Первое выступление на «Фестивале искусств» стало для меня испытанием не сцены, а тишины. Не самого выхода к микрофону, а тех тридцати дней, когда я каждый вечер пробиралась в конференц-зал юрфака — торжественный, требовательный, с эхом, которое подхватывало мои стихи и разбрасывало их по углам, будто конфетти. Я говорила в большой зал, будто тренировала не голос, а смелость. «Если повторять слова сто раз, они перестанут дрожать», — думала я, но ошибалась.
За неделю до выступления страх вырос до нелепости. Мозг, как непослушный ребенок, выкрикивал: «Родители увидят, как ты запнешься! Преподаватели подумают, что стихи — слабые! У тебя не получится передать зрителю то, что ты хочешь! Микрофон замолчит, и ты останешься одна, как дурочка, с открытым ртом!» Я пыталась глушить эти мысли повторением текста, но, когда до выступления осталось три дня, сдалась — будто внутри села батарейка.
И тогда я вспомнила Татьяну Доронину, точнее, как она настраивалась на выступление. Перед выходом на сцену она гуляла по Гоголевскому бульвару.
Я помчалась туда. Солнце грело по-летнему, хотя листья уже желтели. В воздухе пахло печеными каштанами от уличных лотков, а под ногами хрустело, будто я шла по кукурузным хлопьям. Я тараторила стихи, сжимая листок в кармане, и вдруг… представила, что рядом — она. Татьяна Васильевна. В пальто с меховым воротником, медленно-медленно идет со мной: «Фестиваль — это встреча. Слушатели не судьи, Лера, а те, кто, как и ты, ищет свои слова».
— Мама, с кем тетя разговаривает? — пронзительный голос маленькой девочки ворвался в мои мысли.
— Ни с кем. Наверное, стихи учит, — ответила ее мама.
Само выступление стерлось из памяти. Помню только: яркий свет, густая тишина зала. А потом — взрыв аплодисментов. Не оваций, нет, обычных, но для меня — как гром, радостный-радостный гром.
Часто вспоминаю, как я боялась, а потом в атмосфере праздника светилась от счастья, обнимая родителей и друзей. А на Гоголевском бульваре, наверное, до сих пор лежит мой страх — втоптанный в асфальт тысячами ног.
