17 июня исполнилось 75 лет известному польскому режиссеру Кшиштофу Занусси. Честность, искренность, предельность поставленных перед собой вопросов, объемность художественного слова и образа — вот то, что отличает его фильмы и спектакли, что делает тысячи людей не просто зрителями, но и собеседниками творца, попутчиками в его путешествии в мир человеческой души. Пан Кшиштоф уже много лет является другом нашего журнала. Как и мы, он очень переживает о том, что сегодня столь редко в искусстве перевешивает не свет, а тьма, и столь часто звучит слово отчаяния, а не Благая весть. Об этом он говорит, в том числе, и в своей книге «Пора умирать» (издательство «Зебра –Е»). К юбилею мастера мы выбрали из нее несколько отрывков.
Редакция
***
Всех нас привлекает карьера. Если человек хочет понравиться благодаря тому, что он искренне провозглашает, если он хочет, чтобы люди признали то, что он видит, красотой и добром, — то в этом желании кроется непорочность успеха. Если же достижение успеха любой ценой становится целью, оплаченной отречением от самого себя, — тогда о нем нельзя думать иначе как о карьеристе, для которого главной ценностью является собственное «я». Но, оставаясь при первом, позитивном, понимании карьеры, не следует забывать, что вера в карьеру, которая придет к нам сама, является скрытым свидетельством гордыни. На карьеру надо поработать, как в том анекдоте о старом бедном еврее, который умолял Бога позволить ему выиграть в лотерею. Но разгневанный Бог сказал: «По крайней мере, купи билет».
Независимо от того, что мир моей деятельности со дня на день сжимается и шансов сделать фильмы, о которых я мечтаю, становится все меньше, я попытаюсь еще раз или даже больше. Для того чтобы иметь возможность сказать Господу Богу, что я «покупал билеты».
***
Не бывает легкого отпущения грехов и легких ответов. Человек — это неизвестное. А совесть, по моему убеждению, есть инструмент, которого явно недостаточно, чтобы, если говорить по-христиански, заслужить вечное спасение или же просто быть честным человеком. Для этого нужна Милость — как ее назвать не литургически, по-светски, не знаю, — но именно ей я должен быть благодарен за то, что жизнь меня еще не ставила перед выбором, который был бы выше моих сил.
***
Восточное христианство сохранило гораздо большее понимание того, что такое святость, чем Запад. Я убедился в этом, снимая фильм «Императив».
Старый профессор математики, один из основных персонажей фильма, исповедует Православие, и именно через него главный герой, английский профессор, тоже математик, проявляет свой агностицизм как драматический изъян души. Он старается обрести веру с помощью святотатства. Ведь если есть что-то святое, рассуждает он, то его можно осквернить, а следовательно, чтобы убедиться в святости, нужно совершить святотатство. Герой святотатствует, входя в Царские врата, прикасаясь к литургическим предметам и к алтарю. Совершив этот акт, он впадает в безумие и не поддается лечению психоанализом, которое должно было избавить его от чувства вины. В конце фильма оказывается, что именно чувство вины, признание святости как реальности Тайны и является освобождением.
***
Я не так сильно верю в могущество человека, как самоуверенный западный теолог, и думаю, что в этом заключается различие между нашим экзистенциальным опытом. На наших глазах человек, подвергшийся испытанию историей, проявлял свою слабость. Запад не пережил ни концлагерей, ни ГУЛАГов и все еще питает иллюзию, что хотеть — это мочь, а «человек — это звучит гордо».
***
В борьбе с плохим (тоталитарным — Ред.) режимом мы не проиграли, совсем наоборот, и с позиции победителей (и в моральном, и в материальном смыслах) мы можем себе позволить великодушно признаться в том, что не всегда и не во всем были героями, и именно этим подчеркнуть подлинный героизм тех, кто платил высшую цену — был избит, арестован, в то время как мы, художники, завоевывали аплодисменты с помощью мелких, но многозначительных жестов, которые лучше было делать, чем не делать ничего. Неужели те, кто сегодня обзывают нас талейранами той эпохи, не видят, как часто они дискредитируют сами себя перед лицом тех мелких искушений, которые предлагает мир рыночных ценностей?
***
В ранние пятидесятые годы в школе, расположенной в центре Варшавы, одного факта участия в службе во время мессы было достаточно для того, чтобы тебя исключили, я же, по глупости или по недосмотру, принес в школу среди прочих фотографий одну такую, на которой я был изображен в стихаре. Кто-то из моих одноклассников позвал директрису, а я, чтобы уничтожить доказательство своей вины, съел фотоснимок прежде, чем она пришла. Я был горд, что мне удалось так удачно выбраться из затруднительного положения, но тут же вспомнил недавно прочитанный «Quo vadis?» и понял всю ничтожность своего поведения. Я немедленно побежал на исповедь и услышал совет быть в будущем более благоразумным и избегать лжи, не отвечая на вопросы. Сейчас я думаю, что мой исповедник объяснил мне таким образом одну из величайших мудростей, которая рекомендует вести себя настолько героически, насколько мы действительно на это способны. Героизм через силу зачастую является проявлением гордыни.
***
Я уверен, что свобода реализуется нами через наш выбор, а выбор мы делаем всегда — даже заключенные в камеру, мы выбираем мысли и чувства, которые позволяем себе питать. Мне нравятся люди, сознательно делающие этот выбор, меня бесит, когда я вижу инертность, бездействие, безволие. Я верю, что духовность рождается из мечты, из желания, туманного предчувствия гармонии, добра и красоты. Люди, которые мирятся с существующим миром, кажутся мне мертвыми — или они не видят и не чувствуют, или не мечтают.
***
Меняется численность сообществ, меняется статистика, хорошим называют массовое. Все это мне неприятно, но, в конце концов, это можно стерпеть. <…> Я не падаю духом от вездесущего телевизионного сериала, даже если мне и жаль более изысканных кинематографических форм. Не пугает меня и книжка, изданная в карманном формате, или массово распространяемая, в виде иллюстрированных журналов, пластика. Мой мир заканчивается только в тот момент, когда эта массовая культура отказывается думать на так называемые основополагающие темы, иными словами, отвергает различие между добром и злом, не дает проявиться той тоске по идеалу, которая на языке ученых называется трансцендентностью, то есть выходом за пределы нашей малости, за пределы того, что нас ограничивает.
***
Во времена минувшего строя мы, как художники, собирали такие же аплодисменты, как и те, которыми наградили осла, на котором в Вербное воскресенье появился в Иерусалиме Христос. На самом деле они предназначались не нам. Публика с нашей помощью аплодировала против власти. А мы думали, что хлопают нам. Мы возвращаемся к нормальному состоянию. Мы должны заработать аплодисменты, которые бы действительно предназначались нам.
***
В одном из моих последних фильмов герой, которого играет Макс фон Сюдов, повторяет мысль, которую я, кажется, почерпнул от моей матери: «Старость — это разновидность наркоза, благодаря которому смерть не столь болезненна». Во многих фильмах я говорил о смерти, хотя отдаю себе отчет в том, что это — запретная тема. Можно говорить обо всем, только не о ней. Общество потребления не выносит эту тему. Смерть — удел других; когда в сериале трупы падают направо-налево, она условна. Это чужая смерть, всего-навсего преодоление препятствий и ничего больше. Неужели наша культура столь беззащитна перед смертью и не потому ли она обречена на гибель? Я не хочу умереть в эпоху заката, во времена, когда будет умирать Европа, а вместе с ней то, что я люблю. Хотя кто знает, может, легче уходить именно тогда, когда всё умирает вместе с нами?
***
Я по-прежнему участвую в лотерее, в которой успех — второй приз (первым является бессмертие, я имею в виду относительное бессмертие — то, о котором мечтают художники). О том, что будет с бессмертием в том, настоящем, бесконечном, измерении, я предпочитаю не рассуждать, потому что это уже тема для интеллектуальных забав. Я только повторяю себе вместе со святым Августином: все, что мы понимаем, — это не Бог.
Перевод с польского В. Фенченко, М. Черненко
