлыки на горе и запускал воздушных змеев.
В последние годы все чаще слышно о нарастающем противостоянии между государственными структурами Греции и Церковью: финансовые скандалы, требование убрать преподавание основ веры из школы, лишить духовенство государственной субсидии и многое другое. Все это не более чем попытка зафиксировать формально уже давно происходящую маргинализацию Церкви, ее постепенный уход, точнее, вытеснение из самых широких слоев общественной жизни. Церковь вроде бы и присутствует везде — но это присутствие недейственно, нежизненно; оно проигрывает вездесущему соблазну жить красиво за счет других. Тем более что они — должны! Если не произойдет какого-то решительного перелома в сознании греческого общества, мы можем стать свидетелями появления самого жуткого по своей гротесковости музея-заповедника, где неспособные к самостоятельному выживанию будут висеть ненавистным бременем «на шее» всей постхристианской Европы.
Единственное место, где до сих пор ощущается непрерывность греческой православной традиции, — это монастыри, и в этом их уникальность. Многие проблемные явления, которые для нас могут быть предметом дискуссии, для монашествующих Греции давным-давно решены однозначно. Например, допустимость для монаха владения каким бы то ни было имуществом, контактов насельников с внешним миром, пребывание лиц другого пола в стенах обители в качестве наемных работников и многое другое. Монастыри всегда были своеобразным «хребтом» православной веры — и как печально наблюдать, что сегодня этот хребет все более и более выделяется из общего тела церковной жизни, в то время как мышцы дряхлеют и убывают. Чем сильнее общий вектор движения государственной машины ориентирован на растворение в единой Европе, тем явственнее непримиримая позиция монашествующих по целому ряду вопросов. Мера жесткости в отстаивании иноками своих исконных и законных прав на полноценную христианскую жизнь порождает соответствующую реакцию общества, разделяя его на тех, кто с «миром сим», и тех, кто с монахами. В итоге — давно знакомая нам песня о том, кто на самом-то деле мешает обществу построить свое заветное «светлое будущее»...
Впрочем, быть может, активная фаза «греческого синдрома» послужит хотя бы для нас, русских, предостережением не пытаться снова превратить себя в (n+1)-й Рим со всеми вытекающими? Чтобы не последовало за «греческим» и «нового русского синдрома»...
Фото Аллы Стецун и Владимира Ештокина
