Многим со школьной скамьи хорошо известна эта книга Гарриет Бичер-Стоу, американской писательницы середины XIX века. Но в ней ставятся совсем уж недетские вопросы, которые при повторном чтении открываются совершенно иначе. Ее христианская составляющая, которую мы, увлеченные острым сюжетом, в детстве не замечали, взрослому взгляду становится очевидной.
Весьма примечательно, что «Хижина дядя Тома», изданная в США в 1852 году, вызвала такой резонанс, что трехсоттысячный тираж разошелся мгновенно. Тогдашний президент Авраам Линкольн при встрече с писательницей сказал: «Вот маленькая леди, которая начала такую большую войну!» Попробуем же взглянуть на эту книгу с христианских позиций.
«Аукционы и продажа негров» — вывеска над биржей в Атланте, Джоржия.
Молитва за врагов
Главный герой книги негр Том, которого хозяин, впавший в долги, продает в рабство, разлучая его с женой и детьми, — глубоко верующий христианин, который сознательно несет свой крест. Хотя и малограмотный, он неплохо знает Библию и постоянно ею руководствуется. У него нет мыслей об изменении существующего рабовладельческого порядка и в конце концов, молясь безропотно о своих господах, он добровольно, неоднократно и последовательно приносит себя в жертву, спасая сначала своего должника-хозяина от описания его имущества кредиторами (а заодно и членов своей семьи от худшей участи), а в конце своего пути отдает жизнь ради двух женщин, чтобы избавить их от неминуемой гибели у плантатора-садиста Саймона Легри.
Печальная весть о разлучении Тома с семьей застигает врасплох его жену Хлою с детьми. Гневно и эмоционально обсуждается домашними только что купивший Тома работорговец Гейли. Проследим, как различны мысли и подходы к сложившейся ситуации.
«— Быть ему в аду, это как пить дать! — сказал маленький Джейк.
— Туда ему и дорога, — мрачно подтвердила тетушка Хлоя. — Сколько сердец из-за него кровью обливается!..
— Гореть такому на вечном огне! Ведь правда? — сказал Энди.
— Вот бы полюбоваться, как это будет! — воскликнул Джейк».
И тут мягко, но убедительно вмешивается Том: «Вечность — страшное слово, дети мои. О ней и думать нельзя без ужаса. Вечные мучения! Этого никому нельзя пожелать».
Разве не то же самое почти слово в слово говорил о вечности мучений грешников, например, старец Силуан Афонский? Но чаще всего чувство любви к врагам неизбежно уступает более приземленному, но вполне естественному по-человечески чувству справедливости, о котором также свидетельствует Библия, например, во многих псалмах. Как это выражается, в частности, со стороны супруги Тома:
«— Сама природа против них вопиет, — сказала тетушка Хлоя. — Разве они не продают младенцев, не отрывают их от материнской груди? И постарше ребятишек тоже продают, те плачут, цепляются за материнскую юбку, а этим извергам хоть бы что — отнимут у матери и продадут. А разве им не приходилось разлучать жену с мужем?..
— Священное писание говорит: молись за врагов своих, — сказал дядя Том.
— Молись за врагов? — воскликнула тетушка Хлоя. — Нет! Это мне не по силам. Не могу я за них молиться!
— Ты говоришь, Хлоя, “сама природа против них вопиет”. Да, природа сильна в нас, но милость Господня преодолеет и ее. Ты только подумай, какая у него душа, у этого человека, и благодари Бога, что он сотворил тебя иной. Да пусть меня продадут еще десять раз, только бы мне не иметь его грехов на совести!»
Да, по крайней мере, лучше честно себе признаться: кто из нас по-настоящему может молиться за врагов своих с верой, что благодать Божия преодолеет нашу собственную природу? Очень мало таких… Но куда больше тех, кто возвышенной риторикой и цитатами из Евангелия старается прикрывать свою наготу, не правда ли? Хлоя этого не делает, зато от избытка сердца восстает и бунтует в душе:
«— Покориться воле Божьей! Да как тут быть покорной? Хоть бы мне знать, куда тебя увезут, в какие руки ты попадешь! Миссис говорит: года через два выкупим. Господи милостивый, да разве оттуда возвращаются! Там людей замучивают насмерть! Слышала я, что с ними делают на этих плантациях!
— Господь вездесущ, Хлоя, он не оставит меня и там.
— Он вездесущ, но иной раз по Его воле творятся страшные дела, — сказала тетушка Хлоя. — И этим ты хочешь меня утешить!»
Теодицея* по Бичер-Стоу
Конечно, если считать, что «на всё воля Божия», то тогда придется вслед за Хлоей признать, что «иной раз по Его воле творятся страшные дела». Но нет воли Божией на грехи человеческие, о чем говорят и многочисленные строки Писания, и совесть, и здравый смысл. Просто грехи одних людей неминуемо толкают на грехи других: хоть и неизбежны в мире соблазны, как говорил Спаситель, но горе тем, через кого они приходят. Потому-то среди других страдальцев от рабовладения рождается обыкновенная озлобленность, помноженная на безверие, как, например, у беглого раба Джорджа Гарриса, решившего добиться свободы любой ценой, даже своей собственной жизни. Во время бегства он встречает своего бывшего благодетеля, владельца фабрики, и между ними, среди прочего, происходит такой обмен репликами:
«— Джордж, будь спокоен. Но я верю, что ты не погибнешь! Мужайся, не падай духом и уповай на Господа Бога! Я от всего сердца...
— А разве Бог есть?! — с отчаянием в голосе воскликнул Джордж, перебив старика на полуслове. — Мне столько пришлось испытать в жизни, что я уже не верю в Него. Вы, белые, не знаете, каково нам живется. Если Бог существует, то только для вас, а мы — разве мы чувствуем над собой Его руку?»
Нечто похожее нередко приходится слышать и в наши дни: хорошо, мол, верить в Бога, когда у тебя мысли не заняты только поисками хлеба насущного для элементарного выживания семьи. А когда все посвящено только этому, ни на что другое сил вообще не остается, ни на молитву, ни на размышления о Боге и Его благодеяниях и о смысле жизни. Тем более что сама жизнь кажется тогда нелепой игрушкой, бросаемой по воле разных непредсказуемых обстоятельств.
Конечно, для некоторых людей различные неблагоприятные условия жизни могут служить самооправданием для их упорства в неверии. Но кто в данном случае сможет утверждать это о том же Джордже?.. Вообще, постановка проблемы теодицеи предстает в этом романе с откровенно выраженной простотой. Лучшие герои романа не задерживаются в этом мире, лежащем во зле, и гибнут, а зло нередко не встречает никаких препятствий к своему осуществлению. И все же роман по своей сути жизнеутверждающий и оптимистичный, пусть даже к этому оптимизму примешивается горечь и трагедия. Дело Христа многим Его современникам могло видеться чистым поражением, но, тем не менее, свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин 1:5)!
Этот свет светит не только через Тома, но и через других героев, объединенных с ним сюжетом романа. Новым хозяином Тома становится богатый аристократ Огюстэн Сен-Клер с его очаровательной дочкой Евангелиной. Сен-Клер сначала предстает как будто скептиком, находящимся под влиянием идей французского Просвещения. Но вскоре оказывается, что под внешним его неверием и оппозиционностью к официальной религиозности скрывается чуткое, доброе, любящее и совестливое сердце. Его жена Мари — полная противоположность: набожная, старательно посещающая воскресные службы и в то же время крайне эгоцентричная в своих капризах и подозрениях. Мол, никто не понимает ее болезненных страданий и глубоких чувств, ну а негры — разве они способны на что-либо подобное? И вообще, как можно сравнивать ее чувства и чувства негров, которые к тому же все такие эгоисты!
Однажды в один из воскресных дней между Мари и мужем возникает следующий разговор. Мари восхищается проповедником в церкви, который доказывал, что все разграничения в обществе созданы по воле Божьей, что различие между господами и рабами справедливо, ибо одним суждено от рождения повелевать, а другим повиноваться. Бесполезно возражать против рабства — ведь так убедительны доводы в его защиту, приводимые в Библии!
«Нет, увольте! — сказал Сен-Клер. — То, о чем вы говорите, я с таким же успехом могу почерпнуть из газет, да еще выкурить при этом сигару, чего в церкви делать не дозволено».
«Представьте себе на минутку, — говорил он в другой раз, — что цена на хлопок почему-либо упала раз и навсегда и рабовладение становится для нас обузой. Будьте уверены — соответственно с этим изменится и толкование библейских текстов! Церковь не замедлит прозреть истину, призвав на помощь здравый смысл и ту же Библию».
В такой критике, конечно, немало справедливого — но то, что подразумевают здесь под Церковью люди, подобные Сен-Клеру, подлинной Церковью не является.
Человек как винтик
К сожалению, нередко в истории бывало так, что церковные проповедники, руководствуясь чисто земными интересами, озвучивали то, что определенные группы людей, прежде всего сильные мира сего, хотели от них услышать, вместо правдивого и нелицеприятного слова. И это касалось не только рабовладельческой Америки, но и России с ее крепостным правом. Демагогически используя текст Священного Писания, делая «нарезку» цитат, можно оправдать что угодно. Но по вопросу о рабовладении, как говорит Сен-Клер, двух мнений быть не может: «Плантаторы, которые богатеют на этом, священники, которые угождают плантаторам, и политиканы, которые видят в рабовладении основу своей власти, могут изощряться как им угодно, пускать в ход все свое красноречие и ссылаться на Евангелие, но истина останется истиной: система рабства есть порождение дьявола и служит лучшим доказательством того, на что сей джентльмен способен».
При этом проблема не обязательно заключается именно в рабовладении. Мир раннего капитализма в своем становлении был подчас не менее суров и бесчеловечен. Если рабовладелец мог разрушить семью, продав детей, то капиталист с неменьшим успехом, уволив кормильца с работы, обрекал его домочадцев на жизнь впроголодь, а то и на голодную смерть. Так что марксистское движение было в свое время весьма обоснованной и естественной реакцией на сложившиеся классовые различия. В более широком смысле замаскированные формы рабовладения возникают всякий раз, когда люди, у которых больше власти и силы, стремятся использовать тех, у кого их меньше, как средство, как функцию, как винтики некого механизма, и рассматривают их исключительно с точки зрения их пользы в реализации своих проектов. В качестве живых личностей эти «винтики» могут интересовать власть имущих лишь по минимуму, то есть постольку, поскольку они работают в этом запущенном механизме. А если износятся по каким-нибудь причинам — незаменимых деталей, как известно, нет…
Люди же, не вписывающиеся в этот установленный и отлаженный механизм отношений, часто долго не задерживаются в его системе. Они либо добровольно приносят себя в жертву, либо их таинственно приносит в жертву само Провидение, подчас через восстание сил зла, так что кажется, что добрый промысл Божий в очередной раз поражен. Маленькая и хрупкая девочка Евангелина умирает от туберкулеза. Но сколько она уже успела утешить угнетенных в последние годы жизни!
«— Мама, а эти бриллианты дорого стоят?
— Ну еще бы! Папа выписал их мне из Франции. Это целое состояние.
— Как бы мне хотелось, чтобы они были мои, — сказала Ева, — и чтобы я могла сделать с ними все, что захочу!
— А что бы ты с ними сделала?
— Продала бы, купила бы на эти деньги имение в свободных штатах, переселила бы туда всех наших негров, наняла бы учителей, чтобы они учили их читать и писать..»
Пусть и не суждено было осуществиться этим глобальным планам, но благовестницей любви и свободы, которыми она жаждала одарить всех измученных слуг, она стала неизмеримо более убедительной, чем многие тысячи христианских дипломированных миссионеров-проповедников того времени.
Вот ее ровесница, негритянка Топси, словно камень, кремень какой-то, была закалена жестокими истязаниями у прежних хозяев. И уже никого и ничего не боялась. Но Ева умудрилась растопить ее ожесточенное сердце:
«— Неужели ты никого не любишь, Топси?
— А я не знаю, как это — любят. Леденцы любить и всякие сласти — это еще понятно, — ответила Топси.
— Но ведь отца с матерью ты любишь?
— Не было их у меня. Я вам об этом говорила, мисс Ева.
— Да, правда, — грустно сказала та. — Но, может быть, у тебя были друзья, сестры...
— Никого у меня нет — нет и не было».
Девочку, никогда не знавшую, что такое любовь, Евангелина одарила этой любовью и спасла ее душу, в том числе ценой собственного здоровья и, в конечном счете, жизни. Ее смерть преобразила дикарку Топси. «Сначала любовь, потом проповедь», — как учил великий русский миссионер, архиепископ Николай Японский.
«Ведь в Библии сказано, что нужно любить всех», — утверждала Евангелина. Правда, она получила на это вполне прагматичный ответ от своего кузена: «Ну, в Библии... Там много чего сказано, но кому же придет в голову это выполнять?»
А вслед за Евангелиной вскоре уходит из этой жизни Сен-Клер. Пытаясь разнять в кафе дерущихся и отнять у одного из них нож, он погибает от этого самого ножа… Его планы по освобождению всех своих рабов прервались, так и не осуществившись, а его вдова Мари немедленно продает всех негров, включая Тома, с аукциона. Только девочке Топси повезло, поскольку ее заблаговременно взяла к себе кузина Сен-Клера.
Пять поколений рабов, Южная Каролина
Голгофа дяди Тома
И вот для Тома настает последний этап его жизни. Он попадает к жестокому плантатору Легри в отдаленную пустынную глушь, откуда не возвращаются. Проклятые места, Богом забытый край, — это вовсе не пустые слова! Где имя Божие не призывается и где нимало не руководствуются Его заповедями, там почти никому невозможно ощутить Его присутствие. Но когда Том попадает сюда, то он это присутствие открывает своим ближним.
«Том болел душой за несчастных людей, окружавших его, и пытался хоть как-нибудь облегчить их страдания… Сначала эти жалкие, почти потерявшие человеческий облик существа не понимали Тома, но неделя шла за неделей, месяц за месяцем, и наконец в их сердцах заговорили давно умолкшие струны. Молчаливый, полный терпения, непонятный человек, который всегда был готов помочь другому, не требуя помощи для себя, всегда довольствовался самым малым и делил это малое с теми, кто нуждался больше него, человек, который в холодные ночи уступал свое рваное одеяло какой-нибудь больной женщине, а в поле подкладывал слабым хлопок в корзины, не боясь, что у него самого будет недовес, — человек этот мало-помалу возымел над ними странную власть».
А теперь сравним эти строки с повествованием, относящимся ко времени веком позже, и дело происходило не на жарких южных плантациях США, а в сталинском лагере на севере СССР в лютую морозную стужу:
«Двум лежачим больным досталась от обеда только половина пайкового хлеба, да отец Арсений от себя кусок прогорклой трески спрятал за пазуху.
Придя в барак, отец Арсений стал кормить больных: нагрел воду с хвоей, добавил аспирин и обоих напоил. Хлеб и треску разделил пополам и дал каждому.
Дней через пять пошли больные на поправку, стало видно, что останутся живы, но лежали еще недвижны и шагу сделать не могли. Все это время отец Арсений урывками и ночами ухаживал за ними и делился частью своего пайка…
Заботы отца Арсения больные принимали холодно, но обойтись без него не могли, и, если бы не он, то давно бы им лежать в мерзлой земле»**. Но чем больше Том помогает страдающим рабам, поддерживая их, тем бóльшую ненависть и ярость он вызывает у плантатора Легри, тем скорее приближает час своей Голгофы. Страсть господствования над другими, особенно над теми, кто выше и лучше, настолько иррациональна у заурядных личностей, что не останавливается перед доводами здравого смысла. Казалось бы, в чисто практическом плане Том — ценный работник, мастер на все руки, исполнительный, послушный, не чуждающийся самой черной работы, таких беречь надо! Но необузданный дух любоначалия стремится покорить и душу, и волю таких подчиненных, чтобы сломить их любой ценой, заставить их поступать против собственной совести… Том оказался здесь воистину «камнем веры»:
«— Ах ты святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в Библии написано, забыл? “Рабы, повинуйтесь господам вашим”. А кто твой господин? Я! Кто заплатил за тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой, и душой и телом! — И Легри изо всех сил ударил Тома сапогом.
Но эти слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и, подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:
— Нет, нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!»
Как тут не вспомнить житие преподобного исповедника Иоанна Русского, попавшего в турецкий плен во время русско-турецкой войны 1711–1718 годов в лагерь янычаров под началом некоего Аги. Под палочными ударами, пинками и оскорблениями, принуждаемый сменить веру, он отвечает хозяину: «Как пленник, повинуюсь твоим повелениям в работе, в вере же моей во Христа Спасителя ты не господин мне. Подобает Бога слушаться больше, нежели людей». И в некоторых случаях, когда у хозяев есть еще остатки совести и человечности, такое смирение, как у Тома или преподобного Иоанна, может укротить их и вразумить, как это и произошло с Иоанном. Однако у подонков, подобных Легри, оно еще больше разжигает низменные страсти, и Том погибает.
Но память о свете, который Том распространял вокруг себя, продолжает жить в сердцах тех, кто его знал. Она подвигает его младшего друга Джорджа Шелби, сына первого хозяина Тома, как и многих его современников, к основной цели — покончить раз навсегда с этим позором рабства, в котором погрязла Америка. А покончено было с ним далеко не сразу, если не юридически, то в умах и сердцах многих американцев: достаточно вспомнить уже столетие спустя пример Мартина Лютера Кинга…
«Блаженны миротворцы» — и Том воистину евангельский миротворец. Но творение мира часто неизбежно бывает сопряжено с жертвой. Mиротворческое служение в «мире сем», во зле лежащем, означает постоянную готовность к принесению в жертву своего времени, сил, способностей, если не всей своей жизни. Вера, действующая любовью (см. Гал 5:6), может воздействовать на неподвижные и окаменевшие человеческие сердца, творя чудеса куда значимее простого перемещения гор или укрощения бури на море (потому-то Христос и говорил: Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит. — Ин 14:12). Но это вовсе не означает, что в каждом случае верующему непременно будет сопутствовать успех на этом пути. Нет — он идет то от победы к поражению, то от поражения к победе, и движение от одного поражения к другому бывает чаще, чем от одной победы к другой… Его видимое поражение может принести и наверняка принесет плоды победы в будущем, но необязательно здесь и сейчас! Чтобы сдвинуть горы человеческих страстей и предрассудков, требуется готовность постоянно идти на риск и душу свою полагать за друзей своих (см. Ин 15:13), ценой собственного благополучия, а иногда и всей своей жизни.
***
Некоторые современники и критики Бичер-Стоу, пытаясь так или иначе принизить значение ее романа, назвали его «сентиментальным». Но на самом деле книга эта — духовно трезвая, далекая от всякого сентиментализма. Более того, она богословская, причем в самом живом и практическом смысле этого слова. Как учили некоторые подвижники веры: «Если ты истинно молишься, то ты богослов».
Иллюстрации из книги «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу (издание Доэрти 1929 года) предоставлены библиотекой Вирджинского Университета. Архивные фотографии времен Гражданской войны 1861 – 1865 гг.
с сайта Конгресса США: www.loc.gov.
*Теодицея (theodicea — богооправдание, от греч. theоs — бог и diсe — справедливость) — попытка объяснить, как сочетаются благость и милосердие Божие с наличием зла в мире. Термин введен Г.-В. Лейбницем в 1710 году. — Ред.
**Отец Арсений. М.: Изд-во ПСТГУ, 2009 г. — 784 с. — Ред.
