Конечно, эта публикация могла появиться раньше, а я мог быть и понастойчивее.
Но и автор подборки и редактор-составитель находятся в необычном положении.
Мы знакомы и дружны почти всю жизнь, просто с детского сада. Родились в одном и том же году, даже в одном и том же месяце. Долгие годы прожили в одном доме. Учились в одной школе. Наконец, именно он, Виталий Каплан, привёл меня в «Фому» — через год после того, как сам начал работать в журнале. Он — удивительный человек и литератор. Я неоднократно бывал одним из первых читателей его стихов и прозы.
Скажу ещё, что своим человеческим, да и профессиональным поведением, он издавна и благотворно участвует в моей собственной человеческой и литературной судьбе. Это так.
Словом, — не без понятного волнения — я пригласил его на страницы наших «Строф», и рад, что Виталий согласился. В литературном поле Каплан давно состоялся как прозаик-фантаст. Я бы добавил — христианский… Семь лет тому назад в «Новом мире» вышла его повесть «Прощание с Луной», а в начале века — поэтическая подборка «Звезды и яблоки», составленная из стихов разных лет, которые у Каплана пишутся не так уж и часто. Его «Варнавинскую элегию» я и сегодня считаю одним из лучших — пусть и очень горестных — портретов современной русской деревни.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Обсуждая грядущую публикацию, мы сделали вместе с ним что-то вроде домашнего «интервью». Для служебного, так сказать, пользования. Я не удержался и спросил Вита (так издавна зовут его многие друзья и ученики) — о собственном отношении к поэзии.
Он доверительно и твердо ответил: «Понимаешь, для меня это не просто занятия изящной словесностью. Ведь это же прикосновение к неким основам бытия, разве нет? Ну не случайно же в греческом переводе книги Бытие наш Создатель называется поэтом… Пишущий стихи берет на себя огромную ответственность, — пусть и не понимая того. Перед собою и Богом, перед людьми...» Мы немножко помолчали, и дружно выпили по глотку его чудесного дачного вина, которое, как и все остальное, Вит делает на совесть.
* * *
Слова несказанные тают
И время утекает зря.
Душа распахнута пустая
В холодный сумрак октября.
Дожди давно ее обмыли,
Ветра в ней мусор подмели,
И без толку считать на мили
Дорогу в каменной пыли,
Когда идет она без хлеба,
Иглою палец проколов,
В то исчезающее небо,
Что дальше снов и выше слов.
* * *
Мир не гадок и не сладок,
Не высок и не жесток.
Просто в нем любой порядок
Утекает сквозь песок,
Оставляя место хлебу
И дешевому вину.
Не поверишь, но и небо
Вновь у хаоса в плену.
Даже звездные пылинки,
Те, что весят миллиграмм,
Посылают сквозь калитку
Указания ветрам,
И гремит, гремит ключами
Заплутавший в поле гром.
...И вот это все вначале
Называется добром.
А потом река отхлынет,
Обнажив сырой песок.
Пьяным запахом полыни
С маху шибанет в висок,
И тогда поймешь невольно
Геометрию добра.
Это облачно и больно,
И не спится до утра.
* * *
Гарантий нет — есть конь и поле
И грозовые облака,
И эхо предстоящей боли,
И, незаметная дотоле,
На голове твоей рука.
* * *
Мы не ангелы. Это понятно.
На одеждах — чернильные пятна,
И гораздо чернильней — в душе.
Мы крадёмся по краю Вселенной,
Каждый сам и конвойный, и пленный,
И у Бога на карандаше.
Нам с пеленок твердили: считает
Он грехи. И последняя тает
Карамелька-надежда. У нас
Только мелочность, похоть и злоба.
Говорят — от рожденья до гроба
Нам такое прописано. Глаз
Не прищуривай. Ты ведь такой же.
На своей расцарапанной коже
Точно те же найдёшь письмена.
Никуда нам с тобою не деться
От карающей длани. Надейся
На бутылку сухого вина –
Больше ж нет ни хрена! Но, однако,
Ты глядишь в облака, ищешь знака
В сорок тысяч семнадцатый раз.
И смотри, как смешно и нелепо
К нам спускается лестница с неба:
Чьи-то ангелы вспомнили нас.
* * *
Снова приходит Рождественский пост,
Круг годовой замыкая.
Сам по себе он обычен и прост
(Фраза возможна такая).
Мяса нельзя, молока да вина... –
Скучный реестр неофита,
И забываешь о том, что вина
К сердцу гвоздями прибита.
Но для измазанной, мокрой души –
Вафельный снег полотенец.
Вспомни, как в ночь, в Вифлеемской глуши
Божий родился младенец,
Под удивленные возгласы звезд
Небо совлекший на землю.
...Это и будет Рождественский пост,
Этому чуду и внемлю.
* * *
Ветром седым гоним,
кружится первый снег,
Падает в серый мир —
тот, что лежит во зле.
Не посещая Мекк,
не прочитав Сенек,
Можно легко понять
главное на земле.
Главное — это он.
Сух он и бел как соль
(Сахар не предлагать:
мы же не в детском сне).
Снег обещает хмель,
снег обещает боль,
Истину тоже, но
всё-таки не в вине.
Ох уж моя вина!
Глянь, как течёт она
Трубами в серый мир,
там превращаясь в снег!
Душу затёр до дыр
и потому видна
Жизни моей спина.
...Это, считай, намёк.
* * *
Последний день осени. Завтра зима,
И встала Москва-река.
По тонкому льду, не сойдя с ума,
Не стоит гулять пока.
Вот так же и вера: внизу трещит,
Шагнул — и нырнул во тьму.
Но ты повторяешь: «Господь мой щит»
И просто идёшь к Нему.
