Когда я впервые увидела Галину Ивановну, мы были знакомы уже около полугода, но знакомы только по нескольким письмам и фотографиям. И помню, что, подходя к ее двери в Белышевском доме-интернате, я неожиданно для себя испытала неприятное ощущение неловкости, которое порой останавливает нас, когда мы уже готовы сделать шаг навстречу малознакомому человеку. Будет ли она рада мне? А может быть, она только из вежливости ответила дважды на мои письма? Как я поздороваюсь с ней? Как представлюсь? О чем спрошу? А спросить хотелось о многом...
Еще до того как я начала писать ей письма, я узнала, что она в последние месяцы Второй мировой войны служила в Гвардейском краснознаменном бомбардировочном корпусе телеграфисткой, телетайписткой и морзисткой радиолокационного обеспечения. Эти слова слегка пугали меня своей сложностью и были (да и остаются) для меня не более понятными, чем сама азбука Морзе...
— Галина Ивановна, к вам внучка, — сказала медсестра, открывая дверь.
Бабушка, сидевшая, ссутулившись, на кровати, быстро подняла голову и повернулась к нам. Против солнца трудно было разглядеть выражение ее лица, но этого поспешного движения было достаточно, чтобы понять: она ждала встречи с нетерпением — ждала, вероятно, с той самой минуты, когда по дому престарелых пронеслось радостное «Девчата приехали!»
Все вышло проще, чем я предполагала: вместо долгих приветствий, вопросов и объяснений мы не мудрствуя лукаво обнялись, как обнимаются близкие люди после долгого расставания.
Возможно, из-за того, что прежде у меня почти не было опыта личного общения с ветеранами, я с детства привыкла воспринимать их как одушевленные памятники великого прошлого, в которых все, от речи до повседневных мелочей, должно рассказывать нам, благодарным слушателям, отделенным от них почтительной дистанцией, захватывающую историю их былых подвигов. Но вот «почтительная дистанция» нарушена внезапными объятиями. И к тому же я, как ни всматривалась в лицо Галины Ивановны, не могла обнаружить в нем ни одного из видимых признаков героизма. В ее лице, манерах, движениях, голосе чувствовалась такая простота, какую редко можно увидеть в «героях нашего времени» под непрестанно меняющимися социальными масками. Рядом со мной сидел человек, которого можно было так вот запросто обнять, запросто расспросить...
Но с последним сложнее. Дело не только в том, что Галина Ивановна в последнее время стала плохо слышать, но и в том, что, как многие люди пожилого возраста, она слишком часто возвращается во время разговора к одному и тому же, к наболевшему. И в размышления об этом наболевшем постепенно перетекают все темы разговора, где бы они ни брали начало. Так, во время нашей второй встречи она несколько раз возвращалась к фразе, которую бросил ей корреспондент какой-то газеты в ответ на ее просьбу написать и о ней в статье о ветеранах Великой Отечественной войны. «“А что о вас писать? — говорит. — Вы здесь никто”. Потом, правда, сказали, что напишут. Даже фотографию забрали. Но только ничего не написали. Пишут всё о тех, кто и войны-то не видел. А фотографию так и не вернули».
Я поняла, о какой фотографии идет речь — о той самой, которая привлекла мое внимание, когда я искала себе «бабушку по переписке» на сайте проекта «Старость в радость». На фотографии была молодая девушка в военной форме. В ее лице было что-то особенное, приковывающее к себе взгляд. Выражение этого лица каждый раз, когда я всматривалась в него, казалось мне разным: то твердым, то, напротив, мягким, почти мечтательным, то грустным, то осененным нежной улыбкой. Судя по букету цветов в руках девушки, фотография была сделана во время какого-то праздника. На каких же образах сосредоточен был ее взгляд в минуту всеобщего торжества? Может быть, на картинах прошлого, когда мир казался разбитым, когда редкие сны о победе прерывались звуками снарядов и предсмертная судорога искажала дорогие лица... А может, ее мечты рисовали в воображении другие картины — образы будущего, где нет ни войны, ни голода, ни жестокости, где есть только мир, любовь, понимание.
И вот через несколько десятилетий до ее ослабевшего слуха долетает слово «никто», брошенное в ее адрес… Конечно, когда Галина Ивановна, будучи семнадцатилетней девочкой, просила, чтобы ее отправили на фронт, она не заботилась о признании и благодарности потомков. Она просто знала, что должна быть здесь и сейчас вместе с сотнями тысяч других девушек и ребят, объединенных общим стремлением, общим порывом; она знала, что ее подвиг необходим. Теперь же, по прошествии полувека, она проводит долгие месяцы и годы среди людей, объединенных общей немощью, общими проблемами и, что самое страшное, общим ощущением собственной ненужности.
Можно мириться с болью, с болезнями, но жить, чувствуя себя ненужным, наверное, выше человеческих сил. Зато дать понять пожилому человеку, что это чувство обманчиво, что он не только дорог нам как напоминание о прошлом, но и просто близок, любим, — это вполне по силам каждому из нас. Для этого не нужно высоких фраз, красивых жестов, искусственно пробужденных в душе эмоций. Достаточно провести с этим человеком несколько минут, прислушаться к его словам, вглядеться в его лицо, чтобы удержать его на этой земле на долгие-долгие годы.
Фото из архива автора
На анонсе фото Tjoma Pilkevich
