Недавно мне рассказали о происшествии, случившемся в Минусинске: какой-то парнишка, 17-ти лет, вышел на мост над протокой Енисея, соединяющий две части небольшого сибирского городка, и попытался взорвать себя вместе с мостом самодельным взрывным устройством… Как позже выяснилось, устройство он собрал по инструкции, найденной в интернете, но собрал неправильно, потому оно не взорвалось, и парнишку задержал случайный прохожий.
Помимо естественных размышлений о том, какие тяготы жизни могли довести молодого человека до такого шага, и о том, какой страшный грех – самоубийство, мне в голову пришло вот еще какое соображение: грех ведь – не что-то имеющее самоценное бытие, Бог его не сотворил. Не «сотворил» его, в полноценном смысле этого слова, как нечто новое из ничего, и дьявол – он всего лишь падший ангел, но не творец. Дьявол может лишь портить хорошие, созданные Богом вещи, и каждый грех в основе своей имеет какое-то искаженное, извращенное до неузнаваемости, но добро… Вино веселит сердце человека – но пьянство это грех, любовь прекрасна – но похоть и блуд это грех… Возможность совершить самоубийство, в состоянии ли аффекта, в гордом ли продуманном желании «вернуть билет Творцу», коренится в великом Божьем даре человеку – в его свободе.
Свобода – дар прекрасный, дар порой невыносимый… Все мы не можем без нее жить – и ее же боимся. Свобода предполагает, что отныне человек отвечает за себя сам. Тот, кто стремится к свободе от рабства греху – принимает на себя бремя ответственности осознанно и с надеждой. Тот, кто стремится к свободе как к беспределу, как к возможности удовлетворить все свои желания, пробраться безнаказанным (кто из нас не мечтал про это в детстве?) на кондитерскую фабрику и от пуза наесться сладостей – не думает об ответственности, но она настигает его как тяжкое бремя последствий, как страдания, свалившиеся на обретшего незавимость человека-невидимку из романа Уэллса, как великий пост на кота из поговорки про масленицу…
Если кто-то думает, что человеку верующему обращаться со свободой проще (дескать, верующий отдал свою свободу Богу и Церкви и может ни о чем не думать, знай только следует заповедям, канонам и предписаниям) – тот глубоко ошибается. Весь смысл нашей веры и нашего бытия в Церкви – вспомним главнейшую заповедь – восстановить связь с Богом и с ближними. А Бог – Отец, мы – Его дети. И, как всякий родитель, Бог не хочет, чтобы мы слушались Его рабски и слепо, чтоб вечно были малыми младенцами. Он хочет, чтоб дети выросли, стали самостоятельными, свободными людьми, а это опять же означает – ответственными…
Свобода бывает нам страшна, потому что тот, кто захочет свободы, неизбежно столкнется с сопротивлением падшего мира, с трудами и скорбями, сопровождающими свободное действие. В библейской истории Иова – свободен как раз сам Иов, лишившийся всего, изъязвленный с головы до пят, в упрямой свободе своей взобравшийся на самую вершину бытия, на которой и состоялась его встреча с Богом. Друзья Иова заслужили неодобрение Бога не тем, что были благочестивы – но тем, что, призванные к взрослости и свободе, продолжали прятаться в закон, как малое дитя под одеяло… Новый Иов, Сам Сын Божий, возопивший на кресте Отцу: «Почему Ты меня оставил?!» - не спрятался ни за какой заслон, не призвал в свою защиту легионы ангелов, но свободно прошел путь в смерть до конца – и свобода привела Его к Воскресению.
Сколько весит и чего стоит свобода, знаем и мы с вами… Каждый день, и не по разу в день, нам предстоят выборы, большие и малые, мы то и дело должны выбирать – свободно и ответственно. И зачастую это выглядит так: три дороги, как в сказке, на перепутье – камень. Но на камне ничего не написано. А идти, делать шаг – надо. Мы знаем, что Бог нас не оставил, что Он – вот Он, рядом, но Он молчит. И ждет, какой выбор сделаем мы…
Бог – да, рядом. Потому что любит нас. Великое счастье и спасение наше, если нам удалось это узнать, понять, почувствовать, поверить в это: Он любит меня до смерти и не бросит… Вот без этого опыта любви – Божьей, явленной напрямую или через ближних - тяжкий груз свободы был бы поистине невыносим для нас. Потому, думая о парнишке, стоящем ночью на мосту, я уверен, что не ошибаюсь: он не успел или не смог найти эту любовь в жизни, и кто знает, почему и чья в том вина. Так получилось, видимо, что любви еще не было – а свобода вот она… И никак его не осуждаю. Не просто потому, что христианину не положено судить. Но и потому, что хорошо представляю, как могут бушевать нестерпимые страсти внутри, как они терзают и корежат волю и разум, и вот ты стоишь со всем этим – совершенно один, с зажигалкой в руке, и через какое-то время спасение придет (взрывное устройство не сработало, подбежал прохожий), но ты-то этого еще не знаешь, а свобода велит действовать сию минуту, и от тебя одного зависит: поднести огонь к запалу или нет, уничтожить всю вселенную – или дать все-таки ей шанс на жизнь. И насколько последнее бывает тяжелее первого.
