Часто слово «канон» применительно к иконописи несет в себе отрицательный заряд, поскольку вся история искусства подается читателю как прямая и непрерывная линия развития от искусства примитивного, связанного определенными правилами, то есть каноном, к искусству «свободному», в котором нет никаких преград смелым фантазиям и безудержным порывам человеческого духа. Главным критерием такого искусства становится понятие «самовыражение».
Стоит, однако, напомнить, что понятие «канон» — древнéе иконы. Например, в рамках канона развивалось искусство и Древнего Египта, и Древней Греции. И нам хорошо известно, что прежде чем то или иное явление в искусстве древних цивилизаций становилось каноническим, несколько поколений мастеров проходили путь рискованных экспериментов, поисков, поражений и ошибок. И лишь когда ключ к решению той или иной задачи был найден, это решение переходило в разряд канонических. В этом контексте канон равнозначен не ограничению, а открытию нового измерения в искусстве, некой закономерности, используя которую, новые мастера могут подниматься к вершине совершенства. В древнеегипетских рельефах и в древнегреческой скульптуре канон определял прежде всего пропорции, числовые соотношения между частями человеческого тела.
Иное дело иконопись, главная задача которой — явление Истины. Истинными иконописцами считались богословы. Именно они направляли своим духовным опытом руки иконописцев, чтобы посредством иконы Церковь являла миру евангельское откровение через образ Христа. Верность канону в иконе — это прежде всего верность евангельской правде. Мы никогда не спутаем изображения Крещения и Благовещения, потому что канон выделил и закрепил основные, значимые с богословской точки зрения приметы этих событий Священной истории. Мы никогда не перепутаем Николая Чудотворца с Иоанном Златоустом, потому что канон определил и транслировал грядущим поколениям самые существенные черты их облика. Но охранительные рамки истинности отнюдь не препятствовали развитию творческой мысли иконописца, напротив, они заставляли вникать в текст, в содержание, чтобы, пропустив его через себя, найти те особые приемы и формы, которые могут донести до современного ему зрителя тончайшие нюансы глубоко личного прочтения сюжета. Личное прочтение — это отнюдь не самовыражение, основанное на внимании к себе самому. Это способность сохранять предельную чувствительность к Истине и выражать свой опыт соприкосновения с ней. Поэтому средневековые мастера умели извлекать из традиционных иконографических изводов, как из музыкальной партитуры, бесконечное разнообразие смысловых оттенков и художественных решений.
