“Фома” снова приглашает читателей пройти дорогой к Рождеству вместе. Каждый день в Рождественском онлайн-календаре «Фома» создает для вас праздничное настроение: один день — один подарок.
Священник Сергий Круглов дарит вам свои стихотворения.
Дорогие мои, мы вступили сейчас в Рождественский пост и хотим так его провести, чтобы с чистым сердцем, с радостью встретить Рождество Христово. А для этого нужен не только опыт сокрушения о своих грехах, но и опыт радости. Радость пронизывает всю нашу жизнь, только мы слишком часто её не замечаем. Радость от красоты природы, от красоты человеческих отношений, от красоты искусства... и, разумеется, от ощущения, что Господь присутствует в нашей жизни. Пост — способствует радости, потому что несет с собой легкость, не только тела, но и духа, и тот, кому незнакомо состояние победы над своими страстями, может ли ощутить радость полета?
Чтобы радости стало чуть больше, хочу подарить вам сегодня подборку моих стихотворений, продиктованные этой самой рождественской радостью. Может быть, получится передать вам то, что чувствовал я, когда их писал.
ВЕРТЕП, ЛУБОЧНАЯ КАРТИНКА
…И тут внезапно грянула зима.
Ультрамариновый, серебряный, ржаной
Мы видим Вифлеем: сугробов кучу
Здесь намело, и ражий взвод солдат,
С подвизгом хохоча, идёт на приступ
Искристо-снежного лепного городка,
А звонкие мальчишки отбивают
Атаки метко залпами снежков
(Вон, вон! кентуриону залепили
Весь левый глаз, и, повалив на снег,
Щекочут — а бедняга весь без сил:
Хватает ртом морозный пряный воздух
И просит милости — страшнее детских пальцев
Не видывал суровый ветеран
Всесокрушающего вражьего оружья).
На заднем фоне — видим тёплый свет:
Там, распахнув златой пещеры полог,
Три седеньких взбодрившихся волхва,
Румяные, в обнимку, заплетаясь
Многохожалыми ногами пожилыми —
Гаспар Мтбевари, Балтазар Эвтвимэ
И Мельхиор Минчхи — папахи набок,
В руках — рога с кипящей кровью лозной,
На согнутых локтях — висят корзины, —
Многоголосо затянули : «Алило!»,
И вторит им заснеженное небо.
За ними следом — старенький Иосиф,
Осла седлая, убеждает Мать:
«Э, только до проулка вон того
Я провожу гостей — и вмиг вернусь!»,
И пальцами корявыми козу
Младенцу нежно делает. Младенец,
Завёрнутый — какой мороз! — в рогожу
И виссон, как кочанная капуста,
Благословляюще агукнул старику
(Лица Младенца средь пёлен не видно,
И прочего художник деликатный
Благоговейно не дерзнул изображать).
А вдалеке, за далью и снегами,
Царь Ирод, в бесконечном ожиданьи
Сгрызя все ногти, молвил наконец:
«Да что ж это за место — Вифлеем!
Кого ни шли — все напрочь пропадают!..
Ах ироды, — в браду ругнулся Ирод, —
Ужо я вас!...смеяться над царём!...
Ну, делать нечего — тряхну-ка стариной —
В такую стужу! — да схожу-ка сам…
Эй, кто там!» — эхо гулкое вдали
Услужливо ответило — и стихло,
На кубатуру анфилад дворца
Помножив неодушевлённость зова.
И царь, не смея спорить с пустотой,
Кряхтя, полез со свечкою под трон
И вытащил рассохшиеся лыжи.
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА
Тик-так. Календарь истончённый
На нет декабрём источён.
Молчит эбонитовый чёрный
Аналоговый телефон.
Мечтою застуженносиней
Войди же! И трубку снимай,
И, диска вертя алюминий,
Лет сорок назад отмотай.
Я слышу: твои позывные
Прогнозом погод леденят,
И куры твои снеговые
На санках уносят меня.
Я вижу провис серпантина,
Я чую подарки твои,
И горечь твоих апельсинов,
И запах кровавой хвои.
Под нами — дымы и бураны,
Под нами, на дне городов,
Мерцают льдяные экраны
Твоих голубых огоньков.
Стремительно в сон, как под гору,
В надежде, что всё-таки ввысь,
Кладбищем рождественских ёлок
Катись, моё детство, катись.
На полюс! И снова, и снова
Душа попытается смочь
Сложить заповедное слово,
Покуда не кончилась ночь.
ФОНАРИК
Соль больше не солона, думают волхвы.
Сыпь ее в снег — не растопит.
Удерживающий — взят, ныне
Только лютый мороз кое-как еще держит
В костяной горсти
Цепенеющий мир.
Думают — но идут.
(Верблюды пали в снегах.
Дары внутри рукавиц
Примерзают к старческим ладоням).
Наш Младенец давно родился, думают волхвы,
Давно Он убит и воскрес. Все это было давно.
Его нет здесь — теперь уж разве что
Околевший мир
Воскреснет к Нему. Нам ли
Ведать времена времен.
Все эти сроки.
Думают — но идут.
Тысячу лет
Ни одна звезда не светит в морозной мгле.
Но они видели слабый, прерывистый —
Три кратких-три длинных-три кратких —
Свет на востоке. И они пошли.
Может, это Вифлеемская звезда, думают они,
Снова зажглась для нас
На макушке рождественской ели
В дальнем волшебном лесу
Заповедной юности нашей, —
Думают они и сами же
Горько усмехаются такой глупой мысли
В ледяные сосульки усов.
А может, думают они и идут, и идут, —
Там люди?
Людей, как и звезды,
Они тоже не видели тысячу лет!
Ну ладно, не люди. Не люди.
Может, хотя бы один.
Может, хотя бы, думают они,
Это, например, маленькая девочка.
В огромном городе никого нет,
И в старом огромном доме никого нет,
И все взрослые давно ушли в стылую ночь,
И кроме нее нет вообще никого,
И в огромной холодной детской она одна,
А дверь заперта на ключ,
И она ничего не знает ни о Младенце,
Ни о смирне надежды, ни о ладане веры,
Ни о злате любви,
Да и откуда бы ей знать,
И она еле жива, думают они
(Нет! враз, перебивая друг друга, подумали они,
Нет! жива, она жива! Пусть
Она будет жива!),
И в доме отключен свет, телефон, газ,
В ее коротенькой жизни отключено всё,
И окно детской затянуло льдом,
Но у девочки есть
Старый фонарик.
Такой,знаете, жучок,
Без батареек,
Который работает от пожатия руки,
Слабенько, но светит.
И вот, думают друг другу волхвы
И усиливают шаг, вязнут в сугробах,
Но идут и идут,
Она продышала во льду кружок
И фонариком шлет сигнал,
Наудачу, как в детской игре:
«На кого Бог пошлет» —
Три кратких-три длинных-три кратких,
И детское сердечко слабеет, но память пальцев крепка,
Лишь бы еще на немного
Хватило терпенья светить,
И значит, думают они,
Надо непременно идти,
Погиб там мир или как,
Лишь бы она жала и жала жучок,
И вообще всё будет, возможно даже,
Некоторым образом спасено — лишь бы
Не гас фонарик.
на принесение в Москву Даров Волхвов
сотрудник ДПС Иванов
этой ночью крепко спал
в патрульной машине
и не может с уверенностью показать,
не постучал ли в полночь в стекло его "Тойоты",
украшенной мигалкой и синей полосой,
смуглый старик в тюрбане, и не спросил ли
что-то гортанное про царя иудейского (а караван,
тень за тенью, ступал на мокрый грязный бесснежный асфальт
длиннющего перехода через Зубовский бульвар
прямо на красный свет), —
но на всякий случай, товарищ майор,
я бы на вашем месте послал таки наряд
и проверил тот заброшенный гараж на окраине Бирюлёво,
над которым стоит в мутном киселе точащих январскую слизь небес,
пульсирует, как лазоревое сердце, не меркнет звезда, —
а вдруг, вдруг.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ МОЛЬБА
Наш Бог рождается в мир ! какой облом, пассаж,
Как некстати! Мы почитаем Тебя, но слезно молим при этом:
Не приближайся, просим Тебя, Пантократор наш,
Не выжигай нашу тьму Своим Человеческим светом!
Оставайся Священносвятыней, оставайся Творцом,
Абсолютом, Императивом звездного небосвода —
Но не будь Ты нами, не лезь в наше интимное, не читай через плечо, не дыши в лицо,
Мы при Тебе стесняемся, выйди и стань поодаль.
Будь молох, маниту, ктулху — но только не Человек!
Фимимам Тебе воскурим, поклонимся ниц, воздымем иконостас Тебе ввысь верст на триста,
Сотворим из тебя 3D-статую , в златую укутаем ризу, увековечим навек…
Наш Бог рождается в мир — и мир заглядывает в колыбель , снизу вверх,
Подобострастными лихорадочными глазами таксидермиста.
СОЧЕЛЬНИК. ДО ПЕРВОЙ ЗВЕЗДЫ
В глухой ночи рыдает атеист:
Нет Бога, словно не было, исчез,
Ушёл послушно, канул в никуда,
Но вот Его отсутствие — во всём!
Невидимые миру, эти слёзы,
Морозные и ясписные, всходят
Созвездий россыпью в небесной черноте.
В глухой ночи рыдает прихожанин,
Уставясь в мириады звёзд, в бессильи
Одну из них, избрав, назначить первой,
Чтобы закончить бесконечный пост.
ДЕНЬ РЕЗИДЕНТА
Святителю отче Николае! Днесь тебя почитаем мы,
Пожилые разведчики-пенсионеры,
Как своего патрона. И не диво:
Был ты резидент— виртуоз, штирлиц во святой плоти,
Когда по светской легенде
Простоватого гнома-переростка в красном
Вошел в мир безбожной Европы,
Чтобы нести узельцы три игрушечного целлулоидного злата
Детям, хитро уминая лекарство
Заповедей Христовых
В плоть паточной нуги
Ежегодного хорошего поведения.
Когда кровавые акулы империализма
Тебя раскололи, о священнохитрче, — ты извернулся
И, оставив в их стервяжьих когтях
Шкурку своего доппльгенгера,
Сбежал в СССР.
О как ты мчался
В вьюжной финской ночи, как храпели,
Запрокинув рога на спину, четыре
Апокалиптических оленя,
Как скрипели , юзя по закатанному
Млечному Пути, добрые сани,
Как, не дрогнув
Узловатой крепкой старческой рукою, не моргнув голубым глазом,
Метко целился ты в снежную слепень
Верным своим серебряным маузером,
Сияющими фейерверками отбиваясь
От хриплой волчьей погони!
И здесь, в пропятой России, ты, Чудотворче,
На пару с Шефом своим, Искуснохитрецом Богом,
Новое явил чудо:
Изловив злого рецидивиста,
Языческого хтонического брадатого людоеда Мраза,
Вы его распотрошили, перевербовали,
И под его личиной,
Всё по той же почти, немного подкорректированной легенде,
Ты стал действовать снова,
И засияли по всей Руси твои ёлки,
И заплясали плюшевые зайцы,
Запахло смирной, хвоёй и райским мандарином,
Забили малиновым благовестом куранты,
Засияли восьмерично лазурным рубиновые пентакли,
И зарычали пугливо, поджали хвост чёрные маруси,
И в злых напевах ведьмы-пересылки
Переломился, дал петуха голос,
И затеплились в воинствующей атеистической сугробовой тьме окна
Сказочных избушек! И велия милость,
Сострадание, смирение, дружба, честность, жертвенность, радость,
Вера, любовь и надежда
Вошли к детдомовским коммунным сиротам
Преддверием Рождества.
Поэтому в зиму трижды —
На Николу Зимнего, в Новый год и на Рождество Христово —
Мы, пенсионеры, бывшие разведчики,
Бойцы невидимого фронта добра,
Собираемся в кругу детей своих и внуков,
Подымаем свои бокалы, кто со спиртом, кто со слезою,
И из всех силёнок пожилых сердец славим
Профессиональный свой праздник,
Великое искусство небесной разведки,
Правило веры и образ кротости,
Мы, старая гвардия, не умираем, но сдаемся
На милость Победителя Бога,
Сдаем ему все наши пароли и явки
(Словом, делом, помышлением,
Чувством, толком , расстановкой),
И, поя Тому застольное «Аллилуйя!»,
Не забываем и припев песни:
«Радуйся, Николае, великий Чудотворче!»
