Наука не оставляет места Богу?

Мы задали эти вопросы людям, которых без натяжки можно назвать экспертами в данном вопросе:

Вел дискуссию главный редактор журнала «Фома» Владимир ЛЕГОЙДА.

---

Владимир ЛЕГОЙДА:

Помните хрестоматийный школьный пример? Измученный инквизиторами Галилей произносит слова отречения, но потом, выйдя из камеры пыток, говорит: «А все-таки она вертится!» Для многих поколений россиян именно этот пример стал символом отношений религии и науки. Давайте поговорим о том, так ли это на самом деле, и какова роль христианства в становлении современной науки. Существует ли конфликт между религией и наукой?

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Сперва я хотел бы уточнить, а что же мы понимаем под «наукой». Очень расплывчатый термин. Религия — понятно, это связь с невидимым миром. «Ре-» — это «возобновление», «лигатура» — по-латыни «связь». «Возобновление связи». А вот «наука» менее понятна. Например, мальчишка поскользнулся, вляпался в грязь, расшиб нос; а мать его ругает: «Вот, тебе теперь наука!» Это явно не та наука, которая нас интересует. Наука, о которой мы будем говорить, есть некий общественный феномен, возникший или, во всяком случае, организационно оформившийся в середине XVII века, когда появились первые академии Французская Академия наук в Париже и Лондонское Королевское общество. Могу согласиться, что какой-то научный фундамент был заложен в древности — хотя бы Аристотелевы основы естествознания и Платоновская Академия. Но все-таки особенно остро стоит вопрос о взаимоотношениях религии и европейской науки, которая по-английски называется science — «естествознание». Она оформилась позже и организационно, и финансово, — то есть ученым стали платить деньги, — и как социальная единица, социальная сила. Роберт Бойль, Ньютон, — вот с них начинается science.

Наука — это действительно вид познания, но вид специфический. Давайте все-таки произведем его размежевание с религиозным познанием.

Религиозное познание преимущественно основано на Откровении. Научное — на человеческой логике, наблюдении, памяти.

Ведь как развивается наука? Ученый наблюдает за каким-то повторяющимся явлением, систематизирует процесс, потом дает теоретическое обоснование, то есть строит теоретическую модель. Лучше всего математическую, а если это невозможно, то логическую, словесную, но совершенно определенную.

Таким образом, в сферу науки входят только воспроизводимые, регулярно повторяющиеся процессы. Однократный процесс научно осмыслить нельзя.

Александр БЕЛЯКОВ:

Проблема возникает из-за того, что в рамках науки формируется свое, так называемое «научное» мировоззрение. Оно строится по законам минимализма: делается минимальное допущение, предположение, что за всеми математическими конструкциями, которые теоретик использует для описания предмета, стоит только материя. Ничего больше. В гипотезе о существовании Бога наука, выходит, не нуждается. А поскольку она строит мировоззрение, которое, как предполагается, охватывает практически всё, создается иллюзия, что в этом мировоззрении просто нет места для Бога. Конфликт именно в этом.

Хотя, мне кажется, правильнее было бы говорить не о конфликте, а о проблеме. Многие современные философы, мыслители считают, что будущая судьба цивилизации во многом зависит от решения именно этой проблемы — взаимодействия науки и религии. Религия приходит с готовым мировоззрением, данным в Откровении. Наука формирует совсем иное мировоззрение. И эти мировоззрения сталкиваются, не совпадают, приходят в противоречие, причем очень часто — в сердце одного человека, и так же часто — на социальном плане. И говорить надо именно об этой проблеме и путях ее преодоления.

Протоиерей Кирилл КОПЕЙКИН:

Конфликт между наукой и религией существует, так как современная наука подразумевает определенное понимание бытия, которое радикальным образом противоречит христианским представлениям о мире. С точки зрения христианской традиции, мир сотворен. Именно сотворенность мира является залогом будущего обожения-соединения твари с Творцом.

А с точки зрения новоевропейской философской традиции, материя самобытна, то есть никем не сотворена, и противоположна духу. Иммануил Кант в начале XIX века говорил о существовании некой абсолютно самотождественной всепроницающей субстанции. И эта субстанция (во времена Канта ее называли теплородом, сегодня — материей) самобытна и принципиально противостоит духу. Современная естественнонаучная концепция хоть и возникла на базе новоевропейской христианской традиции, разрыв духовного и материального в ней все равно существует.

Владимир ЛЕГОЙДА:

Традиционно считается, что наука стремится изучить всё, что любое явление она пытается рассмотреть со своих позиций ...

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Такой жесткой установки в современной науке уже нет. Убеждение, что наука в принципе может объяснить всё, и что если ей что-то еще непонятно, то она непременно поймет это в будущем, уже не является корпоративной точкой зрения. На этот счет каждый отдельный ученый может высказываться как угодно без риска стать в академических кругах персоной нон грата. Так, конечно, было не всегда. Мы помним еще то время, когда публично сомневаться во всесилии науки было опасно и уж, как минимум, неприлично. Ныне же, как и везде, тут царит плюрализм. И надо отметить, что большинство ученых отошло от сциентизма, то есть веры во всесилие науки, хотя еще остаются среди них ярые его поборники — например, академик Виталий Гинзбург.

Александр БЕЛЯКОВ:

Я думаю, что современная наука по-прежнему стремится объять всё. Обучение в естественнонаучных институтах стихийно или целенаправленно создает у будущего ученого представление, что всё существующее в мире сводится к материи, слепо подчиняющейся законам физики. Хотя это противоречит очевидному для каждого факту существования его собственного сознания и переживания. Получается, с одной стороны, наука разгоняет тьму невежества, а с другой — сама создает мифы и зомбирует сознание, так что большинство ученых не видят этого противоречия. Поэтому, я считаю, сегодня одна из задач Церкви — выработать правильное отношение к науке и научному мировоззрению и установить правильное взаимодействие науки и религии. Кстати, в этом заинтересованы и гуманитарные науки.

Когда наука бессильна

Владимир ЛЕГОЙДА:

Мне все равно непонятно, где здесь конфликт? Есть религия, которую интересует, как все вы сами сказали, связь с Богом, с вечностью, а не исследование молекул и атомов, не подсчет и фиксация ежедневных, повторяющихся событий. И есть наука, которая изучает материальный мир. А создан он Богом или нет — это для нее не существенно ...

Никакого конфликта мировоззрений я не вижу! А если он все-таки есть, возникает вопрос: как тогда верующий человек может заниматься наукой?

Лаплас в свое время на вопрос Наполеона, какую роль в его системе играет Бог, гордо ответил, что в этой гипотезе он не нуждался.

Хорошо, пусть ученый не должен оглядываться на авторитеты, пусть он должен все измерить. Но это же не мешало академику Павлову перед каждым храмом останавливаться, снимать шляпу и креститься. Так в чем конфликт?

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Ученый сосредоточивается на явлениях повторяющихся, воспроизводимых, потому что иначе нельзя поставить эксперимент. И постепенно (это, видимо, свойство психологии человека) проникается убеждением, что только такие явления и существуют в мире.

Ну а если, например, потекло миро из иконы? Один раз. И всё, больше не течет. Никакой научной базы под это подвести нельзя, науке это уже не подведомственно. Вот если бы можно было это явление воспроизвести, поставить эксперимент, с разных точек зрения изучать, анализировать ... А нельзя: вытекло миро — и всё, до свиданья! Наука тут бессильна.

Владимир ЛЕГОЙДА:

Выходит, наука вообще не должна заниматься уникальными явлениями?

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Невоспроизводимыми единичными явлениями наука не то чтобы «не должна» заниматься — она неспособна их изучать, ибо в самом фундаменте научной методологии лежит многократное наблюдение, серийное экспериментирование и статистическая обработка. Понятно, что явление Пресвятой Богородицы преподобному Сергию Радонежскому научными средствами исследовано быть не может. Понимая свое бессилие изучить единичные явления, наука не проявляет к ним никакого интереса, просто их не замечает. Еще недавно ученые говорили о таких явлениях, что это выдумки или искусно подстроенные фальсификации. Сегодня они помалкивают, но ведут себя так, будто этих явлений нет.

Зато религия как раз преимущественно изучает именно те явления, которые невоспроизводимы, то есть те, которые происходят по воле Божьей. В компетенцию науки они не входят, поскольку заставить Бога повторить то или иное чудо мы не можем.

Ученый же всю жизнь отдает исследованию воспроизводимых явлений, так называемых законов природы, которые будто бы встроены в саму материю. И постепенно он проникается убеждением, что все бытие сводится к этим законам. То есть все остальное из сферы внимания ученого выпадает.

стакан, это будет чудо. Ведь чудо — это не просто какое-то редкое или необъяснимое явление, это, прежде всего, знамение или явление силы Божьей" Но в обоих случаях объяснить нарушение законов физики с помощью этих самых законов невозможно .

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Когда мы говорим — «наука и религия», — то это «и» будто бы связывает две симметричные вещи. На самом деле они не симметричны. Религия с уважением относится к честной науке, ценит человеческий разум и его деятельность. А наука, по крайней мере, в XIX-XX веках, в период своих максимальных успехов, очень враждебно относилась к религии, смотрела на нее свысока, как на суеверие. Ей казалось, что религия и богословие вносят какие-то фантазии в картину бытия и только отвлекают от изучения законов природы. Правда, сейчас положение меняется, заносчивость ученых в отношении религии сильно поубавилась.

Протоиерей Кирилл КОПЕЙКИН:

Между наукой и религией есть точки соприкосновения. Пафос науки прошлого века, утверждавшей, что объективная реальность существует вне и абсолютно независимо от человека, ушел в прошлое. Физика ХХ века показала, что многие качества, которые мы приписываем объектам, не существуют вне наблюдения. Например, координата (положение в пространстве) элементарной частицы объективно не существует, она появляется только в момент измерения. Выходит, научные представления об объективной, абсолютно не зависящей от человека реальности нуждаются в корректировке. И сегодня одна из самых актуальных проблем с точки зрения физики — это проблема человеческого сознания, того, как оно участвует в созидании реальности. Становится ясно, что любое описание мира есть описание его по отношению к человеку. Попытка устранить человека из картины мироздания, удалить сознание наблюдателя может привести только к абсурду, а не к ожидаемой объективности. Но как включить сознание в картину мира — совершенно непонятно.

Церковный взгляд на человека может помочь науке ответить на вопрос: что такое сознание. Сознание проявляется в языке: из диалога я могу узнать, что другой человек сознателен; я сам становлюсь человеком только в диалоге, и я абсолютно реализую свою человеческую сущность в диалоге с Богом. Церковь — это и есть опыт диалога, взаимодействия с Богом. Только в этом взаимодействии мы и становимся людьми, только из него мы можем понять, что такое сознание.

А вот познание с точки зрения религиозной и научной — это разные вещи. Научное познание — аналитически расчленяющее. И нам кажется, что оно безопасно для человека. А с точки зрения религиозной традиции познание всегда означает соприкосновение с познаваемым, соединение. Именно из-за этого в христианской традиции подчеркивается, что познание может быть опасным. Ведь соприкосновение с темными силами может разрушить человека. Любое знание приобщает к познаваемому. Идея этической нейтральности знания была внесена в науку Бэконом. Он утверждал, что наука для человека — просто инструмент. Но оказалось, что этот инструмент воздействует на того, кто им пользуется.

С религиозной точки зрения познать сущность какой-то вещи — означает познать, как она соотнесена с Творцом. По-настоящему человек может познать лишь свою сущность, которая ему открывается в церковном опыте общения с Богом. Но как человек может извне познать отношения остальных вещей с Богом? Человек и мир изначально соустроены. Когда Адам нарекал имена всему сотворенному (см. 2-ю главу Книги Бытия), он тем самым вбирал в свою внутреннюю вселенную весь окружающий космос. Постигая свою собственную соотнесенность с Творцом, мы постигаем весь остальной мир. «Человек сотворен из праха земного» — то есть он сопричастен всему бытию, и именно через себя должен был познавать мир, вселенную, которая содержится внутри его сердца. Но наука пошла по другому пути. Двигаясь вперед, мы должны искать, как дальше этот путь направить в правильное русло. Преподобный Максим Исповедник говорит, что Бог дает человеку мир, как взрослые дают игрушку ребенку, чтобы он, разбирая и собирая ее, пришел к познанию чего-то более сложного. Точно так же и этот мир предназначен для того, чтобы мы, исследуя сотворенное естество, восходили к познанию Творца.

Владимир ЛЕГОЙДА:

То, что сказал Виктор Николаевич, прозвучало неожиданно. Религия всегда относилась к науке благосклонно? По крайней мере, из школьного курса истории мы знаем другое: инквизиторские процессы над учеными, запреты...

Александр БЕЛЯКОВ:

Я думаю, такие конфликты были. Но мне хотелось бы подчеркнуть роль мировоззрения в жизни человека. Мировоззрение — это субъективный мир, в котором живет человек. Если этот субъективный мир предполагает существование Бога, то жизнь человека будет строиться по одному сценарию. Если же в его мировоззрение Бог не вписывается — совершенно иначе. Эти люди живут как бы в совершенно разных мирах. Поэтому значение мировоззрения для человека чрезвычайно велико.

Вот здесь-то как раз и возникает проблема. Поскольку религия исходит из того, что она обладает богооткровенной Истиной, то, естественно, когда появляется какой-то независимый, не контролируемый Церковью и религией источник свидетельства об этой Истине, это воспринимается очень остро, болезненно. Поэтому конфликты были, есть и будут.

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Я хочу уточнить. Да, иметь мировоззрение, или, иначе говоря, какое-то философское кредо необходимо каждому человеку, в том числе и ученому. Но и тут за последние десятилетия произошла «приватизация». Во второй половине XIX — первой половине ХХ веков действительно была некая единая философия, выстроенная над наукой — позитивизм. Но позитивизм, как это убедительно доказал Владимир Соловьев, есть не философия, а отказ от философии. А раз так, то последовательное его исповедание приводит к отказу от самого себя. Это внутреннее противоречие позитивизма не то чтобы его взорвало, но исподволь дискредитировало и сделало малоинтересным для пытливых умов. И с тех пор как он тихо сошел на нет, никакой общей для всей науки «философской крыши» не существует. Философская, то есть мировоззренческая позиция исследователя вытекает не столько из специфики профессии, сколько из его жизненного опыта, и на него-то, прежде всего, ученый и опирается в обобщениях.

Протоиерей Кирилл КОПЕЙКИН:

Важно понять, что наука рисует альтернативный образ мира. Однако для религиозной традиции этот образ достаточно скудный. Это не только не вся полнота реальности, но еще и реальность, обусловленная точкой зрения исследователя. Основной недостаток науки заключается в том, что свое выборочное, частичное видение она выдает за всю полноту знания о мире. И эта научная картина мира повсеместно активно насаждается. Американский философ науки Пол Фейерабенд ( 1924-1994) удивляется, почему человек волен воспитывать своего ребенка в любой религиозной традиции, а какую физику изучать, он выбирать не вправе. Фейерабенд называет себя анархистом и протестует против этого. Я не разделяю полностью его взглядов, но суть он улавливает правильно.

Диалоги о разделении сфер ...

Владимир ЛЕГОЙДА:

Я могу согласиться, что есть конфликт между религиозным и безрелигиозным мировоззрением. Но не между научным и религиозным! Научное помимо религии, но не против нее!

Лично мне кажется, что, по сути, конфликта между религией и наукой быть не может: это разные способы познания мира, точнее, разного в мире.

Возникавшие же время от времени конфликты относятся к тому периоду, когда наука, выделявшаяся из философии (которая, в свою очередь, когда-то выделилась из религии) только оформлялась, то есть границы, сферы компетенции науки и религии не были еще окончательно определены.

И если Галилей уже понимал, что

«Библия учит нас не тому, как устроено небо, а тому, как на него взойти», то далеко не все священники были готовы к такому разграничению сфер компетенции.

Но это был, по сути, не конфликт науки и религии, а частный конфликт ученого и некоторых священников, вызванный конкретной культурно-исторической ситуацией.

Александр БЕЛЯКОВ:

Правильно, по идее, так и должно быть. Но на деле ученый не может не задумываться о религиозных вопросах. Ведь цель науки — познание природы. И у честного, искреннего исследователя всегда есть метазадача — познание природы до конца. Перед ним стоит метафизический вопрос. И ему приходится этот вопрос как-то для себя решать, как-то определяться по отношению к религии.

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Проблема зачастую коренится и в сознании самого ученого. Я думаю, что претензия науки на всезнайство и отрицание религиозного метода познания есть не что иное, как гордыня. Одержимый ею ученый теряет способность удивляться, которая необходима любому исследователю.

Ньютон — великий человек и, кстати, глубоко верующий, а посмотрите, из чего выросла его теория всемирного тяготения: Ньютон удивился, что яблоко падает вниз! Кто бы из нас этому удивился? А он пошел к своему брату Джону — тот был фермер — и говорит: «Джон, посмотри: яблоко падает вниз! Почему?» А Джон в ответ: «Да что ты, Исаак, дурака валяешь! Что же ему — вверх, что ли, падать?» У Джона это не вызвало ни удивления, ни интереса. А у Ньютона вызвало, и он перевернул физическую науку — от удивления.

Эйнштейн когда-то удивился, что тела в поле тяготения и в ускоряющейся системе координат ведут себя абсолютно одинаково. В итоге появилась общая теория относительности. А до этого никто не удивлялся.

Александр БЕЛЯКОВ:

Можно добавить, что способность удивляться связана еще и с видением чего-то общего в разных вещах — чрезвычайно важный момент в творческом научном процессе. Галилей является отцом-основателем современной физики. Он изобрел телескоп и не просто разглядывал с его помощью планеты и звезды, а как бы переносил себя на наблюдаемую планету: как Солнце будет вращаться вокруг нее по суточному кругу? А как с Луны будет видна Земля? И почему во время затмения Луна освещается каким-то странным светом? И он догадался, что это солнечный свет падает на Землю, отражается от нее и освещает Луну!

Владимир ЛЕГОЙДА:

И все же обыватель уверен, что религия все время вставляет науке палки в колеса и мешает ей развиваться. Хотя уже многие современные историки науки писали о том, как христианство сыграло положительную роль в становлении европейского естествознания. Это действительно так?

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Христианство дало совершенно потрясающий стимул человеческому творчеству. Христианство сказало: любой из вас может сделать фантастическую карьеру, которая выше карьеры любого царедворца — стать святым и войти в Царство Божие. Понимаете, какое дерзновение? Я стану выше царя, потому что достигну вечного блаженства! Моя судьба зависит от меня! Естественно, это стимулировало активность и фантазию человека. И второе, что очень важно — это идея творения из ничего.

Так вот, математика, которая лежит в основе естествознания, есть творчество из ничего. Поэтому только христиане могли создать высшую математику. Математик может не смотреть в окно, ему не важно, что делается кругом. Он берет некоторые постулаты по своему выбору и на этом строит теорию. Интегральное исчисление — это же что-то поразительное! Мы уже говорили о Ньютоне. Ведь главное не то, что яблоко падает на землю, а в то, что под действием той же силы Луна обращается вокруг Земли. Но чтобы это доказать, надо было рассчитать поле тяготения Земли, а для этого — взять тройной интеграл. Но никаких интегралов тогда не было. И Ньютон за неделю создал интегральное исчисление. Это и есть «творчество из ничего»!

Протоиерей Кирилл КОПЕЙКИН:

Современная европейская наука вообще, и физика в частности, возникла как попытка узнать нечто о Боге. Потому что считалось, раз Бог сотворил этот мир, то Он оставил следы в Своем творении. И изучая эти следы, исследуя законы мироздания, мы можем что-то узнать и о тварном мире, и о Творце.

Александр БЕЛЯКОВ:

Не нужно замазывать существование проблемы. На мой взгляд, христианская устремленность к спасению, к потустороннему миру, к обожению привела к тому, что в глазах христиан наука не имела никакой цены. В результате под влиянием христианства или, наоборот, из-за отсутствия какого-либо влияния греческая наука заглохла. К V веку она прекратила свое существование. А спасли греческих авторов, с которых, собственно, и началась европейская наука, арабы. Александрийскую библиотеку сожгли, Платоновскую Академию закрыли, и все греческие рукописи достались арабам, а потом от них, в переводах и отчасти в подлинниках, кое-что дошло до нас.

Я считаю это важным моментом, потому что Декарт, который является одним из отцов-основателей современной физики, был непосредственным продолжателем греческих математиков, в частности, Прокла. Именно Прокл ввел такое понятие, как «всеобщая арифметика» — это что-то вроде алгебры, когда один и тот же формальный язык может описывать и арифметику, и геометрию... Декарт продолжил: и физику. И с него началось то, что мы сейчас называем математической физикой ...

Но мы-то сами — не результат измерения. Мы чувствуем и переживаем себя изнутри. И религиозный, экзистенциальный опыт имеет самое непосредственное отношение к природе, но как бы с другой стороны. И встреча этих двух направлений, двух путей познания должна быть идеалом для ученых и верующих людей, которые хотят разрешить ту проблему, тот кризис, который возник, и снять эту «мировоззренческую шизофрению».

Космос: Бог или творение?

Владимир ЛЕГОЙДА:

Я хотел бы добавить, что, когда мы говорим о роли христианства в возникновении науки, не стоит забывать еще об одном фундаментальном изменении. Дело в том, что христианство демифологизировало космос.

Помните, как тургеневский Базаров резал лягушек? Наука — это препарирование жизни, это отношение к материи как к чему-то, что можно исследовать, измерять, резать и так далее. Так вот, в эпоху античности, у древних греков такого не могло быть, потому что для них космос, окружающий мир был священным. Он был населен божествами. А христианство говорит о творении мира из ничего, о том, что материя сама по себе лишена божественности. И это создает возможность для изучения этой самой материи. Это принципиально важный момент.

Александр БЕЛЯКОВ:

Мне представляется подобная оценка роли христианства в деле демифологизации мира весьма спорной. Хотя, с другой стороны, подобные мнения весьма распространены и пользуются доверием у некоторых христианских мыслителей. Вопрос усложняется еще и тем, что пафос испытания природы вовсе не следует напрямую из ее демифологизации.

Кстати, для науки, которая зародилась в Греции задолго до христианства, миф не был препятствием на пути познания.

В античной науке мы как раз находим пример решения проблемы взаимодействия веры и знания, науки и религии — той проблемы, которая так остро стоит перед современной цивилизацией. Это внушает уверенность, что проблема эта может быть в принципе решена на современном, качественно новом уровне. Но решение это зависит от взаимодействия и сотрудничества науки и религии.

И все же естествоиспытателей и потрошителей лягушек в античности не было. Почему? Как часто бывает, недостатки являются продолжением достоинств. Понимая закон как вечную и неизменную идею или форму, греческое мышление не могло охватить умом процесс движения. Физика, а именно — механика, только зарождалась и сводилась к постижению законов статики, то есть законов равновесия (Архимед). Движение же понималось как нарушение закона: вещи движутся потому, что они искусственно выведены из естественного положения, вернуться в которое они стремятся ...

Мешает ли вера ученому?

Владимир ЛЕГОЙДА:

А может ли вера мешать верующему ученому в процессе научного поиска? Не подсказывает ли она ему заранее предопределенную позицию, и не пытается ли он невольно искать аргументы в пользу именно этой позиции? Или наоборот, вера дает исследователю некую внутреннюю мотивацию к научной деятельности?

Протоиерей Кирилл КОПЕЙКИН:

Надо учитывать, что занятие разными науками по-разному влияет на людей. По моим наблюдениям, верующих больше всего среди физиков и биологов и меньше всего среди философов и филологов. Для филологов фактически не существует понятия объективной истины, есть лишь различные точки зрения. Для философов же вопрос о том, чтобы философская концепция чему-то соответствовала, сегодня вообще не стоит: она должна быть оригинальной. Улюдей, которые занимаются естественными науками, мне кажется, более трезвый взгляд на мир. Они понимают, что есть истина, которая вне нас. Для верующего человека важно, что есть Реальность, которая задает абсолютный масштаб всего в жизни. И занятия естественными науками способствуют пониманию этого, в то время как гуманитарные науки часто воспитывают человека в убежденности, что все относительно.

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Наука сегодня — это индустрия, она оплачивается теми, кто хочет получить от нее конкретную выгоду, она направляется системой грантов, поэтому в своей профессиональной деятельности ученый совершенно несвободен — он работает на заказчика. Как-то я спросил одного биолога, читал ли он антидарвинскую литературу — Данилевского, Берга, Мейена и так далее. Он воскликнул: «Да я и Дарвина-то никогда не читал, он для моих занятий совершенно не нужен!» Так что для религиозной мотивации научных исследований сейчас просто нет моста.

Александр БЕЛЯКОВ:

По-всякому бывает. Иногда вера помогает найти решение в каком-то вопросе, а может и наоборот, помешать. Но в любом случае вера и знание у верующего ученого должны взаимодействовать и обтачивать друг друга. Тогда у него возрастет и вера, и знание.

Владимир ЛЕГОЙДА:

Но ведь есть ученые, которые не просто веруют, так сказать, «в частном порядке», но и своей научной деятельностью пытаются подтвердить библейское Откровение ...

Виктор ТРОСТНИКОВ:

Подтверждение Откровения, зафиксированного в Священном Писании — чрезвычайно ценная сторона науки. Может, наука только для того и развивалась, чтобы на ее основе была разработана техника фотографических негативов, благодаря которой мы сегодня имеем «пятое Евангелие» — Туринскую Плащаницу.

Но вот еще о чем обязательно надо сказать. Бывают исключительные случаи, когда верующий ученый, исследуя что-то необычное и загадочное, может слишком поспешно счесть это чудом и прекратить работу, и здесь его обостренная религиозность может стать психологической помехой начатому делу. Воскликнуть: «Дивны дела Твои, Господи!» — настоящий ученый вправе лишь тогда, когда доказано, что изучаемое явление противоречит основным законам природы (как, скажем, мироточение икон, несовместимое с законом сохранения вещества). А до тех пор должен искать естественное объяснение.

Александр БЕЛЯКОВ:

Я думаю, что сферы интересов науки и религии должны пересекаться. И история учит нас, что это нормальное и здоровое положение дел. Мир создан Богом и принадлежит Богу. И для верующего совершенно естественно искать проявления мудрости и силы Божией во всем, в том числе и в мире, и в себе. Религия должна быть заинтересована в плодах научного творчества, поскольку в них она находит точные и объективные данные, строгие истины, хотя и в проекции. Но и наука должна быть заинтересована в свидетельстве Откровения и религии. Она должна стремиться наполнить свои проекции природы на математические формы содержанием, которое нигде в другом месте получить не может. В идеале такой взаимный интерес должен породить диалог и сотрудничество.

Протоиерей Кирилл КОПЕЙКИН:

Есть в современной науке такое понятие: антропный принцип. Он утверждает, что параметры человеческого существования тонко связаны со всеми параметрами вселенной. Например, мы состоим из водорода и углерода, углерод образуется в недрах звезд. Если бы возраст Вселенной был меньше, то просто не хватило бы времени для образования достаточного количества углерода. Если бы звезд было меньше, то не хватило бы вещества для построения человеческих тел. Оказывается, весь огромный космос тонко связан с крохотным человеком. Хотя на первый взгляд этой связи не увидишь. Возникает ощущение, что изначально существовал некий единый замысел, хотя сама наука ни существования этого замысла, ни существования Творца доказать не может. Наука, возникшая в контексте христианской культуры как попытка постичь Божий замысел, порвала связь со своими истоками и не способна выполнить эту сверхзадачу. И сегодня задача Церкви заключается в том, чтобы воцерковить науку, вернуть ее в то лоно, из которого она вышла, и тем самым дать новый стимул к дальнейшему ее развитию.

|Читайте другие материалы Темы номера: "Религия и наука: война миров"