10 сентября 2001 года я, будучи относительно молодым корреспондентом информационного агентства ИТАР-ТАСС (ныне — ТАСС), приехал на стажировку в Вашингтон. То, что произошло в США на следующий день, перевернуло весь мир и, возможно, — навсегда. Ранним утром два захваченных террористами самолета врезались в башни-«близнецы» Всемирного торгового центра (ВТЦ) в Нью-Йорке, еще один — в здание Пентагона близ Вашингтона, а четвертый, где пассажиры оказали экстремистам сопротивление, рухнул в поле в штате Пенсильвания.
В тот черный вторник я, как вновь прибывший, получил выходной, чтобы «переключить внутренние часы» и наладить быт, так что в офис не поехал. Поэтому весь мой «опыт» как свидетеля в данном случае — ничто в сравнении с тем, что довелось увидеть и пережить моему коллеге по ТАСС Юрию Кирильченко, который работал в Нью-Йорке и каким-то немыслимым образом сумел пробраться к горевшим небоскребам, выполняя журналистский долг.
Многие годы мне казалось, что Юрий Олегович не слишком-то любит вспоминать те события, что, на мой взгляд, было вполне объяснимо. Ровно через год после той трагедии, 11 сентября 2002 года, мы вместе с ним сидели в нью-йоркском офисе ТАСС, и я видел его выражение лица, когда по телевизору показывали кадры хроники, как самолет подлетал, чтобы через секунду врезаться в башню торгового центра. Он очень пристально всматривался в экран, где, к счастью, не показали сам момент взрыва.
Слава Богу, пару лет назад мы с ним все-таки поговорили об этом, слегка подтрунивая друг над другом, что один бывший корреспондент ТАСС берет интервью у другого.
Каким образом ему удалось прорваться в самый эпицентр событий через множество кордонов, похоже, не понимал и он сам. По его словам, «это была череда как бы случаев, которой с рациональной точки зрения не должно было быть: меня должны были бы развернуть на первом же перекрестке и сказать — езжай-ка ты отсюда, и без тебя проблем достаточно».
О том, что случилось, Юрий Олегович узнал по радио, когда в машине ехал на работу в центр Манхэттена. В офисе было принято решение, что он отправится на место событий и будет передавать оттуда репортажи, а коллеги станут следить за телеканалами.
В целом рассказ Кирильченко был каким-то будничным и приземленным. Он говорил, как забежал в лавочку купить одноразовый фотоаппарат (свой в спешке забыл в конторе) и узнал у торговца, что самым ходовым товаром сейчас является обычная питьевая вода. Как менял у прохожих деньги, чтобы диктовать репортажи с уличных телефонов, поскольку мобильная связь работала с перебоями.
Я все наделся услышать откровения о чудесах спасения, о каких-то невероятных историях. Ведь падкие на сенсации американские газеты уже через несколько дней после трагедии написали о том, как русский двухметровый гигант спасал обычных американцев, вынося их из огня.
Этого «русского гиганта» мне удалось хоть немного разговорить на эту тему, кажется, со второго раза. Сначала он сказал, что просто помогал некоторым сориентироваться и выйти к скорой помощи или полицейским. А на конкретный вопрос, скольким именно людям помог, ответил без всякого позерства: «Не знаю, может быть, два-три человека. Ведь там с самого начала работали профессионалы, и я просто физически не мог сделать что-то весомое. Даже тем же народным дружинам, сформировавшимся стихийно, никто не позволял рисковать и бросаться в еще горящие руины. Но чем мог, помог людям».
Кирильченко вспоминал, по его определению, душераздирающие картины, как люди в обезумевшем состоянии выскакивали из горящих зданий и не могли сориентироваться. Запомнилась история о том, как девушка чудом вырвалась из небоскреба и тут же наткнулась на разыскивавшего ее брата: «Они стиснули друг друга в объятьях и оба разрыдались в голос, в крик».
Этот случай дал мне возможность задать тот самый вопрос, ради которого, пожалуй, я и затевал разговор: понял ли мой собеседник тогда или позднее, что Бог есть, что Бог спас? Ведь и к самому Юрию Олеговичу это относилось напрямую: от чрезмерного напряжения и стресса организм не выдержал и произошел разрыв аорты. Помогли ему, кстати, хасиды, которые первыми подоспели на машине скорой помощи и отвезли в ближайшую больницу. Воистину мир тесен: сначала русский православный помогал американцам, а затем иудеи спасли его самого.
«Поскольку в такой ситуации выживает один из десяти, когда говорят, что за тобой, видимо, кто-то сверху присматривает, это звучит достаточно убедительно и заставляет поверить, — сказал он. — И хотя я скорее “захожанин”, чем прихожанин, эта ситуация мою веру укрепила».
Я тогда тоже вставил свои «пять копеек» в воспоминания, хотя мой опыт, связанный с 11 сентября, был гораздо проще. Наверное, самое страшное, что выпало на мою долю, — это 12 сентября стоять в автомобильной пробке у дымящегося Пентагона и понимать, что едкий запах гари — это в том числе и запах десятков сгоревших тел. Мне кажется, что запах этот я помню до сих пор.
Увы, тот разговор с Кирильченко стал у нас последним. Сейчас, перед 20-й годовщиной со дня терактов, я наделся взять у него еще одно интервью и расспросить о тех событиях, но совсем недавно узнал, что он скончался от осложнений здоровья на фоне коронавируса. В который раз я убедился, что общение с людьми нельзя откладывать в долгий ящик, ибо однажды можно опоздать. И этот нынешний материал — посвящение памяти безвременно ушедшего старшего коллеги, с которым у меня всегда были теплые отношения и у которого я многому учился.
Пожалуй, главным уроком в том разговоре двухлетней давности стало для меня то, что мой коллега, с которым мы были знакомы лет пятнадцать, оказывается, верующий, и, возможно, эта самая вера не позволяла ему хвалиться. Он тихо и просто говорил про «двух-трех» человек, которых словно бы и не спас даже, а «всего-то» вывел в безопасное место.
Быть может, так и ведут себя подлинные герои — они просто оказываются там, где нужны. И возможно, сейчас мой ушедший коллега находится там, где он нужнее всего. Во всяком случае, я надеюсь на это.
