У меня под окнами третий месяц происходит нечто грандиозное. Люди в оранжевых жилетах реконструируют Щёлковское шоссе, перенося с одного маршрута на другой огромные трубы. В такой трубе моя восьмилетняя дочь может ходить, не нагибаясь.
Я наблюдаю за процессом каждое утро. Я уже выучил, что на фиолетовой Ниве к семи утра приезжает прораб, а водитель экскаватора ночует рядом со своим драконом. Я знаю, кто приносит сварочный аппарат, и отличаю с тринадцатого этажа рабочих друг от друга. Там есть один в белой кепке, которого, кажется, все гоняют, и есть один уже очень немолодой, который, когда все носят тяжести, их не носит.
Смотрю, короче, из окна, пью кофе и завидую.
Потому что эти люди воплощают мою подростковую мечту. Что вот буду я идти по городу с сыном (именно с сыном – перспективу появления дочерей я почему-то не рассматривал) и смогу показать куда-то рукой и сказать: «Вот, сынок, это я сделал». И так будет стоять нечто материальное и монументальное. Эти рабочие смогут так сделать, а я, наверное, нет.
Это вообще проблема людей умственного труда: от их труда остаётся мало зримых следов. Тем более в цифровую эпоху. Не могу же я показать ребёнку нолики и единички, как признаки своих достижений. Это неинтересно.
Детский взгляд лучше, чем взрослый, отличает подлинное от фальшивого. Дети потому и умеют играть в понарошку, что знают, чем понарошку отличается от по-настоящему. Настоящее – оно материально и есть. Его можно показать и оно останется надолго.
Что ребёнку всё эти душевные движения – он легко злится и ещё легче прощает. А вот дом своими руками – это серьёзно.
Мы слишком далеко отодвинулись от материальной жизни, забыв, что кроме бесплотного разума, кроме души, у нас есть ещё и тело. Которое обладает весом, длиной и шириной и которое хочет оставить по себе, в том числе, и материальный след. Потому и приятнее опубликоваться в бумажном журнале, чем на бесплотном сайте. Потому и не умирают бумажные книги, как ни пыжатся электронные читалки.
И даже самое впечатляющее из известных мне в жизни событий – появление детей – оно имеет несомненно материальный характер. Измученные собственной бесплотностью офисные люди мучаются в бесконечных переживаниях нереализованной телесности, изматывают себя бессмысленным спортом, впадают в сексуальные приключения, ибо тела страдают без работы. Малость материального результата превращается в бесконечные попытки побольше заработать и таким образом этот результат купить. Хотя любой, кто собрал в жизни хотя бы компьютер, знает, насколько сделанное руками отличается от приобретенного готовым.
Не зря тело включено и в духовную жизнь – не только как объект приложения сил, но и как инструмент: на богослужении надо стоять, надо накладывать крестное знамение и кланяться в определённые моменты. Собственно, неясно, где кончается душа и начинается тело. Об этом ещё и Баламут Гнусика предупреждал: люди всё-таки – животные.
Не то, чтобы у людей в оранжевых робах жизнь была радостнее. Но с тринадцатого этажа она кажется конкретнее.
В этом одна из разгадок, почему столь многие люди, помахав лопатами в Крымске, до сих пор вспоминают дни тяжелой работы на благо посторонних людей, как лучшие дни жизни. Об этом мне рассказывала в Баканке девочка-бармен – «Когда я вечером вижу чистый подвал, из которого мы вынесли тонну муляки, я счастлива, потому что раньше вечером видела только список смешанных за вечер коктейлей».
К чему я это всё. Да так, я сегодня бензопилу купил. У меня на даче лежит разобранный дом, из которого надо сделать дрова. И я знаю, что готовая поленница, которую я покажу дочери и скажу, что это я сделал, даст мне больше радости, чем хорошо написанный текст.
