20 лет назад — 16 июля 1992 года — Верховный Совет РФ принял Постановление о реабилитации казачества, отменившее все репрессивные законодательные акты, принятые в отношении казаков, начиная с 1918 года.
У большинства из нас до сих пор нет понимания, в чем важность этого события. Как нет понимания и того, кто такие казаки сегодня. Чем они живут и чем отличаются от «обычных людей»? В чем заключается их служба, и можно ли назвать ее служением? Искать ответы на эти и другие вопросы корреспонденты «Фомы» отправились в Ставропольский край к казакам Терского казачьего войска.
Кавалерия
— А Вы каких казаков ожидали увидеть — из «Тихого Дона» или из фильма «День выборов»? — спросил меня житель Зеленокумска, города с давними казачьими традициями.
Но здесь не видно ни первых (к сожалению), ни вторых (к счастью, наверное). Ничего казацкого здесь не бросается в глаза.
— Вот и вся наша зеленокумская кавалерия, — казак лет шестидесяти с пышными белыми усами указывает на четырех худых лошадей.
Они одиноко гуляют в роще на окраине города. Нет человека, который за ними ухаживает. Как нет и очереди из желающих покататься, которая обычна для любой конюшни. Как будто лошади предоставлены сами себе. В свое время их купили, чтобы открыть в городе школу верховой езды для детей и заниматься иппотерапией с больными ДЦП. Но это до сих пор лишь планы. Причина простая — на языке бланков это называется «отсутствие финансирования». В этом смысле Зеленокумское казачье общество испытывает те же проблемы, что и любая организация в небольшом районном центре далеко от мегаполиса.
Казака с белыми усами, который привез нас к лошадям, все называют Федорычем. Он один из старейших в городе. Мечта о конной школе возникала и «рушилась» на его глазах:
— Молодые казаки иногда на таких конях ездить-то не умеют. Только на железных… — иронизирует Федорыч.
Он особенно остро переживает, что «казацкого» в Зеленокумске остается все меньше и меньше. Я спрашиваю:
— А что для Вас самого значит быть казаком сегодня?
— Всё, — отвечает он моментально.
Потом на секунду задумывается, как будто собираясь расшифровать сказанное, но, видимо, слишком много об этом уже было в его жизни сказано и передумано, и он просто повторяет:
— Всё. Понимай, как хочешь…
С этим вопросом — что значит быть казаком сегодня? — я приставал ко всем, с кем знакомился. Такое ощущение, что ответ на этот вопрос у людей где-то глубоко внутри, и формулировать его вслух для них странно. Мне то и дело объясняли: «Понимаете, казаки — они очень разные». Есть казачьи творческие коллективы, и подчиняются они департаментам культуры. Есть общественные организации. Есть собственно российские казачьи войска — так называемые «реестровые казаки»: таких в России сегодня примерно пятьсот тысяч. И несмотря на то, что лишь треть из них занимаются собственно военным делом, исторически они — наследники Дона и Запорожской Сечи, о которых писал Гоголь, а Наполеон Бонапарт произнес фразу, ставшую крылатой: «Дайте мне одних казаков, и я пройду с ними всю Европу».
Казак и казачонок
В городском спортзале идут занятия по борьбе. Молодой тренер занимается с пацанами лет десяти, их восемь человек. Парни все в ярких летних майках и шортах. И только один Данила надел на занятие майку черного цвета. На ней белым написано «Терское казачье войско». Его папа Андрей носит такую же, только на несколько размеров больше. Он потомственный казак, его сын — казачонок. Майка — часть военной казачьей формы. Не той парадной, в которых принято представлять себе казака, — черкеска, папаха, шаровары с лампасами, капюшон башлык, кинжал и т. д., — а полевой военной формы защитного цвета, которая внешне ничем не отличается от формы любого другого военного.
Носить «казачью» майку, как и форму вообще, казаков Зеленокумска никто не обязывает. Просто Андрей так хочет. Но носить полевую форму целиком — с берцами и кителем — жарко.
— Я обыватель, — говорит Андрей (по профессии он электромонтажник). — И внешне, как видишь, такой же как и ты. Казаки работают на своих обычных работах. И на работу папаху не надевают…
Соотношение юных спортсменов в зале — один казачонок из восьми детей — в каком-то смысле показательно. В Зеленокумске живут сорок две тысячи человек, городское казачье общество насчитывает триста. Раньше у них была своя молодежная спортивная школа. «Своя» — не в том смысле, что туда брали только казаков, нет, брали туда всех, записалось больше ста человек со всего города. Занятия вели казаки. А уж у них есть чему поучиться. Но школу закрыли — здание стоит одинокое и пустое — опять-таки «отсутствие финансирования». Осталась обычная городская спортивная секция.
— Что для Вас значит — быть казаком сегодня? — задаю я Андрею уже практически дежурный вопрос, почти отчаявшись услышать хотя бы какую-то рефлексию на эту тему.
И вдруг он с готовностью отвечает, как будто и вправду только что об этом думал:
— Это ответственность. Вы думаете, нормальный человек — возьмите любого в нашем городе! — придя с работы усталым, пойдет на ночь глядя с ночным дозором? Или пойдет кирпичи на стройке храма носить? А вот казак не может не пойти…
Ночной дозор
«Ночной дозор» — для зеленокумских казаков не фигура речи и не метафора. Это то, чем они на самом деле занимаются ночами. При этом казаки — не задиристые вояки, которые ходят по городу и ищут, где бы почесать кулаки. У казачьих «ночных дозоров» есть устоявшаяся законная форма.
Владимир Владимирович — по казачьему чину хорунжий (лейтенант) — стоит перед строем молодых людей, ребят от двадцати пяти до тридцати, одетых в форму защитного цвета. Они выстроены в колонну по двое у входа в городское отделение полиции. Час назад Владимир Владимирович был на репетиции зеленокумского ансамбля народной песни «Казачий круг» и играл на бас-балалайке — она раза в четыре больше обычной, одним углом упирается в пол и струны на ней толщиной с палец. На репетиции он был одет в белую кепку, летнюю майку без рукавов и светлые джинсы. Сейчас на нем полевая форма с фуражкой, и он проводит перекличку.
Это называется ДКД — добровольная казачья дружина. По вечерам дружинники патрулируют город вместе с полицейскими: с каждым отрядом отправляется два казака. В таком составе они берут под опеку самые беспокойные места города: например, ночной клуб «У друзей», где ночи почему-то проходят совсем не в дружеской атмосфере.
За эту работу казакам платит местная администрация — шестьдесят-восемьдесят рублей в час. Впрочем, не всегда эти деньги дружинник оставляет себе. Часто средства идут на нужды городского казачьего общества. Дружинники говорят об этом не то что без сожаления, а даже с некоторым энтузиазмом.
— А зачем вам тратить на это время? Разве нет более интересных занятий, чем патрулировать улицы? — спрашиваю у группы дружинников, которые ждут построения.
Но они не понимают моего вопроса.
— Так надо, — спокойно отвечает один молодой человек.
А другой все-таки пытается объяснить.
— Вот, например, круглосуточный магазин облюбовала местная шпана. На все замечания жильцов соседнего дома отвечали руганью и угрозами. Мы пришли — пару ночей подежурили у магазина, просто постояли рядом. Больше шпаны там не видели.
Встает охрана
Тому, кто хочет пропитаться казачьим духом, можно посоветовать отправиться в Ставрополь и найти Ставропольскую духовную семинарию, или епархиальное управление, а еще лучше — Казанский кафедральный собор. Там вы без труда увидите казаков в парадной форме — черкеска, папаха, шаровары, капюшон-башлык, кинжал и т. д. Это не дань старине, это самые настоящие казаки несут службу. Служба — охрана Ставропольской и Невинномысской епархии и лично епископа Кирилла.
Подъесаул Вадим — начальник охраны — крепкий широкоплечий казак. Мы говорим о его работе, и, как положено военному, интервью он дает тяжелым официальным языком:
— Существуют отдельные элементы, которые могут представлять опасность для храмов епархии и лично для епископа Ставропольского и Невинномысского Кирилла. Во-первых, террористы, выходцы из соседних кавказских республик. Во-вторых, местные сектантские группировки. Нам известно, что есть силы, которые настроены по отношению к нашей Церкви агрессивно. Возможны провокации.
Я слушаю Вадима и вспоминаю свои московские дискуссии: идут ли сейчас гонения на Церковь, не идут… — и даже собираюсь Вадиму возразить: «Вы действительно считаете, что Церковь сегодня переживает нелегкие времена? А откуда тогда столько открытых храмов, такие потоки верующих…» Но вдруг до меня доходит, что это как раз здесь — в городе Невыномысске Ставропольского края — неизвестный изрезал ножом православный крест в одной из церквей, и этот крест привезли в Москву на молебен перед поруганными святынями двадцать второго апреля. И здесь же недалеко город Буденновск, где до сих очень хорошо помнят захват больницы боевиками Шамиля Басаева в 1995 году, и город Беслан, где 1 сентября 2004 террористы захватили школу… И я понимаю, что казак, который сидит передо мной, вне моих умных «размышлизмов», идут ли на самом деле гонения на Церковь...
— Я профессионал, — говорит Вадим. — И для меня есть две главные категории: «опасно» или «безопасно». Это не значит, что всем надо бояться. Речь не об этом. Это значит, что мы, казачьи войска, здесь на своем месте. В Ставрополе необходимость работы личной охраны никого не удивляет. Соседство с кавказскими республиками и угроза терроризма создает особые требования к безопасности. Владыке Кириллу охрана нужно именно поэтому, а не для того, чтобы демонстрировать силу.
Но стоит Вадиму заговорить о своей вере — вдруг тяжелый официальный тон куда-то исчезает, а командный голос смягчается:
— Понимаете, я же защищаю веру и Церковь — для меня это честь. А что еще защищать, если не святыни? У казаков ведь так было всегда. Я казак, и я должен служить. Я готов вступиться за свой приход, за своего священника, за своего владыку. Это нормально. Понимаете? Нормально…
Я переношусь мыслями в маленький районный центр Зеленокумск, где я не видел ни одного казака в папахе и черкеске, где по-прежнему нет казачьей спортивной школы, где всего четыре лошади… И понимаю, что казаки там — те же самые. Они настоящие.
Фото Владимира Ештокина.
