Здесь предлагается еще один аспект темы равнодушия. Дело в том, что довольно часто люди принимают за равнодушие то, что равнодушием вовсе не является. А почему? — Да из-за собственного равнодушия! Очень хочется человеческого участия — но в той и только в той форме, которую ты сам разработал и спроектировал; иное не принимаем, потому что равнодушны к другим, и нам вовсе не интересны их свойства и намерения.
Говорят, что язык — это исповедь народа. Наблюдая за изменениями в языке, можно многое сказать о том, как меняется лик самого носителя и хранителя языка, чтó для людей важно и как идеи и нравственные оценки, самоочевидные для одного времени, меняются с приходом других поколений. Любопытно иногда наблюдать, какие чувства и ассоциации будит в нашем современнике то или иное слово. Эти наблюдения весьма полезны не только для филолога и историка, но и для простого носителя языка, который периодически задает себе вопрос: принадлежу ли я еще к тому народу, языком которого пользуюсь?
У слова равнодушие есть много значений, но в наше время чаще других улавливается и используется только одно, негативное, которое еще передается такими словами, как безучастность и безразличие. Кроме того, когда мы говорим, что кто-то к кому-то равнодушен, в большинстве случаев это еще и оценочное суждение: человеку, уличенному в равнодушии, выносится порицание за его холодность и безучастность самим применением к его поступку этого слова. Например, невнимательный сын равнодушен к бедам престарелой матери — публика понимающе и брезгливо качает головой.
Но справедливости ради надо заметить, что, например, в аскетической литературе словом равнодушие передавалось значение древнего философского термина «атараксия», то есть невозмутимость, спокойствие духа. Это был «технический» термин в смысле техники философии как способа жить, — не напрасно же древних монахов называли истинными философами. Подвижник оставался равнодушным к соблазнам мира, его душа оставалась невозмутимой и невосприимчивой к мирской суете, следовательно, как это ни неожиданно для нас прозвучит, словом равнодушие обозначали одну из христианских добродетелей. В самом деле, подумаешь — ведь равнодушие обозначает еще и отсутствие предвзятого отношения к людям, не допускает ни срыва в (необъяснимую) антипатию, ни отклонения в (недолжную) симпатию...
Употребляется это слово также и в нравственно нейтральном смысле. Я равнодушен к футболу. — Это хорошо или плохо? Или: я равнодушен к сладкому. В детстве клал в чай 5-6 ложек сахару, к 20-ти годам — 2 ложки, а к 30-ти — ни одной. Правда, в последнее время опять кладу две: наверное, впадаю в детство. И хотя в этом факте моей биографии самом по себе нет ничего безнравственного или, наоборот, добродетельного, я употребляю слово равнодушие и равнодушно попиваю сладкий чай.
Но стоит нам сейчас заговорить о равнодушии, вынести это слово на первую страницу газеты, у подавляющего числа слушателей и читателей это речение отзовется в определенных слоях их житейского опыта. Дайте угадать: 90 % вздохнет о неразделенной любви и 95 % — о человеческом безразличии и холодности, помянув соседям, друзьям и родственникам свое одиночество. Простите мне этот сарказм, но жизнь слишком сложна, пугающе сложна, и людям свойственно ее упрощать, воздвигая любимые идолы: любви, дружбы, понимания, честности, справедливости. Но идолы на то и идолы, чтобы требовать крови. Мне приходилось много раз видеть, как в жертву этим людьми воздвигнутым идолам приносили живых людей. Сколько гадости способны сделать люди из любви к истине и справедливости! И вот смещение акцентов в употреблении слова равнодушие, то, что другие значения этого слова как бы отмирают, — это знак, что в обществе появился новый идолопоклоннический культ. Считается приличным плакаться в жилетку и обвинять окружающих в безразличии, но все эти слезоточения чаще всего суть последствия эгоизма, жестокости и неблагодарности. Мы разбаловались, мы стали пресыщенными теми благами, в которых купаемся. Я вовсе не хочу сказать, что мир стал добрее и безразличия к людям стало меньше. Мы христиане, и как никто другой знаем, что мир лежит во зле, и все мы — твари порченые.
У преподобного Исаака Сирина есть такие слова: «Не говори, что Бог справедлив, ибо в справедливости есть примесь зла. Бог несправедлив к нам, поэтому Он Бог Любви». Обостренное чувство справедливости — это часть мировоззренческого наследия советской эпохи. Это чувство есть в каждом из нас, мы его получили от бабушек и матерей. Хорошее, надо сказать, чувство, но всякая добродетель, доведенная до крайности, становится пороком. Воздвигая знамя этой всеядной справедливости, лучше сказать, служа идолу справедливости, люди разрушают семьи, мучают своих детей, воюют с государством. Я до сих пор не сажусь в троллейбусах, с детства у меня такой комплекс — вот до чего довели меня справедливые старики. Но это уже другая история.
Странное и пугающее пророчество о признаке последних времен есть в Евангелии: по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф 24:12). Подумайте только: люди грешат и через это лишают себя способности любить, становятся бессильными в добре. У человека порой, бывает, нет сил любить даже самого себя, и часто ненависть к другому есть только следствие ненависти к себе. Сила любить оскудевает по мере погружения человека в грех. Разве это для нас открытие? Внимание к себе разве не говорит нам о том же? Но мы должны помнить эту Евангельскую истину, потому что она приобщает нас к подлинной христианской мудрости, к мудрости любви и снисхождения к ближним. Мы ждем от людей участия и сострадания в своих скорбях и радостях, и часто эти ожидания напрасны. Вместо сочувствия — равнодушие, даже от близких, даже от друзей. И от этого бывает так горько, что теряешь веру в человека. Такое состояние разочарованности в людях воспринимается в нашем обществе как нечто благородное и требующее понимания. Но, как это ни странно прозвучит, с Евангельской точки зрения это просто ребячество, инфантильный бред. Христианину должно быть стыдно предаваться таким сантиментам. Господь призывает нас быть мудрыми. А что являет подлинную мудрость в опыте христианина? Мера мудрости — мера снисходительности и благодарности. Любить — тяжкий труд, который не всем по силам. И если мы честны сами с собой и знаем, как трудно дается нам всякое добро, мы будем снисходительны к неспособности другого быть постоянным в добре и сочувствии и благодарны за те крохи добра и любви, может быть, малые, которые люди дарят нам. Все мы поражены грехом, в каждом живет недреманное семя тли, отравляющее наши мысли и чувства. Поэтому люди заслуживают снисходительности и понимания даже в своем равнодушии. Может быть, так я оправдываю грех? Ничуть: зло остается злом, и вещи следует называть их именами. Только даже порок требует правильного отношения. Не советского, а христианского. Но, как говорила моя бабушка, добра гораздо больше, чем нам кажется, просто его не видят. Надо только зрение свое сделать благодарным, способным замечать труд любви другого человека. Наш эгоизм, зацикленность на себе несчастном делает нас невосприимчивыми к той любви, которой нас дарят ближние. Вот с этим личным равнодушием и неспособностью видеть добро и любовь в людях следует бороться, учась быть благодарным и снисходительным, учась христианской мудрости.
