Диалоги с протоиереем Александром СТЕПАНОВЫМ и клоуном Анваром ЛИБАБОВЫМ
В беседе участвует наш корреспондент Анна ЕРШОВА.
Протоиерей Александр СТЕПАНОВ родился в 1956 году в Ленинграде. Окончил физический факультет Санкт-Петербургского университета, аспирант Электротехнического института. Кандидат физико-математических наук. В 1992 году рукоположен во диакона, затем во пресвитера. Председатель Отдела по благотворительности Санкт-Петербургской епархии, представитель Санкт-Петербургской епархии в Межхристианском диаконическом совете. Возглавляет братство св. Анастасии Узорешительницы. Настоятель домовой церкви вмц. Анастасии Узорешительницы и свв. блгвв. князей Феодора, Давида и Константина Ярославских на Васильевском острове, настоятель храма свт. Алексия, митрополита Московского в детской колонии в Колпино.
Анвар ЛИБАБОВ родился в Нижнем Тагиле. Закончил с красным дипломом Ветеринарное училище, затем – Ленинградский ветеринарный институт. Руководитель клоун-мим театра "Лицедеи". Вместе с другими "лицедеями" снимался в музыкальной ленте В. Аксенова "Как стать звездой", где он запомнился зрителям в образе Железной бабки. Другие работы в кино: "Замок" (реж. А.Балабанов), "Тир" (реж. К.Никулин), "Ползуны" (реж. А.Розанов), "Про уродов и людей" (реж. А.Балабанов), и другие.
Анвар Либабов, директор знаменитого клоун-мим театра “Лицедеи” и протоиерей Александр Степанов, председатель отдела по благотворительности Санкт-Петербургской епархии, познакомились два года назад на выставке-форуме “Пасхальный подарок”. В рамках этой православной выставки журналом “Фома” и епархиальной радиостанцией “Град Петров”, главным редактором которой является отец Александр, проводился большой праздник для детей-инвалидов. И вот тогда известный клоун Анвар Либабов вместе с артистами театра “Лицедеи” и студией “Лицедей-лицей” охотно согласился выступить на празднике. Мы подарили артистам наши журналы, они нам – свои афиши с автографами, заверили друг друга во взаимной признательности… но настоящее знакомство с Анваром произошло этой весной в студии радио “Град Петров” во время неторопливой беседы “по душам” с отцом Александром.
Анвар Либабов: Есть такое мнение, что православие не одобряет лицедейство. Потому что мы перевоплощаемся, играем не себя, выступаем под чьей-то маской. Но ведь мы несем радость! Не все же время в скорби и печали находиться. И мне давно хотелось узнать, действительно ли Церковь относится к лицедейству сугубо отрицательно?
Протоиерей Александр Степанов: Существуют два аспекта этого вопроса, которые отмечали святые отцы. Первое: театр – это некая составляющая языческого культа. Он изначально создавался как школа духовного воспитания. Причем античный театр, естественно, воспитывал в человеке языческое мировоззрение, а не христианское, и именно это неприемлемо для Церкви. Второе: театр мог выполнять чисто развлекательную функцию, в противоположность серьезному взгляду на жизнь. Конечно, этот серьезный взгляд заключается вовсе не в том, что человек насупил брови, а в том, что он обращен к бытию, а не к быту. Сами по себе юмор, шутка, смех бывают очень разными. С одной стороны, в мировой культуре шут всегда представлялся человеком непростым, даже мудрым. С другой стороны, мне запомнилось высказывание министра культуры Александра Соколова о том, что программа “Аншлаг“ наносит ущерб национальной безопасности. То есть юмор может быть разрушительным. Вот почему я хотел у Вас спросить: где проходит граница между тем, что допустимо, и тем, что не допустимо в вашей профессии?
Анвар Либабов: Эти границы определяются чисто интуитивно, они зависят от личного морально-нравственного и общекультурного уровня человека. Все что связано с тематикой “ниже брюха”, раблезианство, смена пола всегда беспроигрышно вызывают смех. И если цель выступления – смех во имя смеха и легкий успех, аплодисменты, и как следствие, – заработки, то все эти средства как раз впору. Но если человек хочет не просто посмеяться, если он пришел одним, а ушел другим… то как этого добиться, зависит только от артиста, от того, что сердце ему подскажет.
Сейчас во всем царит какая-то распущенность, когда можно говорить все подряд… Когда пришла свобода, вседозволенность, раскрепощение – стал востребован юмор с оттенком даже не сколько эротики и пошлости, сколько дерзости и циничности. Искушение пойти по этому “низовому” пути было и у нас. Поэтому мы стали жестче, эксцентричнее. Но наш театр всегда отличался метафоричностью и непохожестью на остальной юмор и на простой театр-буфф.
Протоиерей Александр Степанов: Вы затронули еще одну проблему юмора – цинизм. На мой взгляд, это то, что обращает человека к животному началу. Все предельно просто – я показал некий образ, и ты понял: человек – это животное и ничего больше. Это одна опасность шуток “ниже пояса”. А другая, более тонкая и изощренная и поэтому более опасная – это цинизм и сарказм. И тут уже можно говорить о сатанинском начале юмора. Это то, что унижает одного человека по отношению к другому, то, что разделяет людей. Я стою на одном уровне, а “эти” – совсем другие; я – элита, они – плебеи. Отрицание базовой солидарности, базового единства человечества как образа Божия – вот что страшно. Вы очень правильно сказали, что все зависит от человека. От того, насколько он приобщен и к культуре, и к духовным началам жизни. Артист делает что-то, творит в тех рамках, которые сам себе задает культурной парадигмой. Для него есть область невозможного – либо по нравственным соображениям, либо по эстетическим. Чем человек культурней, тем уже область, в которой он может творить, но тем глубже он может это делать.
Анвар Либабов: Да, он себя вширь сокращает, но в этом русле ищет глубин. Хотелось бы еще сказать о разрушительной природе юмора. Вот, например, в некоторых диснеевских мультфильмах много агрессии, там герои постоянно дубасят друг друга, но это неодушевленные рисованные картинки. Но когда то же самое делают на сцене два клоуна, то есть живые люди – это воспринимается по-другому. Конечно, все проходили через черный юмор, и мы тоже. Но мы никогда не богохульничали, не ерничали. Кстати, мне не нравится, когда в кино или на сцене истово крестятся. Я лично стесняюсь такие вещи всуе делать. Но сцены попадания в иной мир у нас довольно часто применяются. Не знаю, насколько это дозволенная тема. И у меня есть персонаж – падший ангел. К этому я подхожу с такой позиции: Бог не карающий, а любящий. Значит, в это можно играть.
Протоиерей Александр Степанов: Но в такой позиции кроется опасность: Бог любящий, и поэтому можно делать все что угодно. Ведь любить не всегда значит гладить по головке… Анвар, а как Вы вообще относитесь к Православной церкви?
Анвар Либабов: Я татарин, и бабушка у нас была активно верующая мусульманка. Но у меня не было принадлежности ни к какой религии. Моя супруга – русская, православная христианка, а приемная дочь наполовину русская, но она тоже пошла по маминым стопам и приняла православие. Я как типичный продукт советского школьного воспитания был атеистом, потом агностиком, и только с годами стал ощущать себя верующим человеком. Сейчас я, наверное, нахожусь на стадии восприятия Бога как единой высшей силы, высшего разума, Отца. Я верю в Бога, но с религией еще не определился. И я себя не гоню. Долг и род меня обязывает принять мусульманство. А чтобы быть единым со своей семьей – нужно креститься. Сейчас я и мечеть посещаю, и в православную церковь хожу. Как в гражданскую войну: красные придут – красный флаг повесим, белые придут – их флаг вывесим.
Мне не нравится, что верующие считают только свою веру правильной, а чужую неправильной. Мне кажется, это приводит к конфликтам. Разве вера может быть правильная или неправильная, истинная и неистинная? Мы в семье уважительно относимся к любой вере. Жена дарит мне мусульманскую литературу, а я привожу пасхальные подарки. В доме и иконы висят, и оставшиеся в наследство от мамы писания. Великий пост я тоже стараюсь соблюдать, чтобы произошло какое-то очищение через пищу. Но думаю, не так важно, что есть, а что не есть в пост. Я перед собой лично ставлю задачу: когда супруга постится, чтобы хотя бы неделю не было ни одной ссоры. А потом от недели стараюсь доходить до месяца и даже до 40 дней.
Протоиерей Александр Степанов: Это правильное понимание, более адекватное, чем просто сводить пост к диете и через нее к очищению организма. В христианском понимании пост – это поход. Это путь. В этом пути есть цель, а есть средства. Вот и ограничения в пище и вообще в жизни – для нас лишь некоторое воспитательное средство. А цель, конечно, не в оздоровления нашего тела. А в том, чтобы достичь каких-то духовных результатов. В частности, как вы говорите, – воздержаться от ссор.
Безусловно, каждая религия по-своему воспитывает человека. Если исходить из этого аспекта, человек должен искать то, что ему ближе: каким он хочет быть, какой идеал хотел бы воплотить в своей жизни. Христианство уникально тем, что в нем есть идеальный, абсолютный пример Человека. Именно абсолютный. Это Христос. Это не просто Человек, это Бог. И в этом смысле – это истинный человек в той полноте, в какой он должен состояться. Знаете, я думаю, что христианином можно стать, просто пленившись Христом. Почитав Евангелие, вчитавшись в него, поняв, что это и есть тот самый Совершенный Человек. И тогда выбор происходит естественно: я иду вслед за Ним, я становлюсь христианином.
Анвар Либабов: Что меня пугает – это вхождение в любой храм. Незнание каких-то обрядов, традиций. С детства осталось чувство настороженности, когда вера и церковь ассоциировалось с чем-то, от чего надо спасать. Ну не было это зерно изначально посеяно, полито, облагорожено, и это до сих пор во мне есть. Вхожу в храм и думаю – правильно ли я делаю. Такой вот страх оценки, осуждения. Я не скажу, что комфортнее чувствую себя в мечети или в православной церкви. Хотя мне нравится строй богослужения, убранство… Были у меня редкие моменты, когда заходил в пустынный храм и чувствовал какой-то потусторонний взгляд… и даже испытывал что-то вроде катарсиса после этого.
Протоиерей Александр Степанов: Но духовный шаг – это всегда поступок, всегда выбор, всегда риск. И, наверное, очень хорошо, когда человек чувствует, что ему надо нечто преодолеть. Например, свое малодушие: я, может, и рад был бы, но что люди скажут. Это требует определенного мужества. И рождается оно из мысли, что путь, на который вступаешь – истинный. Вы полюбили Христа, вы готовы ради Него пойти на какие-то неудобства. С другой стороны, делая этот шаг, мы просто утверждаем себя как свободную личность. Человека можно назвать состоявшимся тогда, когда он перестает зависеть от мнения окружающих людей. В духовной терминологии есть такое понятие – тщеславие. Это грех. Это зависимость от мнения людей, желание выглядеть в их глазах так, как хотелось бы им. В отличие от этого, человек верующий, прежде всего, заботится о том, каков он в глазах Божиих. Он думает: а каким Бог видит меня сейчас? Он видит мое двоедушие. Видит, что я на самом деле один, а хочу казаться другим. И именно от этого мне больно и неприятно.
Вера, как мне кажется, существенно углубляет человека. Она ставит его все время перед очень серьезным внутренним выбором. Заставляет жить в ином модусе бытия. Если мы действительно живем, и жизнь не является для нас набором каких-то бытовых правил.
Анвар Либабов: Да, прежде всего, наверное, страх осуждения, который присутствует до сих пор. Я вырос не в мусульманской среде. У нас в городке, как говорят, было полтора татарина, и детство у меня было абсолютно социалистическое. Для нас Пасха была – когда вся улица пьяная. А если у нас собирались бабушки на религиозный праздник Курбан-байрам, нам в окна кидали снежки так же, как и семье баптистов, которые жили на соседней улице. Помню, нас очень долго дразнили. Я очень стеснялся этого. Вот такое было давление социалистической школы. Национальные признаки были уже нивелированы, у нас же советское общество, мы – “новая историческая общность людей”, советский народ. Когда мы поступали в школу, нам с сестрой сказали: странные у вас имена. Давай ты будешь Сашей, а ты – Олей. И мы нормально ассимилировались в школьной среде. А в 15 лет я поехал учиться в зооветеринарный техникум в Челябинскую область, в городок на стыке Башкирии, Казахстана и России. Там были уральские казаки, башкиры, татары, евреи, крещеные казахи. И там я впервые услышал, как меня называют моим именем, я вздохнул полной грудью и понял, что никакой я не Саша, родители назвали меня Анваром, и я снова обрел свое настоящее имя. А теперь думаю: как бы обрести второе имя, истинное, – в вере…
Мое восприятие веры сейчас сводится к утренней и вечерней молитве. Утром проснусь, взгляну в окно, на небо, на солнце – и рождаются слова благодарности: Господи, Отче наш, сердце бьется, дышим, слышим и видим, в тепле, в доме. Вечером я благодарю за дарованное мне терпение, за мужество и силу, за свет и радость, за гармонию, за дух прощения и любовь… Стараюсь в себе культивировать не злые мысли, а ощущение благодати, дара Божия. Вот мое восприятие.
Анна Ершова: Отец Александр, а может ли вера существовать просто как система морально-нравственных принципов, которая человека держит, дает ему силы, смысл? И в таком случае – зачем вообще нужна Церковь? Ему все нравится, он определился, поверил в Бога – что еще? Может ли он в таком состоянии прожить всю жизнь?
Протоиерей Александр Степанов: Я думаю, что это состояние вполне достойное. Недостойно, когда человек не думает, не благодарит, не испытывает потребности обратиться к кому-то свыше. Но ведь человек может в большей или меньшей степени подрастать. Это зависит оттого, как он представляет себе путь, по которому должен идти, и цель этого пути. Человек не должен успокаиваться – вот я этого достиг, все хорошо. Это как в творчестве: как только артист скажет себе, что он состоялся, все у него получилось, все уже нормально – это означает остановку, на этом кончается его творческое развитие. Так и в духовной жизни. Если человек осознает, что все достигнуто, все понято, все хорошо – вот тут и начинается сползание. С момента появления ощущения некого самодовольства. Поэтому какие-то перспективы должны быть всегда. И мне кажется, они не откроются во всей полноте без того, чтобы ясно увидеть путь. И свою удаленность от цели. Именно ощущение этой удаленности создает то напряжение, которое заставляет нас двигаться и развиваться духовно. И снова я вернусь к тому, что говорил раньше – здесь наступает этап, когда человек должен сделать какой-то шаг дальше. Более конкретно определить цели своего духовного пути. Это может быть заложено с детства – когда в человеке воспитано какое-то представление о Боге, о мире. Но все равно, детские представления – это детские представления, и у любого человека рано или поздно наступает момент осознанного восприятия Бога, необходимости сделать выбор. А проще говоря – войти в какую-то общину, в Церковь. Потому что христианство не мыслится как нечто индивидуальное, это жизнь в сообществе. Христос собрал двенадцать апостолов, и первая Церковь – это община учеников Христовых. Это потом она умножилась, разрослась, усложнилась иерархически, но началась она именно с этого.
Анвар Либабов: Дай Бог, чтобы я смог определиться и найти пристанище, эталон той горы, куда можно идти и идти. Я молюсь каждый раз о даровании мне веры истинной, по-настоящему честной и искренней.
Анна Ершова: Анвар, а сейчас, когда Вы пришли к определенному духовному уровню, изменилось что-то в Вашем отношении к работе?
Анвар Либабов: Мне это помогает ответственнее, серьезнее относиться к своему делу. Не халтурить, не лгать. Нести нравственные ценности – добро, тепло: раз ты вышел на сцену, то даже если роль какая-то злая, диавольская, делаешь ее чисто, не фальшиво, и зритель все понимает, до него это доходит, он меняется. Если человека что-то тронуло, и мороз по коже пошел, и он верит тебе – значит, ты не врешь. Второе, не совершать неверных поступков в коллективе, принимать людей такими, какие они есть, любить их, соучаствовать, утешать. И третье – это уже более осознанное жертвенное служение. Например, выступить в больнице. В году 365 дней, что тебе стоит выступить несколько раз даром? Когда корыстолюбие отходит на второй план, это помогает. Я даже студентов часто привлекаю к такого рода деятельности. Они говорят: я не могу на это смотреть. А ты все-таки посмотри на мир через чужие страдания. Не то что это такая искусственная вакцинация, страшилка. Но когда ты выступил и увидел изменившиеся глаза ребенка – это важно. Я, наверное, именно с этого периода делаю все более осознанно. И еще – мне вера помогает в ведении трезвого образа жизни. Чего греха таить, в нашей богемной профессии это – проблема. Даже какое-то позерство присутствует – с надрывом, с нервом, опрокинуть рюмаху, руками волосы взъерошить, да с песней… кулаком по столу. Такие вот мы творческие люди, народ избранный, непростой…Все это было и, надеюсь, прошло, повторений не надо.
Анна Ершова: Принято считать, что театр призван отрывать от суеты, от быта…
Анвар Либабов: Когда мы приходим к врачам, мы просим исцелить тело. В церкви исцеляют душу. А у нас – “раз и два и” – и хоть на эту самую “и” какой-то отрыв от бытовых проблем. Хорошо, когда зрители просто по-доброму посмеются, без саркастического или язвительного настроя. Человек вышел после спектакля, у него хорошее настроение, ему хочется любить людей и, может быть, тоже доставить кому-то радость. Душа поет и сердце радуется.
Протоиерей Александр Степанов: Спасибо, Анвар, творческих успехов Вам. Мне очень понравился Ваш рассказ о том, как Вы приехали учиться в техникум и там ощутили радость оттого, что смогли назвать себя своим именем, обрели себя и освободились от чего-то, навязанного Вам воспитанием. Могу Вам только пожелать, чтобы Вы когда-нибудь еще раз такое пережили. Когда человека крестят, он меняет свое имя. Не просто для того, чтобы забыть одно и взять другое, а именно ощутить освобождение: наконец-то пришел в Отчий дом, наконец-то стал самим собой. Пусть Господь Вам даст еще раз – но на новом уровне – пережить что-то подобное. Чтобы Вы, наконец, нашли, обрели себя вполне…
