Пережившие чудо...

Юрий Арабов родился в 1954 году в Москве. В 1980 году окончил ВГИК (мастерская Н. Н. Фигуровского и Е. С. Дикого). Дебютировал в кинематографе фильмом «Одинокий голос человека» (1978 год). Постоянный соавтор Александра Сокурова, сценарист десяти его лент. Лауреат премии Каннского кинофестиваля за сценарий фильма «Молох» (1999 год). Не раз обращался к сюжетам серебряного века и эпохи модерн. Один из организаторов неформального клуба «Поэзия» в Москве (1986 год). Как поэт позиционируется метаметафористом. Лауреат Пастернаковской премии (2005 год). С 1992 года заведует кафедрой кинодраматургии во ВГИКе.

— Эта картина о том, что даже если перед нами явится  Спаситель, мы в это все равно не поверим, — рассказывает Юрий Арабов. —  Каждый из нас в каком-то смысле — Фома Неверующий. Все персонажи картины не верят в то, что произошло, не верят в явление живого Бога. Единственный человек, который знает наверняка, что чудо произошло, — атеист, представитель правящих кругов и госбезопасности, уполномоченный по делам религии. И его миссия состоит в том, чтобы максимально опошлить случившееся, чтобы отодвинуть людей от этого чуда. Картина наша, скорее, не о самом явлении живого Бога, а об отношении к этому явлению тех, кто отпал от Него и от культуры в ее глубинном понимании.

— В фильме почти все герои, даже видевшие чудо, — от него отказываются, проходят мимо…

— Когда я писал прозу, а потом сценарий, когда Александр Анатольевич Прошкин взялся за его воплощение, нам хотелось показать, что, несмотря на отрицание случившегося, с каждым  происходит нечто из ряда вон выходящее... Кроме уполномоченного по делам религии. Он не меняется, потому он, по-видимому, погибший человек. Во всяком случае, я писал в сценарии образ беса, ведь по Евангелию никто не знал, что Христос — Бог, а бесы знали. В жизни же остальных героев что-то происходит. Начиная со столяра, у которого вдруг ломается его долото, и он понимает, что произошло нечто особенное. У журналиста, что решается уйти из газеты и хочет попытаться вести свободную жизнь художника. Он внутренне давно этого хотел, но раньше подобное казалось ему невозможным. Я думаю, даже Хрущев, который видит в окне за бортом самолета необыкновенный по красоте пейзаж, вдруг вспоминает об ангелах, в которых не верит. А где-то на втором плане рождается, может быть, новая русская святая. В реальной истории — Зоя, в нашем фильме  — Таня.

— Героиня картины, пережив окаменение, стала видеть по ту сторону чуда, у нее появился дар исцеления. А как быть с раскаянием, с Покаянием? Почему это чувство осталось за рамками фильма?

— Она искупила все своим стоянием, своей смертью. Если брать события, оставшиеся за кадром нашей киноистории, — существует несколько вариантов судьбы Зои. Мне кажется наиболее достоверным тот, согласно которому девушку просто сгноили в психиатрической лечебнице: я жил в советские времена и знаю эти реалии.

После стояния-смерти наша героиня — совершенно другой человек, нежели была раньше. Человек, который умер, а потом воскрес, перестает быть тем, кем был до этого. А скажите,  раскаялся ли апостол Павел в том, что участвовал в избиении камнями христианского первомученика Стефана? В Деяниях апостолов о покаянии ничего не говорится. Думаю, именно потому, что с Павлом заговорил Живой Бог. Будущий апостол прошел путь от неполного и искаженного зрения (когда был правоверным иудеем) через слепоту к совершенно новому видению, — это то, что описал Пушкин в «Пророке». Павлу открылся Бог Авраама, и этот Бог оказался Христом. Апостол пережил нечто большее, чем внутреннее раскаяние, он обрел новую кровь и плоть... Но из всего вышесказанного вовсе не следует, что я сейчас призываю: «Ребята, все мы должны стремиться к Учителю, который покажет нам Живого  Бога, а покаяние никому не нужно!» Речь вовсе не об этом. Я говорю об особых экстремальных ситуациях, которые  редко, но  случаются. Причем абсолютных ответов я, конечно же, не знаю и говорю с точки зрения своего скромного духовного  опыта.  Я могу и ошибаться…

— А все-таки не возникнет ли  у зрителя ощущение, что можно и не делать никаких внутренних усилий, поскольку все равно Бог может обратиться к тебе?

—  Не возникнет, поскольку картину мало кто увидит из-за ее крайне маленького тиража в 17 копий. Скорее всего, ее будут смотреть неслучайные люди, те, которые не будут во время просмотра жевать поп-корн. И я надеюсь, что они нас поймут. А вообще, мы же не знаем, как именно действует Бог в каждом конкретном случае. И тот человек, который якобы все понимает о Боге, что нужно для благодати, а что нет,  — он, мягко говоря,  наивен. Бог может казнить и может миловать. И это Его прерогатива, мы никогда не узнаем, из-за чего это происходит. Да, нам необходимо каяться. Но всегда возникает вопрос в искренности покаяния. Есть даже обывательская поговорка: «Не согрешишь, не покаешься», которая имеет далекое отношение к какой-либо духовности. Но нам дана евхаристия, которая ослабляет причинно-следственную связь, дана исповедь. Но мы никогда не узнаем всю полноту замысла о каждом из нас, ведь  один человек не равен другому. И каждый из верующих тайно мечтает, что когда-нибудь  перестанет быть самим собой и обретет новую плоть и душу, как это случилось с апостолом Павлом.

— Но ведь может возникнуть искус — взять да и попробовать найти чудо.

—  Его не нужно специально искать, потому что чудо — вокруг нас. Чудом является, прежде всего, жизнь на Земле и то, что эта жизнь разумна. Тем не менее, иногда с нами  происходят события, которые выламываются из привычного хода вещей.

Я недавно, например, был в Израиле на международном кинофестивале, где получил приз за картину по моему сценарию «Полторы комнаты» (режиссер Андрей Хржановский). Иерусалим произвел на меня неожиданно гнетущее впечатление. Я был  убит многокилометровым базаром вокруг храма Гроба Господня: через торговцев невозможно было протолкнуться к храму. Я был смущен и толчеей в самом храме, когда меня выгоняли из очереди — сначала итальянцы, потом русские. В конце дня я сильно устал и сделался абсолютно нечувствительным к вопросам веры. Я решил для себя: что  камни молчат, что Бога здесь нет. Точнее, Он присутствует здесь так же, как и везде, и незачем для встречи с Ним отправляться столь далеко. Осознав это, я вернулся в Хайфу, где демонстрировались российские фильмы, и начал просто греться на солнышке и купаться в море. И вдруг произошло нечто, что изменило ход событий. Мне сказали, что меня спрашивает какой-то незнакомый человек, что он специально приехал из другого города, чтобы повидаться со мной.. Я подошел к нему. «Юрий Николаевич, вы меня не помните? — начал он. — Хотя что я говорю: ведь я еще до вашего рождения общался с вашими родными. Я десять лет просидел в лагере с вашей бабушкой и тетей!» Оказывается, этот человек вместе с моими близкими был депортирован в 1944 году из Крыма, и прошел с ними все тяготы долгого путешествия на Урал, когда поезд шел более 40 дней и заключенных почти не кормили. Люди, по выражению Гоголя, «выздоравливали, как мухи». В этом поезде, в переполненном вагоне для скота умер от голода мой дед. Потом было обустройство высланных на новом месте, в Башкирии, в Черняховке за колючей проволокой. Здесь были, в основном,  татары, греки, караимы. Сейчас почти все умерли, не у кого узнать подробности той катастрофы. И вдруг из ничего, в далекой стране, в которую я, кстати, не очень хотел ехать,  является передо мной человек, рассказывающий в деталях о моих умерших близких. Я был потрясен и понял: со мной случилось чудо. Мертвые воскресли и требуют, чтобы я писал об их прошлой жизни. И я знаю, что  об этом напишу, если будут силы.

Но надо ли искать подобное чудо специально? И как искать, каким образом? Все это  глупости. Нужно другое — ежедневно, ежеминутно не прерывать связь с Тем, кто подарил тебе радость бытия. И это, конечно, самое сложное.

Когда соляной столп превратился в человека

Кадры из фильма

— Священник, герой картины, боясь, что закроют приход, на проповеди говорит прихожанам, что чуда-то в данном случае никакого и нет. А потом, увидев — убегает. От кого: от себя, от своей веры, от стыда?

— Он убегает от своего предательства. Он пошел на сделку с уполномоченным по делам религии и в своем приходе «разоблачил»  чудо, которого не видел, надеясь спасти единственную в городе действующую церковь. Почему он не смог поверить в чудо? Наверное, его душа была занята: конфликтом с сыном (мальчик стесняется отца), переживанием по поводу закрытия храма, то есть, он был занят «житейским попечением». А когда увидел собственными глазами застывшую девушку — понял, что совершено предательство, или, иначе, совершен страшный грех. Ведь он, как один из пастырей Церкви, фактически выступил против самой Церкви в ее духовном, а не социальном, значении. Вот он и уехал, куда глаза глядят, бросив все. Он фактически стал Павлом, который ослеп… Но, думаю, вернется. И уже совершенно зрячим. За него я не беспокоюсь, так как ему Бог внятно сказал все, что было нужно его душе.

— Но ведь не случайно именно сын этого священника стал тем человеком, через которого «стояние» героини — закончилось, она ожила?

— Конечно, не случайно. Я уверен, что у этого мальчика, во всяком случае, исходя из ткани художественного произведения, большое будущее. То, что он видел это чудо и что через него Таня была выведена из состояния окаменелости, это все не случайно. Произошло событие, обратное случившемуся с Лотовой женой, — соляной столп вдруг превратился опять в человека.. И подобные чудеса держатся на проводниках — на безымянном подвиге неизвестных людей. И, может быть, за счет наивной неискушенности этого (или подобного ему) человека-полуребенка мы живем до сих пор. Но это — предположения. Если же мальчик, став взрослым, отвергнет свой собственный опыт, он станет предателем и преступником.

— Глядя на серую, духовно пустую жизнь рабочего городка, в котором разворачивается действие фильма, задаешь себе вопрос: а могли его жители увидеть чудо сквозь убогую реальность своего существования?

— Конечно, могли. Почему нельзя в рабочем поселке заметить Бога? Человек может быть одинаково глухим и в бедном городке, и в богатой Москве, и живя в бараке, и обитая в пятисотметровой квартире. Важно, находится ли он при этом в культурном поле. Уточню: речь вовсе не о культурном уровне, не о степени образованности или начитанности. Сама культура — вещь мертвая. Что, в конце концов, нам до того, что написал когда-то Пушкин или Иосиф Флавий?! Провались всё пропадом: живем только раз!.. Но когда мы совершаем внутреннее духовное усилие, прорываемся сквозь оболочку повседневности, становимся «выше самих себя», то нам становится все близко: что написал Иосиф Флавий, Пушкин и так далее. Живая культура есть ежедневное духовное усилие. Мы должны, подобно Мюнхгаузену, сами себя тащить из болота за волосы. Когда тащим — есть надежда, что Бог придет на помощь. Когда не тащим — пропасть и скотское существование.

— В титрах картины говорится, что в ее основе лежит реальная история. Вы ездили в Самару, работали с документами?

— Нет, я никуда не ездил… И сразу отказался от прямого описания исторических событий. От произошедшего сохранилась стенограмма заседания Куйбышевского обкома КПСС, где разбирались «слухи и бабьи домыслы», да сохранился фильм «Тучи над Борском» (который время от времени показывают по телевидению) о том, как сектанты преследуют девушку. И еще остались всевозможные устные предания. Я изменил место действия и имена героев, поскольку у нас очень много в стране людей, которые «все знают» и готовы всех учить, как «все было на самом деле». Так вот, в данном случае учить меня им не придется: я не описываю Куйбышев.

Мое отношение к событиям тех лет простое и внятное: что-то произошло. Весною я получил письмо от женщины, которая, будучи еще совсем юной, стояла тогда в оцеплении около Зоиного дома. Она сообщила, что даже трамвайные пути были перенесены на сто метров в сторону, чтобы трамвай как можно дальше останавливался от так волновавшего всех черного дома с погашенными окнами. И именно в оцеплении эта женщина познакомилась с военным, который сделал ей предложение, увез на Север. Они 30 лет с ним прожили в счастливом браке. Это же готовая новелла из нашей картины — жаль, что я не знал ее раньше! Поэтому я думаю: тогда в Куйбышеве все было достаточно серьезно. И надеюсь на то, что, может быть, моя проза и картина Александра Прошкина подвигнет какого-нибудь историка собрать все оставшиеся сведения по крупицам и написать вполне объективное исследование событий тех дней. А я не историк. У меня не было на эту работу ни возможностей, ни сил, ни желания.

— Насколько для Вас при работе над «Чудом» было важно, произошло ли в реальности «Зоино стояние» или нет?

— Когда я только начинал работу, у меня не было сомнений в подлинности случившегося. Но, тем не менее, я не убеждаю в этом других. Эту историю я услышал лет в семь-восемь лет от своей нянечки бабы Лизы, крестьянки из Тверской губернии. Став взрослым, я считал всегда, что  моя дорогая бабка Лиза, Царствие ей Небесное, взяла ее из какого-то православного дореволюционного календаря. А потом, уже в постперестроечное время, была издана тоненькая брошюра с фрагментами стенограммы, в которой сохранилось обсуждение «Зоиного стояния» в Куйбышевском обкоме. И меня резанули эти страницы:  чудо  ведь было. И когда я писал свою прозу, меня уже не терзали сомнения на этот счет. Но я делал вещь не о самом чуде, как я уже сказал, а об отношении к нему людей, у которых залеплено духовное зрение, и о том, что происходит после того, как они соприкоснулись с тем, что выламывается из их привычного мира.

Тоска по гармонии

— А какой зрительской реакции Вы ожидали?

— Я вообще давно не ожидаю никакой зрительской реакции. К сожалению, это на самом деле моя беда и беда людей, которые идут той же трудной и неблагодарной дорогой, производя авторские картины, имеющие большой спрос на кинофестивалях, но не имеющие проката в России. Рейтинговый успех «Острова» при показе на 2-ом канале телевидения (сценарий к этой картине написал мой ученик Дима Соболев), на мой взгляд, связан с  тематической новизной и желанием начать закладывать новую, связующую страну идеологию, которая сейчас строится и все никак не может выстроиться…

Мы не предполагали, что у «Чуда» будет какой-то солидный прокат. Однако и не верили, что картину будут саботировать, а сейчас к этому близко. Как обычно: несколько копий — на многомиллионную страну, затем — показ по телевидению и продажа на дисках. Всё!

— Современный кинематограф все чаще касается духовных, более того — связанных с верой вопросов. Такое предложение вызвано реальным спросом? Люди действительно ищут ответы на духовные вопросы?

— Думаю, что «массовому» зрителю, воспитанному нашим сегодняшним телевидением, ничего такого не нужно. Постановка подобных вопросов важна, во-первых, для государства, которое на основе Православия пытается склеить Россию. Во-вторых, для людей, понимающих, что дальше падать некуда, что за последние двадцать лет произошла  нравственная и культурная деградация нашей страны. Россия потеряла свою культурную идентичность, духовный код, который связан с постановкой духовно-нравственных проблем внутри искусства. Это то, что начинается от Лермонтова, Гоголя и Достоевского, идет через Толстого и Серебряный век и составляет фундамент нашего мировосприятия.

А что сейчас? Есть множество «Россий», абсолютно не склеенных, не скрепленных друг с другом. Например, Россия правящего класса. Она вполне комфортная и даже, я бы сказал, демократическая. Эти люди обладают экономическими и социальными ресурсами, социальной защитой, политическими правами. Существует вторая Россия: сельских учителей, врачей, которые из года в год прозябают, с трудом сводят концы с концами. Есть Россия художественной богемы, которая абсолютно не связана ни с какой из вышеперечисленных Россий. Можно назвать еще много примеров. Становится страшно от осознания того, что еще немного — и эта духовная раздробленность может превратиться в раздробленность материальную, что мы будем дробить собственную территорию. Чтобы этого не произошло, как раз и нужно культурное движение, возвращение русской культуры к самой себе. А что такое русская культура? Это, прежде всего, постановка «проклятых» неразрешимых вопросов. И чем резче они поставлены, тем лучше. Вопросы: «Что есть истина?» и «Есть ли Бог?» — факты культуры. Ответ: «Не морочьте нам голову своей заумью» — факт  антикультуры, с которой как раз и начинается идеология потребления и тотальный масскульт.

— То есть кино может говорить о вере напрямую?

— Я считаю, если даже наше искусство будет просто гуманистическим — это уже очень много для того, чтобы мы в какой-то отдаленной перспективе могли бы собрать самих себя. Мы задохнулись в мегатоннах крови, которая хлещет отовсюду, и прежде всего — с телевизионных экранов. И даже секулярный гуманизм может сыграть в противостоянии этому свою положительную роль. Ну а двигаться дальше и глубже — это, разумеется, желаемо. Но, говоря о вере, не нужно забывать, что кино — искусство, а не пропаганда, и важно, как картина сделана, насколько художественно. Если фильм, говорящий о Боге,  художественно несостоятельный, это картина может быть даже вредной. А талантливо сделанная лента, рассказывающая о бандитах, всегда перекроет и победит бездарную картину, говорящую о Боге.

Прямая проповедь в искусстве вредна,  все зависит от всякого рода слагаемых: от таланта режиссера, от того, насколько он занят темой, его волнующей. Я сам сторонник не прямолинейных вещей, а криволинейных, тем более что в кино ходит молодая аудитория, которая от любой проповеди хватается за голову и говорит: «Хватит нам лапшу на уши вешать!». С молодыми нужно разговаривать шутливо и «криво». Прямая проповедь не находит у них отклика. А когда в ход идут прописные истины, с пафосом, то происходит не только убийство искусства, но убийство всякой целесообразности.

— Цель искусства — привести человека к внутренней гармонии?

— Покуда человек есть существо материальное, он всегда будет дисгармоничным, но к этой гармонии стремящимся. Потому что рождаться и умирать, болеть, терять близких — ужасная доля. Никакой прочной гармонии в  падшем мире не может быть. Из неудобства и загадочности человеческого существования и происходит искусство: пишутся книги, рисуются картины, снимаются фильмы, сочиняются стихи.

Фото Владимир Ештокина