«Фома» уже писал о протоиерее Василие Гелеване — каждую неделю он ходит в красную зону Склифа, чтобы поддержать больных коронавирусом людей. Мы решили подробнее узнать о его жизни и пути ко священству. Кстати, путь был непростым: после школы он наотрез отказался от предложения отца-священника идти в семинарию и закончил Брянское областное училище культуры на дирижерско-хоровом отделении. И не зря — именно там он серьезно задумался о своем призвании и поступил в Смоленскую семинарию.
Я закончил семинарию в Смоленске в 2001 году и собирался уезжать в Сергиев Посад для учебы в Московской духовной академии. Тогда правящим архиереем Смоленской епархии был митрополит Кирилл — нынешний Святейший Патриарх. Он вызвал меня к себе и предложил остаться преподавать церковное пение — мои способности и образование это позволяли. Плюс владыка предлагал повенчать нас с Екатериной — ведь с будущей женой мы на тот момент были знакомы уже немалое время и чувствовали симпатию друг к другу. Но я отказался — очень хотел закончить свое образование и понимал, что еще рано принимать решение о семье. И в результате уехал. Сейчас-то я понимаю, что это было не что иное, как гордыня. Но тогда я называл это амбициями.
Я закончил академию, женился наконец на Екатерине, рукоположился и стал служить под Брянском в селе Новоселки. Вдруг мне позвонили из Отдела внешних церковных связей и предложили строить храм святого Фомы в Индии — я тут же согласился. Мы с женой были молоды, детей еще не было — почему не поехать? Прихожу к главе отдела — а это все тот же владыка Кирилл. Конечно, он помнил все мои «выходки», поэтому сказал сразу: «Для Гелевана у меня есть особое послушание». Так я стал настоятелем прихода святой Зинаиды в Рио-де-Жанейро, хотя даже плохо представлял, где это находится на карте.
Первая фраза супруге после новости о назначении: «Ну что, Катя, теперь попьем настоящий кофе!» Кроме шуток, кофе там действительно оказался отличным. А вот владыка Кирилл в своем напутственном слове был более реалистичен — во время трапезы он взял слово: «Пожелаем счастливого пути отцу Василию. Он отправляется в Рио-де-Жанейро. Его храм и дом, где он будет жить, находятся на расстоянии полета пули от фавелы (бразильские трущобы — Прим. ред.). Недавно одна пробила окно и пролетела рядом с головой местного батюшки. Так что пожелаем ему Божий помощи и отваги». Слава Богу, за все 8 лет жизни в стране ничего подобного не происходило, хотя я действительно жил рядом с опасным районом.
Первое впечатление от Бразилии — это, конечно, жара. Но самое главное — люди. Мы еще не успели выйти из аэропорта, ищем эскалатор. Спрашиваю прохожего — тот останавливается и не просто указывает нужное направление, а прямо доводит нас к эскалатору, хотя ему нужно было совершенно в другую сторону. И так везде и во всем. Конечно, меня это приятно удивило.
Я прилетел в страну, но совершенно не знал язык — в Бразилии говорят на местном варианте португальского. Немного владел английским, но принципиально решил им не пользоваться — мне нужно было научиться говорить как местные, это сразу стало моей задачей. Как сказал апостол Павел: «Будь всем для всех, чтобы спасти хоть некоторых». В моем случае это был язык для общения и проповеди. Помню, еще во время учебы в семинарии ходил ради интереса к мормонам — посмотреть, как они проповедуют. И у них был действительно хороший проповедник, талантливый, харизматичный, цитировал близкого нам Достоевского — но через переводчика. И это меняло все. Я решил: если хочу говорить с людьми, должен это делать на их языке. Сначала просто читал хорошо мне знакомое Евангелие от Иоанна на португальском, потом сказки — сидел и переводил каждое слово. Ну и языковая среда тоже сделала свое дело.
Кстати, о среде: в супермаркете около дома, где я жил в Бразилии, местные женщины подолгу перебирают чеснок перед покупкой — становятся в кружок и снимают шелуху. И конечно, общаются — это важная, если не главная, часть ритуала. Я вставал вместе с ними — как будто мне тоже интересен этот чеснок. Но у меня был свой интерес, лингвистический. Стоял и слушал фонетику, пытался угадать слова. Делал это регулярно, а через несколько месяцев смог разобрать фразу одной из женщин о том, что ее сын женился. Вы не представляете, какой восторг у меня был! Вообще я рад, что не начал учить язык заранее — меня бы научили классическому португальскому, на котором говорят только в Португалии, и меня бы все равно не понимали.
Когда я стал настоятелем храма мученицы Зинаиды, прихожан было всего пять человек, да и те были пожилые и редко ходили на службы — все они выходцы из семей русских эмигрантов. Последний пункт устава храма звучит так: «В случае, если в Рио-де-Жанейро умрет последний русский, здание храма не может использоваться в каких-либо коммерческих целях. В нем можно сделать только музей русской эмиграции в Рио-де-Жанейро». Это же страшно, если храм однажды превратится в музей эмиграции! Я поставил себе задачу: сделать все, чтобы этого не произошло. Поэтому выход только один — открыть двери для бразильцев. Выучив язык, я стал колумнистом местного радио «Голос России», где на португальском рассказывал о православии как важной части русской культуры. Кстати, мои занятия языком не прошли даром — четыре года я состоял в комиссии, которая занималась переводом богослужебных текстов на португальский — в 2010 году состоялась первая литургия на местном языке, и теперь по этому переводу служат все бразильские православные приходы.
Наши первые богослужения выглядели очень необычно — в храме никого, из хора только моя беременная матушка, а сам служу так: в одной руке кадило, в другой — младенец, мой первый сын. Так длилось недолго — постепенно в наш храм приходило все больше бразильцев. Это были и те, кто ранее принял православие, и те, кто только собирался креститься. Так наш приход рос. Могу сказать, что, когда через восемь лет я уезжал служить в Москву, на приходе было уже около пятидесяти прихожан, хор и духовенство из местных, которых рукоположили по моей рекомендации. Я знал каждого, и каждый знал меня. За это время мы стали большой семьей, где все друг с другом разделяют и горести, и радости.
Расскажу историю: одним из моих прихожан был полицейский, которого отравили наркоторговцы за отказ сотрудничать. Отравили хитро — этот человек, Лукас, долго умирал, сам того не зная. Однажды он лег на операцию, а врачи удивились, что он до сих пор жив, — внутри у него буквально все сгнило от яда. За несколько часов до смерти он составил письмо, в котором завещал свою большую библиотеку нашему храму, а свои здоровые органы — другим людям. «Пусть слепые увидят мир моими глазами; пусть тех, кому нужна кожа, согреет моя», — так и написал. Я был с ним в его последние минуты и до сих пор не могу без слез вспоминать этот день.
Чтобы обеспечивать семью, я работал — гидом, экскурсоводом, даже специалистом по недвижимости. И все это у меня получалось очень хорошо. Да, кого-то это смущало — священник занят нецерковной деятельностью. Я объяснял, что в России, например, не так — там приход помогает. А здесь я должен работать. Светская работа даже помогала мне: бразильцы видели, что я не какой-то далекий от них иностранец, а что я живу такой же жизнью, как и они. Иногда работа гидом позволяла мне даже проповедовать — ни одна туристическая экскурсия с русскоговорящими туристами не обходится без подъема на гору Корковадо, где стоит знаменитая тридцативосьмиметровая статуя Христа.
Очень хорошо помню момент, когда впервые увидел ее, — это случилось на второй или третий день после прилета. Я воспринимал статую не просто как камень или прекрасное художественное произведение, а именно как святыню. Но чего-то все-таки мне не хватало для полноты восприятия. Все стало на свои места в 2010 году, когда мы впервые отслужили у статуи Христа православную литургию. Это было целое событие! Приехали епископы, пел хор Сретенского московского монастыря. С тех пор там служат литургию каждый год в день памяти Василия Великого.
Я уехал из Бразилии по собственному желанию, хотя мог остаться. За восемь лет наше положение стало хорошим: вырос приход, дети ходили в школу, я хорошо зарабатывал и мог спокойно обеспечивать семью. Словом, все было прекрасно. Но каждый вечер я приходил домой и задавал себе одни и те же вопросы: кто я? Зачем родился, для чего учился девять лет в семинарии и академии? Я — священник, это моя природа. Я не гид, хоть и люблю рассказывать людям о городе. Не специалист по недвижимости, хоть это у меня прекрасно получается. А еще я смотрел на детей и понимал, что сама обстановка и языковая среда будет все больше и больше отрывать их от русской культуры, как бы мы ни старались это исправить. А мы старались: даже завели правило говорить внутри семьи только по-русски. И все равно — однажды заходит ко мне сын и говорит: «Папа, Ульяна нарушила правило — она дома разговаривает на попугайском!» Кстати интересно, что на португальских картах XVI века Бразилия была обозначена именно как Terra dos Papagaios — земля попугаев. Конечно, сын этого не знал — просто оговорился.
В итоге я написал прошение и вернулся в Россию — сейчас я служу в храме Благовещения Пресвятой Богородицы при штабе ВДВ. Конечно, я скучаю по Бразилии, вечному лету, по друзьям и крестным своих детей. Зато теперь я чувствую себя дома и знаю, что полностью сконцентрирован на своем священническом служении — для меня это самое главное.
Подготовил Кирилл Баглай
