Вопрос к знатокам: что общего в этих картинах? Кто-то ответит: «Евангельский сюжет». Другой скажет: «Автор!» Верно и то, и другое. Но правильный ответ куда более неожиданный. Это одно и то же полотно. В буквальном смысле слова.
При подготовке к выставке Николая Ге, чье 180-летие отмечалось в 2011 году, специалисты отдела научной экспертизы Третьяковской галереи сделали сенсационное открытие. В результате ряда исследований (фотографирование, рентгенографирование, рентгенфлюоресцентный анализ, ультрафиолетовая люминесценция и др.) под живописным слоем картины «Что есть истина?» была найдена пропавшая работа «Милосердие».Картина «Милосердие» была представлена художником в 1880 году на восьмой выставке Товарищества передвижных художественных выставок. Публика, которая давно ждала работу Ге (уединившегося на хуторе Ивановском Черниговской губернии), встретила картину резкой критикой. После чего расстроенный художник увез полотно в мастерскую и спустя десять лет использовал холст для другой картин
О «Милосердии» специалистам было известно из многих свидетельств современников, в том числе из воспоминаний Татьяны Львовны Толстой, дочери писателя, с которым Ге очень дружил. Поэтому, когда со временем сквозь красочный слой полотна «Что есть истина?» между фигурами Пилата и Христа стал проступать абрис фигуры («укрывистость» красок со временем стала падать), догадки специалистов лишь подтвердились. Тем более что в 1903 году сын художника Николай Ге-младший издал альбом с фотографией «Милосердия», известной также под названием «Не Христос ли это?». Специалисты считают «Милосердие» важной для художника картиной, в которой он размышляет над словами Нагорной проповеди: Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф 5:7).
Куда пропало «Милосердие»? И как нашлось? Об этом нам рассказала Татьяна Карпова, куратор выставки, заместитель заведующей отделом живописи второй половины ХIХ — начала ХХ века Государственной Третьяковской галереи.
— Картина «Милосердие», как известно, у публики успеха не имела и потому была художником уничтожена. Ге был импульсивным человеком, который не мог смириться с провалом и потому уничтожил работу? Или это не так?
— Это не совсем так. Он вернулся с картиной на хутор, где жил и занимался сельским хозяйством. Картина стояла в мастерской, и со временем он, видимо, к ней охладел, поэтому-то решил записать ее, возможно, не имея под рукой нового чистого холста. Судя по тем рентгенологическим снимкам, которые мы имеем, под картиной «Что есть истина?» находится не один слой. Их несколько. Вероятно, он попробовал на этом холсте ранний вариант картины «Распятие». Мы обнаружили одну из перекладин креста и лица, хотя они плохо читаются. Прошло еще какое-то время, и Ге начал писать поверх новую картину. Окончательно другим полотно стало в 1890 году, когда была закончена работа над картиной «Что есть истина?».
В картине «Милосердие» художник взял линию, которую потом не развил ни сам Ге, ни другие русские художники, но которую мы наблюдаем в это время в европейском искусстве. Здесь он попытался совместить два временных пласта: реальность ему современную, с ее антуражем и костюмами, и евангельских персонажей, аллегорию. Это же мы видим у Джеймса Энсера в картине «Въезд Христа в Брюссель»: Христос приходит в буржуазный город и видит сытых мещан, которым Его приход не нужен. Однако по этой линии Ге дальше не пошел. Он выбрал другой путь: путь экспрессионистических полотен, исполненных боли и страдания. «Милосердие» же, очень спокойная вещь, осталась в истории искусства неким пунктом, который художник миновал и свернул в какую-то другую сторону.
Вообще, Ге не один раз «записывал» свои работы. Таких ситуаций в его жизни было довольно много, поэтому на нашей выставке целый раздел посвящен рентгенограммам. Тому есть несколько причин. Во-первых, Николай Ге был художником небогатым. Живя на хуторе, он действительно не всегда имел под рукой чистые холсты. Когда у него возникали новые идеи, образы, он мог легко воспользоваться произведением, которое его не удовлетворяло. Во-вторых, он был очень требовательным к себе человеком и хотел остаться в памяти потомков теми работами, которые считал своей творческой удачей. Его близкие буквально спасали картины, умоляя Ге не прикасаться к ним. Так, чудом были спасены картины «Христос в Гефсиманском саду», позже купленная Третьяковым, «Распятие» из музея Орсе, которую художник не считал окончательной трактовкой этого сюжета. Наконец, третья причина, и я считаю ее наиболее важной. Ге любил переделывать. Нижележащий слой толкал его воображение и творческую мысль. Здесь он был похож на Толстого, который не только бесконечно правил свои произведения, но часто трансформировал замыслы. Из одного рассказа у него могло получиться совершенно другое произведение. Так же работал Ге. Кому-то нужен свежий холст, чистый лист бумаги, а кому-то интереснее работать по черновику, находиться с ним в диалоге.
— Открытие картины «Милосердие» — сенсация?
— Скорее этап академической работы. Готовясь к выставке, мы ставили своей задачей проверку свидетельств современников, в первую очередь воспоминаний Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой. Современники иногда ошибаются, что-то путают, поэтому нам важно было найти подтверждение ее словам и познакомить зрителя с эффектным сюжетом «Милосердия». Как куратор выставки, я ставила перед собой самые разные задачи — и концептуального плана, и конкретные, и исследовательские. С каждым новым шагом нам становится все понятнее, как художник работал, как он думал. Это такая печь, в которой переплавлялись идеи и замыслы. Ге трудно шел к своим картинам.
— За «Тайную вечерю» он получил звание профессора исторической живописи. Ему тогда было 33 года. Дальше мы наблюдаем перерыв в религиозных темах у Ге. Можно ли «Милосердие» считать началом нового обращения к религиозному сюжету?
— Да, его можно считать началом возврата к евангельским сюжетам, возвратом Ге к себе самому. Его развитие по этому пути было прервано. Прежде всего прервано резкой критикой, которой были подвергнуты картины «Вестники Воскресения» и «Христос в Гефсиманском саду». Образ Христа шокировал публику. Экспрессивная, свободная живопись в большом холсте тоже не были поняты зрителями. Потом был переезд из Италии в Петербург, где художник попал в среду искусства демократического реализма. Какое-то время он причислял себя к этому течению. Ге стал одним из основателей Товарищества передвижных выставок, его кассиром. Он переключился на исторические сюжеты, но быстро пришел к мысли, что того абсолютного идеала, к которому он стремится, в исторических деятелях попросту нет. Каждый характер, будь то Петр или Екатерина, противоречив. У каждой исторической личности отыщутся черные и белые стороны, неблаговидные и жестокие поступки. Разочаровавшись в исторических сюжетах, Ге уезжает на хутор и вообще отказывается от живописи. И лишь спустя некоторое время начался возврат к себе самому. «Милосердие» было первой большой картиной, в которой вновь возникает евангельская тема. Дальше художник начинает работать над «Страстным циклом».
В коллекции графики Кристофа Больмана (это коллекция рисунков Ге, которую женевский коллекционер купил в 1974 году на блошином рынке. Недавно она была приобретена ГТГ) вместе с другими рисунками обнаружен чертеж, в котором последовательно отмечены сюжеты «Страстного цикла» (от «Выхода Христа с учениками в Гефсиманский сад», «Совесть. Иуда», «Суд Синедриона» и других — до «Распятия»). Художник задумал серию литографий, которую брался помочь издать друг Толстого Чертков. Судя по чертежу, какие-то сюжеты уже были разработаны художником, какие-то он только начал разрабатывать. Так, после «Распятия» есть пустая клетка. Видимо, последним сюжетом должна была быть композиция: «Даю вам новую заповедь. Люди, любите друг друга». Эскизы к этой композиции есть в коллекции Больмана: на кресте мертвое тело Христа, а Его Дух целует разбойника. Но эту картину Ге так и не написал. Он сам испугался того, что у него получается. Вообще, у художника не было особых надежд на то, что эти картины где-то будут выставлены. Поэтому-то он и хотел издать их в виде литографий.
Картины Ге не просто плохо принимались публикой, они запрещались Святейшим синодом к показу, снимались с выставок на этапе предпоказов. Ге одним из первых русских художников разработал, нащупал стратегию квартирных выставок. Он показывал свои картины на квартирах, в мастерских знакомых, собирая небольшую аудиторию.
— Почему Святейший синод накладывал запрет на показ картин художника?
— Прежде всего, Синод не воспринимал его Христа. Было определенное представление о том, как нужно изображать Спасителя — совершенным Духом и телом. Кроме того, Святейший синод полагал, что художник во внимание берет исключительно человеческую ипостась Христа. Представители Синода не видели в Христе Ге ничего возвышенного и божественного, лишь страдание. Притом, традиция изображения Христа Страдающего существует в европейской живописи с давних времен. Ге знал эту традицию, опирался на нее. В письмах и беседах с художниками Ге упоминает работы, например, флорентийца Чимабуэ, который первым (XIII век) в своем «Распятии» изобразил Христа страдающим. То есть это еще традиция раннего итальянского Возрождения, воспринятая и развитая позднее немецким искусством в творчестве Дюрера, Гольбейна.
Но в своих картинах Ге обращался не столько к теме страдания, сколько к мотиву диалога Христа и разбойника. Его разбойник на кресте прозрел, пожалел Христа, произошло возрождение пропащей души. На лице разбойника изображено понимание, что его страдание — расплата за преступление, а рядом страдает невиновный учитель Добра, который говорит: сегодня будешь со мной в раю, сегодня увидишь жизнь вечную. Почему для Ге это было так важно? Потому что Ге прежде всего гуманист, в этих полотнах он выразил свое понимание жизни и перспектив человечества. Он исповедовал Христа, говорящего о пробуждении в каждом души, перерождении человека, пусть и самого пропащего, заблудшего, последнего преступника. Именно это стало внутренней и главной темой «Страстного цикла» Ге.
— В картине «Голгофа» художник выступает предтечей экспрессионизма, он непохож на того Ге, которого мы видим в начале его творческого пути. Что-то сохранилось в письмах, воспоминаниях современников о том, почему он так изменился? Или это был закат?
— Да, он менялся, развивался. И если вы посмотрите на итальянские эскизы к «Тайной вечере», увидите «Голову апостола Иоанна», «Апостола Андрея», «Христос перед Анной», то поймете, что они очень экспрессивны. Он нащупывал этот путь, реализовывал в эскизах, чтобы позднее применить в больших работах. В его письмах, в его выступлениях перед учениками Киевской рисовальной школы Николая Мурашко, перед учениками Московской школы живописи, ваяния и зодчества есть размышления «о живой форме». Это такая теория Ге. Он считал метод Александра Иванова, который всю жизнь искал «совершенную форму», ошибочным. Ге полагал, что нужно искать «живую форму», в которой живое содержание было бы слито с живой формой. «Голгофа», судя по всему, его наиболее удовлетворяла, потому что в одном из своих писем он говорит, что «нашел то, что искал, нашел ту форму, которая поистине живая».
Видимо, по недоразумению многие из его работ считают неоконченными. Для себя он считал свои работы оконченными и завершенными. Вообще, тогда существовало понятие «законченная» и «незаконченная» картина. Считалось невозможным выставлять незаконченную картину, потому что это было оскорблением для публики. И именно в тех случаях, когда Ге уже не был связан с общественным мнением, с этой его структурой — публика, критика — когда он совершенно переставал на кого-либо ориентироваться, тогда-то и возникали такие вещи, как «Голгофа» и «Распятие» из музея Орсе. Ге было трудно. Он шел путем первопроходца и намного опередил русское искусство, современное ему. Ге не только заканчивает XIX век, можно сказать, что он открывает новую страницу XX века.
— О своей картине «Распятие» он сказал: «Я заставлю их рыдать, а не умиляться, я сотрясу их все мозги страданиями Христа». О ком говорит здесь художник?
— Видимо, он имел в виду публику равнодушную и враждебную. То, что мир рухнет в эту катастрофу расчеловечивания, что в XX веке наступят ужасы Первой мировой войны и революции, конечно, Ге знать не мог, но своим творчеством он буквально бил тревогу. В «Последнем дне Помпеи» Карла Брюллова мир гибнет от извержения вулкана, это рок, которому не может противостоять человек — песчинка, ничто в сравнении с природным катаклизмом. А у Ге мир гибнет, потому что попран нравственный закон, данный человечеству в Евангелии, потому что, несмотря на все века христианства, люди продолжают убивать друг друга, продолжаются смертные казни и линчевание негров в Америке...
Ге имел очень широкий кругозор и совсем не замыкался ни на своем творчестве, ни на своей жизни на хуторе. Он много читал, и эту боль мира и уродство этого мира он очень хорошо чувствовал, именно поэтому многие его картины «Страстного цикла» обладают плакатной выразительностью. Ге разделял просветительский пафос искусства XIX века. Он считал, что художественный дар ему дан не для удовольствия и не для потехи. На первом съезде художников Товарищества передвижных выставок он выступил с речью, которая очень многих увлекла и восхитила. Тогда он высоко оценил вклад П. М. Третьякова и вообще собрание Третьяковской галереи, сказав: «Это собрание показывает разницу между тем, чем мы должны быть, и что мы есть!»
Ошибочно думать, что Ге — странный художник, который не понимал, что делает, писал какие-то незаконченные картины, небрежно относился к своему ремеслу. Я надеюсь, что наша выставка снимет этот негативный шлейф оценок, который тянулся за Ге еще с XIX века. В поиске живой формы, которая только и способна выразить живое содержание, Ге оказался художником с богатым внутренним содержанием, художником, каких мало.
