Меня обругали в магазине. Пришли мы с маленьким Сашей к молочнику. Обычно здесь такая очередь — ого-го. И вся сплошь из пожилых людей. Стоят терпеливо, как положено. А тут мне повезло, всего два человека. Дедушка весело так подталкивает меня вперед: «Ты чего это с малым-то стоишь? Давай! Вперед! Нечего ему тут!» Я отнекиваюсь. Ладно, вроде бы чуть-чуть постоим. А он такой сердобольный: «Нет! Я пропускаю!» Делаю шаг вперед. А бабушка, с которой только что они спокойно беседовали, вдруг начинает ругаться. Не в шутку. «А я не пропускаю! Я против! Меня спросили? Какой же он маленький? Смотри, здоровый парень! Бывает, и еще младше в очереди стоят! Давай-давай, иди назад!» Сашенька уже пробрался поближе, смотреть, как его друг дядя Андрей наливает молоко, взвешивает творог. Оттаскивать его теперь от любимого зрелища сложно. Я пытаюсь сказать, что мы не будем покупать первыми, всех пропустим. Потом жалею, надо было промолчать и просто отойти. Но. Не так все просто…
Бабушка продолжает ругаться. «Я знаю тебя. Думаешь, не знаю? У тебя пятеро детей. Все время тебя вижу. Можно было бы его и с ними дома оставить. Или прийти, когда никого не будет!» Я смотрю на нее и тоже узнаю. Часто гуляя с детьми, постоянно видишь и местных пенсионеров, все лица знакомые. И так жалостно у нее опущены плечи. И ворчит она, как моя шестилетняя Настя, когда чем-то недовольна. Я забываю про нашу приличную дистанцию в полтора метра. Глажу ее по плечу. «Не переживайте, мы всех пропустим. Мы и не хотели идти вперед». А она все ворчит: «Иной раз ведь еле стоишь. Падаешь! Ему ведь, мальчику, легче стоять, чем мне. И бабушку вон ту надо пропустить!» И бабушку пропустим, уже улыбаюсь я. В сторонке стояла маленькая старушка, тихая, совсем незаметная, еще и в медицинской маске. Стыдно, я даже не обратила на нее внимания, а она тоже была в очереди.
«Ты прости меня», — тихо сказала пожилая женщина, которая только что так упорно ругалась. Подошла ее очередь, и она набрала молока, творога и сметаны целую сумку — семей, наверно, на пять... Не для себя, конечно. Кому-то, кто на работе и не может в это время прийти.
А маленькая старушка, которую я даже не заметила сначала, подошла ко мне и голосом, в котором уже нет звука, сказала: «Иди вперед, иди, мальчика хоть хорошим покормишь, ему надо».
Ох уж эти бабушки… Это поколение уходит. И уже никто не будет так искренне ворчать на нас. Когда мы впервые пришли в храм, мне было восемь лет. Мама хотела узнать, как меня покрестить. Я была одета в новенький разноцветный спортивный костюм. Мама гордилась, что смогла мне его купить. Мне было велено стоять около входа и ждать. А я ведь все равно заглянула. И бабушка в иконной лавке, которая объясняла маме, что нужно для крещения, тут же заметила меня и как закричит: «Ишь, привела ребенка в каком виде! В храм Божий идут, ничего не понимают! Из детей клоунов делают! Погляди сама, как ты нарядила ее!!!» Такого я больше никогда не слышала. Эта бабушка настолько искренне и громко нас ругала, что мы, наверно, почувствовали, что… она с нами — как с родными… И не развернулись, не обиделись интеллигентно. А все выслушали и пришли в следующий раз уже подготовленными.
С этой бабушкой, Варварой Васильевной, мы еще встретились. Когда уже стали прихожанами монастырского храма. Она оказалась совершенно другой. Иногда ходила с нами пешком со службы остановок десять, если не больше. Автобусы тогда ездили редко по этому маршруту. И мы так быстро доходили вместе с ней до дома, а была она тогда уже старенькая. Сколько добра я, восьмилетняя, тогда получила, слушая ее рассказы. Она, видимо, была из того поколения, которое теперь называют «белыми платочками». И резкость ее была не резкостью вовсе, а готовностью защитить.
А еще Полина Осиповна. Седенькая, улыбчивая, аккуратная, уже немного сгорбленная, почти каждый день в храме. Убирается, во время службы следит за подсвечниками. Иногда одна. Увидишь, как тяжело она идет в храм. «Давайте, помогу!» — «Нет-нет, я сама! Вы что, меня немощной считаете?» А мимо батюшка наш проходит и тихонько мне говорит: «Надо, надо помогать. Они всегда отказываются. Эти бабушки… Гордые они». А потом ее долго не было. Возвращается, рассказывает: «Я так упала! Из автобуса выходила, а он поехал, не заметил меня. Думала, все… Ну и пообещала: если на ноги встану, то каждый день буду в храм ходить, работать». И ведь ходила. Пока через несколько лет ее ноги совсем не отказали. С тех пор она добирается на службу только по большим праздникам. Недавно вот приходила, на Казанскую. Под ручки ее вели к Причастию. Мы ее потом домой подвозили. «А у меня сегодня день рождения! 94 годика». И смотрит так хитренько, как когда еще работала в храме. Только сгорбилась уже совсем.
А бабушка Тамара. Она почти ничего не слышала и, когда слушала проповедь или выходила в конце службы с подносиком для пожертвований, смешно вытаскивала ухо из-под платка. Батюшка называл ее «наш мытарь». У нее были абсолютно молодые глаза. И общалась она с нами на равных, как будто ей лет 20–30. Когда она умерла, батюшка сказал всем, что она вымолила себе кончину «безболезненну, непостыдну, мирну». О которой все молятся на каждой литургии. Она, говорит, ведь постоянно в храме, сколько я служу, столько она рядом.
А моя первая школьная учительница. Зинаида Алексеевна. Она уже была в пожилом возрасте, когда мы пришли к ней. И с тех пор не менялась. Когда она уже не могла вести целый класс, ей выделили маленький кабинет около лестницы. И она индивидуально занималась с отстающими. Помню, будучи школьницей и глядя на нее, я была полностью убеждена, что добрый, любящий свое дело человек не стареет. Я видела фотографию с ее самым первым классом. Лицо ее было таким же…
И один из самых ярких примеров. На детской площадке часто гуляли с нами бабушка с внучкой. Бабушка такая, что за словом в карман не полезет. Я, честно, побаивалась с ней лишний раз связываться… Но однажды она рассказала мне одну историю. «Я ведь работаю. Ну, не каждый день. В Москву езжу, в больницу психиатрическую. Меня там любят. Возвращаемся с приятельницей, устала я как собака. Зашли в метро, чувствую, не могу больше. А она мне: бежать нужно, на электричку опоздаем, потом ждать будем долго. А я, хоть режь меня, не пойду. Наорала на нее. Иди одна, если хочешь. Ну, она осталась со мной. Посидели немного. А потом все перекрыли. Оказывается, на станции, до которой мы торопились доехать, случился взрыв… Долго мы еще сидели там, пока все не открыли. А как добрались до дома, я в храм пошла и покрестилась. Некрещеная ведь я была».
Странный получился текст. С чего начала я свой рассказ и чем закончила… Но ведь все это, на самом деле, об одном. Они уходят, наши ворчливые, гордые, искренние — разные — бабушки и дедушки. А какими будем мы?
(110 голосов, средняя: 4,76 из 5)
Загрузка...
Александру. Вы вот так запросто целое поколение осудили. И неумные, и недобрые... А Вы после этого какой?
Нет: скорее это покаяние в том, что осуждала.
Думаю, что наоравшие бабушки были абсолютно неправы. Не помню, где это написано, кажется, в Библии, что православный человек должен высказать свое критическое суждение наедине. А не при всём честном народе повышать голос, тем более в Божьем храме. Единственное, можно пожалеть этих бабушек - неизвестно, как им помотали нервы в свое время и какими будем мы. Но брать с них пример точно не стоит.
Марии. Я совершенно Вашего мнения в том, что касается осуждения человека. Но пилеж нервов тупой пилой все-таки греховен, с этим надо бороться в себе и хотя бы не поощрять его в других. Хорошо вот, что Вы попались добрая-сдержанная, а завтра прийдет уже другая мать многочисленных детей, такой скандал может получиться.
Да, это поколение бабушек уходит. И слава Богу! И дай Бог чтобы следующие поколения бабушек были поумнее и подобрее.
Читаю- слезы подбираются!
Хорошо, что вы такая! Молюсь, чтобы меня Господь научил такой мудрости. Теперь буду по-другому смотреть на такие ситуации. Храни вас Господь
Согласна, что идеализировать не стоит вообще ничего. Но здесь дело не в оправдании. А во-первых, в отделении человека от греха. Во-вторых, в том, что не нужно осуждать и обижаться. Душа человека не так однозначна, как может показаться, когда обидишься на него.
Автору. Не стоит идеализировать деструктивное поведение. Этот бесконечный распил нервов окружающих (под благовидным предлогом) греховный. Понравилось поведение тихой бабушки - вот это, по-моему, и есть православная христианка, думающая о других, а не о себе.