Владимир КОНКИН, артист театра и кино, в особом представлении не нуждается. Его дебют в роли Павла Корчагина в фильме Н. Мащенко «Как закалялась сталь» стал художественным событием 1973 года. Его герои — И. Суслик («Аты-баты, шли солдаты», режиссер Л. Быков), старший лейтенант В. Шарапов («Место встречи изменить нельзя», режиссер С. Говорухин), Аркадий Кирсанов («Отцы и дети», режиссер В. Никифоров) и др. закрепили за Конкиным амплуа положительного героя.
Портсигар
Дом, в котором поселились Большовы, отделил трёх своих предшественников от вокзальной площади, придал чёткость и законченность военного каре большому двору. Многие новосёлы знали друг друга. Они переехали из одноэтажных бараков завокзалья, предназначенных под снос: реконструкция станции того требовала.Мальчишки и девчонки двора были давно знакомы, играли вместе, а Серёжка опять остался в стороне. Ему хотелось с ними играть, но он стеснялся подойти: вдруг они его не примут?Последние сентябрьские солнечные дни напоминали о тёплом лете. Осень календаря онемела перед голосистой детворой. Улетающие на юг птицы, листва под ногами не смущали ребят, они жадно угорело гонялись, прыгали и скакали вопреки увяданию природы.Пацанва двора «хворала» игрой в «салки». С утра до вечера ребята обстукивали стены домов стреляными гильзами. Вот эти гильзы «бегали» друг за другом и салили. У Серёжки гильз не было, и он стоял поодаль, наблюдая за игрой.— Эй, ты, в новом доме живёшь? Что-то я тебя раньше не видел? — окликнул Серёжку длинный парень в серой кепке. Карманы его штанов, полные трофеев, вздувались, как бока сытой лошади, он был самый везучий из игроков.— В новом, — кивнул Серёжка.— А чего не играешь?
— Салок нет. Да и не умею я.
— А чего здесь уметь? Везение иметь надо! Вот эти, — и он с небрежением махнул рукой в сторону трёх ребят, игравших с ним, — продувалы. А ты, может, везучий? Хочешь, возьми у меня в долг. Пять штук по пять копеек. Двадцать пять копеек пять штук. Деньги на курево нужны. А?
— У меня нет денег, — потупившись, покрываясь красными пятнами, прошептал Серёжка.
— Тебя как зовут?
— Сергеем. А тебя?
— А меня — Сашок, от горшка вершок, — улыбаясь, ответил длинный. Серёжке понравилась грубоватая шутка. Парень был взрослее и намного сильнее окружавших его ребят, и Серёжка согласился.
— С вас пятьдесят копеек, чемодой моловек, — разгибаясь, сплюнул на землю Сашок.
Серёжка растерянно молчал, он проиграл два раза.
— Ты не понял меня, молодой человек?
— Где же я возьму? У меня нет. Может, ещё поиграем? — неуверенно спросил Серёжка.
— Э-э, нет, чемодой моловек. Крайний срок завтра. Или десять салок, или пятьдесят копеек!
— Мама может не дать, а папа только послезавтра приезжает из командировки… — начал было объяснять Серёжка.
— Завтра! Иначе… — с угрозой оборвал его Сашок и, запустив руки за пазуху, плавно, со значением вытащил её. Пальцы отсвечивали тусклой тяжестью кастета. — Теперь понял? Пошли, ребят.
Серёжка остался один. Обида душила. Слёзы бессилия закапали из глаз.
Вечером, когда мама пришла с работы, Серёжка так и не осмелился попросить у неё денег. Уже лёжа в постели, он задавал себе опасные вопросы, приведшие не одно поколение русской интеллигентной молодёжи к крайностям противозаконным: «Кто виноват?» и «Что делать?». На первый вопрос ответ пришёл довольно быстро: сам и виноват. Второй мучил дольше. «Он курит. Ему нужны деньги на курево. Папа не курит, но у него есть старый портсигар с папиросами».
Серёжка вылез из-под одеяла, на цыпочках подошёл к письменному столу, выдвинул верхний ящик и достал металлический плоский портсигар. С крышки на него смотрели три чеканных богатыря. Открыв его, Серёжка увидел два ряда жёлтых сухих папирос, туго перехваченных, как патроны в обойме, поясом резинки.
В эту ночь портсигар лежал не на столе, а под подушкой Серёжки.
2
На следующий день, в школе, Серёжка чувствовал себя отвратительно: он взял без спроса вещь отца. Прежде он никогда этого не делал. Ему было стыдно, противно. Он задумался. А портсигар, между тем, лежал в портфеле с учебниками, и его, вероятно, ничего не мучило.
У подъезда Серёжкиного дома, на скамейке, сидела вчерашняя компания. Серёжа заметил их ещё из глубин двора и пошёл медленнее, надеясь на чудо. Сидевшие вокруг Сашка ребята смеялись, наблюдая, как тот носком ботинка забрасывал чью-то тюбетейку на голову. У Серёжки немного отлегло. Он заулыбался и зашагал бодрее.
— Серёга, а ты чего, как гусь, вышагиваешь? — крикнул с лавки Сашок. — Вам что, клизму в школе ставили?
— Нет, — смутился Серёжка, остановившись.
— А что так странно идёшь? Вот как, — и Сашок, утрированно вертя задом, изобразил семенящую походку Серёжки. Компания взорвалась гоготом, и Серёжка засмеялся тоже. «Ну вот, всё обошлось. Всё в порядке», — подумал он, смеясь ещё громче.
— Так, так, так! — застрекотал пулемётом Сашок, улыбаясь, как фокусник на арене. — однако, — нажимая на «о», продолжал он, — потехе час, а делу время. Должок, чемодой моловек, немедля.
Серёжка захлопал глазами. Чудес сегодня не будет.
— Я… у меня, — запинаясь бормотал он, — денег нет… есть папиросы, ведь ты куришь?
— Что за папиросы? «Дукат», «Казбек», «Герцеговина флор», «Беломор»?
— Я не знаю. — Серёжка щёлкнул застёжкой портфеля и протянул портсигар Сашку. — Папины. Ещё военные, с войны…
— У-у, да их курить нельзя, сыпятся. Ты бы ещё деникинские из музея приволок!
— Зачем ты их ломаешь? Не надо! Оставь! — Серёжка попытался остановить Сашка.
— Гнильё можешь взять, на кой оно мне? — и, выбрав оставшиеся папиросы, он пучком протянул их Серёжке.
— А теперь фокус-покус-мокус! Уважаемая публика! Займите места согласно купленных билетов! — тараторил Сашок, подбрасывая кувыркавшийся портсигар, ловко подхватывая его то рукой, то сорванной с головы кепкой.
Серёжка только взглянул на кирзовые ботинки Сашка, отбивавшие чечётку, как тот закинул портсигар себе за пазуху.
— А портсигарик наполовину мой, — осадил Сашок дернувшегося Серёжку. — Полтину ты мне должен? Должен. Ценю твоих муромцев в рупь. Полтину выиграешь — верну. Проиграешь — портсик мой. Даю тебе десять салок на откуп.
— Нет, нет. Не могу. Это отца, отдай…
— Гони монету, а нет, вали…
Очень стараясь выиграть, Серёжка чаще не дотягивался мизинцем и большим пальцем до гильз.
Сашку это удавалось. Он резко сжимал щепотью пальцы — и гильзы послушно стукались друг о друга.
Проигравший Серёжка, всхлипывая, не уговорил Сашка потерпеть с долгом до приезда отца. Портсигар был добычей победителя, и он не собирался отдавать её.
— Вали отсюда, клизматик, и если пикнешь, будет тебе «бо-бо», — зло процедил сквозь зубы Сашок.
3
Серёжка спал беспокойно. Утром резкий звонок будильника закричал, будто его испугали. Хлопнув по нему рукой, Серёжка не избавился от назойливого звона. Молоточки стучали в голове, в лабиринтах мозга, чеканя: а сегодня приезжает па-па-а-а… И увидит, что нет портсигара-а-а… Голова гудела и в школе, и по дороге домой, и когда дверь открыла мама… Добрая, ласковая, она не взглянула на сына, не спросила «успех» или «неуд», а отвернулась и ушла на кухню. Всё ясно. Папа приехал и не нашёл портсигара на своём месте. Мама не брала. Кому ещё взять, кроме Серёжки?
Оставив портфель в коридоре, он прошёл в ванную комнату и тщательно умылся. Как никогда медленно, с тупым вниманием к каждому пальцу, он вытирал и вытирал уже сухие руки.
Его никто не звал. Тогда он ещё раз умылся и опять долго-долго вытирался полотенцем. Закрыв за собой дверь ванной, потушив свет, он вошёл в гостиную и увидел отца.
Отец сидел за письменным столом у выдвинутого ящика, подперев голову рукой. Лицо его, покрытое морщинками, было отсутствующее, ушедшее куда-то…
— Куришь, сын? — расцепив слипшиеся губы, глухо спросил он.
— Нет, папа…
— Впрочем, не об этом я… Нет, конечно, и об этом… и об этом тоже… но здесь всегда лежал портсигар… его нет на месте. Где он?
Серёжка задрожал. Рот, вопреки желанию, кривился. Часто моргавшие глаза зачесались.
— Да не трясись ты. Иди ко мне. Садись. Я тебя ни о чём спрашивать не буду, — начал тихо отец, обняв Серёжку. — Я верю, ты поймёшь. Те три богатыря, на крышке — память моя, как на открытках военных лет, надпись «Привет с фронта», понимаешь?.. Было нас три друга на фронте, и даже, как у тех богатырей, имена совпадали. Старший по возрасту — Илья. Второй — Дмитрий. Я — Алексей, в шутку они меня «поповичем» звали, хотя я был лейтенантом, а они — мои рядовые. Для наступательной операции нужен был «язык». Вот ночью, впятером, мы за ним, «языком», полезли. Двое наших ребят погибли, но «языка» мы взяли, и он понравился в штабе. Нам за это дали сутки на отсып, а начштаба, от себя лично, — бутылку — ещё довоенного, коньяку и две пачки папирос подарил. Представить обещал к награде… Хороший мужик был…
У Дмитрия девушка была в медсанбате. Он к ней съездить надумал. Илья с ним увязался. Ребята холостые, чего ж, а мы с мамой уже женаты были, да и устал я, да ещё коньяк… в общем остался — это меня и спасло. Дорога, по которой они поехали, перелеском шла. Метров пятьсот они всего-то отъехали… Немец дальнобойными начал крыть… ну и… — рука отца, обнимавшая Серёжку, напряглась, он отвернулся к окну, — на глазах все… машину разнесло… я пополз туда… там одно корежье… воронка… вот… поскулил я там, назад ползу и вижу: у куста зеркало, что ли, лежит, сверкает так… а это портсигар Илюшкин с нашими наградными папиросами…
Так и сидели в тишине одним, единым телом: Серёжка и отец. Одна семья. Одна кровь. Тихо подошла мама и молча обняла своих мужчин.
4
Несколько дней после разговора с отцом Серёжка провёл в лихорадочном поиске Сашка. Сашок исчез. Он не жил в их дворе. Ни один из пацанов его компании на Серёжкины расспросы толком ничего не объяснил.
А в Серёжкиной семье всё шло так, будто и не произошло никаких происшествий. Его любили. И это ещё больше взвинчивало Серёжку. Он был одержим желанием вернуть портсигар папе. Вина перед отцом жила с ним в школе, дома, на улице, ложилась с ним в постель.
— Папа сегодня уезжает, недели на три, — обронила мама, провожая Серёжку в школу.
— Как? Во сколько?
— Вечером. В семь двадцать. С первого пути. Поезд двадцать. Вагон три.
После школы Серёжка обегал всё в доступных для него пределах, но Сашка так и не нашёл. Даже старые деревянные пакгаузы, покинутые из-за реконструкции, были им обследованы. Тщетно. Нет Сашка. Нет портсигара.
Выйдя на площадь, он увидел, как дёрнулись стрелки больших вокзальных часов: 17.25. Два часа — и папа уедет, грустя, расставаясь с мамой и с ним, Серёжкой. Грусть отца, возможно, будет больше оттого, что в столе, рядом с боевыми наградами, не будут лежать чеканные богатыри.
— Мальчик! Мальчик, постой! — остановил идущего к дому Серёжку женский голос.
Серёжка оглянулся.
— Да-да, тебя! — торопливо подбегая и улыбаясь ярко-красными губами, крикнула женщина. — У меня поезд в девятнадцать двадцать, мне нужны цветы.
— Цветы? — не понимая, переспросил Серёжка.
— Цветы, цветы, — возбуждённо повторила женщина, — вы, мальчишки, все сорванцы, мой такой же растёт. Помоги! Вон там есть цветы, — и она махнула рукой в сторону привокзального сквера. — Сорви несколько… три… пять… а я тебе рубль заплачу. Сорви, миленький. Рубль заплачу!
Серёжка уже разглядел остановившую его женщину. Она ему понравилась. Он отрицательно махнул головой, но рубль, этот проклятый рубль, вернёт папе украденный им портсигар! Папа приедет, обнимет маму, погладит Серёжку, а потом вдруг ему захочется открыть ящик письменного стола, а там, как всегда, его богатыри.
— Сейчас! — выпалил Серёжка.
Он нарвал цветов быстро, ловко. И столь же быстро и ловко бежал, уворачиваясь от столкновения с прохожими. Бежал быстрее всех крепышей его класса.
Рубль в Серёжкиной руке был похож на смятую, негодную промокашку, но сейчас эта бумажка перетягивала все его самые дорогие игрушки.
Вокзальные куранты сыграли и пробили семь раз. 19:00! Двадцать минут — и папа уедет. Серёжка помчался к поезду. Взбежав по гранитным ступеням на перрон, он увидел мужчину в длиннополом сером габардиновом пальто. Правый рукав его был заправлен за пояс. Он был пуст. У ног стоял чёрный фибровый чемодан. Однорукий доставал портсигар.
Серёжка сбился с ритма бега.
Однорукий раскрыл портсигар, зубами вытащил папиросу.
Серёжка остановился, тяжело дыша, не отрывая глаз от мужчины в сером пальто.
Однорукий опустил портсигар в карман. Серёжка шагнул и ещё шагнул, и шагнул ещё к мужчине в сером пальто, с чёрным фибровым чемоданом.
Однорукий, пожёвывая мундштук папиросы, вынул коробок спичек.
Серёжка ещё ближе подошёл к однорукому.
Мужчина прижал коробок спичек плечом отсутствующей руки к пруту перронной решётки, чиркнул спичкой, но не успел прикурить, как пламя погасло.
Серёжка стоял перед одноруким, почти вплотную, перебегая глазами от кармана его пальто к лицу.
— Малец, а ну-ка, помоги, — и однорукий протянул коробок Серёжке.
Серёжка взял коробок. Зажёг спичку.
Однорукий наклонился и большой ладонью заслонил вспыхнувший в руках Серёжки огонёк.
— Спасибо, малец, — и однорукий широко улыбнулся. Добрая улыбка его не умещалась на лице, чуть сдвинула назад и вверх уши.
— Встречаешь или провожаешь? — спросил Серёжку однорукий.
— Провожаю… а можно мне ваш портсигар посмотреть?
— Куришь? — Однорукий клокочуще, открыто засмеялся, — ну и ну, — и опустил руку в карман.
— Да нет, мне посмотреть.
— Во! Смотри!
На широкой ладони однорукого Серёжка увидел серебрящийся портсигар. На крышке его были выбиты пупырышки.
— Спасибо, — торопливо поблагодарил Серёжка, — поезд уйдёт, а там папа. До свидания.
— Подожди. Ты посмотри с другой стороны. Во, какой красавец!
С крышки на Серёжку смотрели богатыри.
— Папин! Это папин! — вцепился в портсигар Серёжка.
— Да подожди. Как же так, папин?
— Это папин, папин! Я его в салки проиграл, это…
— Подожди. Да погоди реветь, чудак-человек. Я купил его здесь на толкучке, за два рубля…
— Это папин! — перебил Серёжка. — Я его у него…
— Постой, малец, — и однорукий, обняв Серёжку, усадил его на чемодан.
— У меня есть рубль! Вот! — и Серёжка протянул искрящуюся влажными точечками ладонь с грязно-жёлтым комком. — Это папин… Его друзей на войне убили в машине, а он нашёл его…
— Постой, малец, — стирая улыбку, прошептал однорукий. — Постой…
Воспалённые глаза его жадно всматривались в Серёжку.
— Алёшка? — прохрипел задыхающийся однорукий. — Алёшка Попович?
«Поезд номер двадцать отправляется с первого пути. Просьба провожающих выйти из вагонов».
Большой, седовласый, однорукий мужик подхватил Серёжку и побежал по перрону, пугая и расталкивая провожающих тронувшегося поезда.
— Вагон? — крикнул он коротко, как команду «огонь».
— Три! — понял Серёжка.
— Догоним! Догоним Алёшку Поповича. Жив ещё Дмитрий! Жив ещё! — кричал, не стесняясь, бывший солдат.
— Мама! Вон мама! — маленькой боевой трубой закричал Серёжка, показывая рукой с портсигаром в сторону машущей платком женщины. Поезд набирал скорость. Однорукий на бегу почти сбросил около матери Серёжку.
Он увидел высунувшегося
из окна Алексея и закричал ещё громче:
— Алё-ха! По-по-вич! Это я — Добрыня!
1985 г. (нов. ред. 1992 г., апрель)
Фото: PhotoXpress
Рисунки Натальи Кондратовой
