Вадим Фиссон окончил актерское отделение Ленинградского театрального института и курс режиссуры Г. А. Товстоногова. С 1991 года — художественный руководитель, режиссер независимого театрального товарищества «Комик-Трест». В 1994–1996 годах работал в Германии режиссером театра Pomp Duck and Circumstance. В 1997 году появился спектакль «Сэконд Хэнд», а затем и вся продукция «Комик-Треста» — авторские постановки, в которых соединены пластика, жест, клоунада и драматические переживания. Лауреат премии правительства Петербурга в области литературы и искусства, премии фестивалей «Мастер-класс», «Золотой пеликан», «Золотой Остап» и других. С супругой Натальей Фиссон два года вел передачи «Энергичные люди» и «Против течения» на «5 канале».
Рост не вширь, а вглубь
— Вы человек с тонким и острым чувством юмора, которому страшно попасть на язычок. Но есть темы, на которые Вы не шутите. Как так вышло, что, родившись в Советском Союзе, Вы с большим уважением относитесь к Церкви? Как произошло это преображение из человека атеистичного (какими почти все мы были в советское время) в верующего?
— У меня бабушка была верующим человеком. Это никак не выпячивалось, она не навязывала своих взглядов. Но всегда крестила меня в дорогу и говорила: «Я буду за тебя просить по-своему». То есть она даже слово «молиться» не произносила. Мне близка эта позиция. Для меня отношения человека с Богом — очень интимная история. И совсем не та, о которой станешь говорить в интервью. И в этом смысле я не общественный человек. Но я глубоко убежден, что у каждого из нас есть свой опыт. И каждый приходит к вере самостоятельно.
— Значит, Вас крестили еще в детстве?
— Совсем нет, я крестился в 1992 году, в Гамбурге, тогда это было очень модно. Это была общая миссионерская волна, охватившая нашу страну. Когда я впервые поехал за границу, друзья рассказали мне, где есть православная церковь. Батюшка — благообразный немец, который немного говорил по-русски, на мой вопрос: «Можно у вас покреститься?» — ответил: «Да, это было бы очень приятно». В этом храме был свой приходик, в основном бабушки. Но какие бабушки! Бывшие смолянки, воспитанницы Смольного института. И все там было без кликушества, такое настоящее!
Увы, сегодня вокруг очень много ненастоящего, много ханжества и лжи. Много того, что отпугивает и останавливает. Некоторые так и говорят: «Всё, в Церковь не пойду, там злые “темные” тетеньки». Ну не ходи, это твой выбор. Ты же не к тетенькам туда ходишь! Значит, ты для себя ничего не открыл, значит, для тебя главное — другое. Но я сам, наверное, не очень прав, потому что в церковь хожу, когда мне действительно плохо. Когда сам не могу справиться, и мне нужно, как глоток воздуха… чье-то дыхание. Тогда уже никакие тетеньки помешать не могут.
Но я стараюсь. И знаю одно, что движение — это жизнь, а остановка — смерть. Мне самому многое во мне не нравится, и потому я пытаюсь с этим бороться. Что-то удалось победить, пусть и не до конца, но все равно я проделал определенный путь. Если раньше ссорился с друзьями и после никогда им не звонил, был максималистом, то сейчас все чаще прощаю. Потому что понял: нельзя людей заставлять думать так, как ты, делать так же, как ты. В конце концов, у каждого из нас свои слабости. Я знаю, есть еще что подладить в этом механизме, который называется Вадим Фиссон. И когда я говорю «не останавливаться», это не значит, что сегодня мы сделаем спектакль, завтра снимем кино и поедем за «оскаром». Я имею в виду рост не вширь, а вглубь.
Тот, кто на крыше
— Что, как Вы считаете, для верующего художника значит надежда на Бога?
— Есть такой анекдот. Один человек очень хотел выиграть в лотерею. Он долго просил у Бога: «Помоги, ну почему Ты мне не помогаешь!» Наконец Бог, не вытерпев, воскликнул: «Так ты купи хоть один лотерейный билет!!!». Эта история легко перекладывается на ситуацию с творчеством. Здесь верующий художник — не кто иной, как переводчик, который транслирует зрителю, читателю, слушателю полученное свыше. Бывает, что и неумело. Но главное здесь в том, что творчество — это процесс. И он зависит не только от воли оттуда; ты сам должен быть готов потрудиться.
Это просто — придерживаться пораженческой позиции и говорить, что если судьба отпилила когда-то обе ноги, значит, это карма. Я мог бы сдаться, поднять руки. Но зачем вообще тогда жить? Ждать, как в анекдоте, когда тебя сверху осчастливят? Осчастливят-то за что? За то, что я такой классный, такой избранный? К зеркалу подъезжаю поутру — ох, какой же я пусик! И жду. Ну, и буду годами ждать.
Судьба мне сказала, когда я окончил театральный институт, что я не буду никогда выходить на сцену. А через 20 лет я на сцену все-таки выкатился в спектакле «Антоний и Клеопатра».
— Как возможно такое пережить?
— У меня было три стадии. Первая — за что, почему? У Курта Воннегута в «Бойне номер пять» мальчик спрашивает у немецкого солдата: «За что ты меня бьешь?» А солдат отвечает: «За что тебя? А за что всех других?» Такая позиция — почему именно меня — направлена на жалость к себе и совершенно неконструктивна. Это вопросы, которые тебя разрушат, и ты на них никогда не сможешь найти ответ. И даже если сказать: «ах, я столько в жизни грешил, это за мои грехи или за грехи моих родителей», — это тоже уход от ответа. Спрашивать тут вообще бессмысленно. Это данность, так случилось, и всё. Живи дальше.
— А как жить дальше, совсем не думая о случившемся?
— Почему — думая! Но мысли должны быть светлыми. Таких людей, как я, называют людьми с ограниченными возможностями. А я вот руковожу театром, состоявшийся человек, объездил полмира, был востребован во многих странах, ставил спектакли в Дании, Германии, Франции. В чем мои возможности ограниченны по сравнению с неким господином Тютькиным? В том, что этот господин быстрее пробежит стометровку? Тогда давайте говорить об ограниченных физических возможностях. Да и то, сначала мы с ним на кулачках помериться попробуем. Словом, эти понятия довольно размыты. Когда я себе задаю вопрос, почему мне в жизни так не повезло, то стараюсь посмотреть на ситуацию со знаком «плюс». Я не иронизирую, а действительно говорю серьезно. Мне носки не нужно чинить! И обуви мне не нужно. И кроватка, на которой я умещусь, будет короче! И я единственный режиссер в России, которого актеры носят на руках!
Другое дело, что в жизни был и второй период. Когда все уже осознал. Но ты же мужичок, ты крут, потому делаешь вид, что ты такой же. Но это не так, потому что ты другой. Нет, не хуже, но иной — со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Да, я не могу одного, зато могу другое. Например, я менее подвижен, зато более усидчив. И когда приходит это осознание — это уже третья стадия. Самое главное происходит, когда ты вдруг начинаешь понимать, что несчастье, случившееся с тобой, не мешает твоему человеческому развитию. Напротив, даже помогает, ведь я вижу мир немножко с другой стороны. У восточных мудрецов есть такой совет: когда забываешься в суете, быстрее взгляни через левое плечо и, может, тогда увидишь смерть, стоящую сзади тебя. Знаете, если пытаться оценивать жизнь по отношению к смерти, многое может измениться.
— А если чуть-чуть изменить вопрос: за что Вам так повезло? Действительно, Вы же не спились, не наложили на себя руки, стали известным режиссером.
— Не знаю, может, мне больше повезло, потому что меня окружало огромное количество хороших людей, которые верили в меня. Может быть, потому что я очень люблю жизнь. Да и если сравнивать, зачем сразу с пьяницами! У меня есть друг. Мы познакомились на нашей передаче, он был нашим первым гостем. У него тоже нет ног, но он, в отличие от меня, не ленивый и ходит на протезах. Работает главным юрисконсультом в администрации Адмиралтейского района и один воспитывает ребенка. Как-то летом он мне звонит и говорит: «Вадик, так ты ко мне на дачу приезжаешь? Я вот сейчас на крыше сижу, тебя ждать?» — «Как это, на крыше?! Как ты туда залез-то?» — «Да я просто кровлей крышу крою… Ну как-как — протезы снял, лестницу подставил и залез».
Вот тут-то у меня челюсть и отвисла. Мама, я на крышу никогда не залезу, честно! Поэтому у каждого свое представление о «крутости». И когда ты такой весь «известный режиссер, который чего-то добился», всегда найдется кто-то другой, кто на крыше.
— До недавнего времени Вы вели на «5 канале» передачу «Против течения», куда приглашали тех, кто поступил не как все, восстал против системы. Как, например, женщина, подавшая в суд на гаишников-хамов. Насколько Вам лично позиция «против течения» близка?
— До этого мы два года снимали программу «Энергичные люди», которая была мне гораздо более интересна. Мы встречались с людьми, которые в жизни что-то сделали. Например, наш герой, простой человек из глубинки, инвалид с детства, устроил выставку своих картин. Картины продал, а на деньги отреставрировал храм. Это были непридуманные истории. Таких людей мы находили по всей России, и во встречах с ними была бешеная энергетика. Достояние России — не нефть, не газ, а именно эти люди, которые, несмотря на запреты и непонимание, встают с дивана и пытаются сделать что-то важное. А дальше формат передачи поменялся. Она стала называться «Против течения» — и не важно, с каким это вектором, положительным или отрицательным. Я на самом деле думаю, что иногда, чтобы чего-то добиться, надо идти по течению, а потом немножко вбок, галсом. Очень просто быть революционером. Но мне кажется, что соль в том, что ты предлагаешь, а не в том, против чего ты восстаешь.
— А как Вы вообще относитесь к «острым» телевизионным передачам? Нужны ли они вообще?
— Существует две самые главные лжи на телевидении. Первая, это когда говорят: «Если вам не нравится, переключите». Ерунда это! Человек слаб, и внутри каждого, даже нравственного человека сидит маленький гадик, который хочет посмотреть в замочную скважину. Другое дело — ты этого гадика в себе давишь или его подкармливаешь. Но когда существует никем не ограниченный соблазн: ну кто проверит, что ты там смотришь — канал, где детей усыновляют, или канал, где детей насилуют? Этот гадик сидит и за тебя ручку пульта-то передергивает.
Вторая ложь — то, что телевидение нужно: новости, познавательные программы. Но сейчас распространяется такая тенденция — очень многие просто отказываются от телевизора. Они фильмы на дисках смотрят, а новости из интернета получают. Там хоть есть выбор, есть разноголосица мнений. В общем, не нужен на самом деле телек, прекрасно без него можно прожить.
Театр — это пинг-понг
— Ваш независимый театр существует уже 17 лет. Из подобных коллективов, образовавшихся в 90-е годы на известной в городе площадке независимых театров «С’танция» (в ДК «Первой пятилетки»), остался, наверное, только Ваш. Да и «С’танции» давно нет. При этом, хотя Вы и любимы в родном городе, востребованы за границей, у Вас до сих пор нет своей сценической площадки. И все-таки свое дело Вы продолжаете. Театр — так зачем он?
— Театр нужен, чтобы изменять людей, отрывать их от суеты. Впрочем, мне самому, пусть по образованию я актер и режиссер и прошел строгую классическую школу, неинтересно ходить в театр, чтобы увидеть, как на сцене женщина средних лет говорит проникновенно мужчине: «А помнишь, как мы с тобою в Гаграх…» Возникает ощущение, что меня принимают за идиота. Дело в том, что театр — противоестественная среда: здесь большое скопление людей, рядом сидит тетя Нюра, сзади Гоша, который жует жвачку, а мне пытаются «втюхать» про Гагры. Действительно, ложь, возведенная в степень!
Для меня театр — это эмоции. Поэтому мне, как режиссеру, хочется заразить зрителя не каким-то глубокомысленным рассуждением, а, прежде всего, эмоцией, настроить его на некое ощущение добра.
Вместе с тем театр — игра. И здесь мы идем через смех. Потому что человек начинает тебе доверять только тогда, когда смеется вместе с тобой. И именно тогда ты можешь сказать ему то, что тебя в настоящий момент действительно задевает. Согласитесь, если бы мы с вами встретились, например, на остановке, и вдруг я сказал вам: «Мне кажется, что-то происходит со временем. Я ощущаю себя во времени кораблем, который стоит на месте»… словом, прочел бы театральный монолог, — вы посмотрели бы на меня как на сумасшедшего и отошли в сторону. Так ведь? Но если бы мы с вами посидели в купе поезда, я рассказал пару анекдотов, у нас завязалась беседа, то эти самые слова прозвучали бы куда более естественно. У человека именно такой путь высказывания того, что болит. Потому что, если не болит — зачем делать спектакль?..
В нашем театре мы не служим — мы живем в нем, это наша семья. Поэтому он прежде всего нужен нам самим. А спектакль — это пинг-понг между актером и залом, когда энергетика, которую актер выплескивает в зал, возвращается к нему обратно. Если с наших спектаклей человек вернулся домой, лег в кровать и перед сном вдруг как-то заворочался, вспомнил, что зацепило, а наутро встал и почему-то жену в нос поцеловал, сказал соседу «здрасьте», — это здорово.
— Один известный клоун в интервью сказал, что его цель — дать людям расслабиться, отдохнуть, забыть о невзгодах и просто посмеяться. Но, согласитесь, что смех бывает разным! В случае с Вашим театром — что означает смех?
— Действительно, смех бывает разным: ржание, хихиканье, гоготание, ироническая улыбка. К сожалению, сейчас смех больше приобретает окраску всеобщего ржания. Но через ржание к людям не проникнешь. Только, наверное, к лошадям. Да и то вряд ли. Мне сразу приходят на ум Гоголь и Салтыков-Щедрин: они что, пишут свои произведения, чтобы просто посмеяться? Говорите — отдохнуть? А чем же вы, ребята, так душевно перенапряглись? Отдыхать надо, верно. Только у нас отдых после отдыха получается! Люди разучились духовно и душевно работать, сопереживать разучились. Я надеюсь, что наш театр как раз и побуждает к такой работе. Театр — это язык, который позволяет говорить о том, что нас действительно беспокоит. А смех — лишь средство. Вообще, средства выразительности бывают разными. Можно, например, выйти на сцену и крикнуть: «Ребята, меня беспокоит вот это, давайте об этом поговорим!» — тогда будет ток-шоу. Можно сказать о том же через образ, характер и взаимоотношения персонажей, через пластику и музыкальное оформление. Другое дело, насколько подготовлен зритель к восприятию выразительных средств. Когда мы показываем спектакли в Италии, Франции (в странах с большой театральной культурой, где зритель театрально образован), то ничего объяснять не надо. Но бывает по-другому — как-то на спектакле одна дама с первого ряда встала и со словами: «меня обманули, это пантомима!» — вышла из зала, хлопнув дверью. Как до нее достучаться? Нужно ли? У каждого свое зрелище, у каждого своя книга. Один читает букварь, другой — Павла Флоренского.
— «Православные» и «неправославные» театры бывают?
— Конечно! Это честный и нечестный театр. Посмотрите, сколько вокруг нечестных театров! Сколько зрелищ, которые не ради человека создаются, а чтобы «срубить бабок» и показать себя. Вопрос здесь в том: а что для тебя профессия — смысл или зарабатывание денег?
— Должны ли быть у режиссера нравственные табу, рамки?
— Если б я сейчас сказал вам, что каждый день читаю Библию и свое творчество стараюсь уложить в десять заповедей, то мое откровение прозвучало бы довольно примитивно. Поэтому скажу иначе. Для меня очень важно всегда помнить, что если ты занимаешься общественным делом, то ты ответственен за то, что делаешь. Ты хочешь самовыразиться и ради этого готов бестактно коснуться чувств других людей? Но этого делать никак нельзя. Нужно всегда чувствовать грань, за которую никогда не сможешь, не позволишь себе переступить, потому что от этого кому-то станет больно.
Фото Андрея Петрова
На заставке фрагмент фото: newtribuna.ru
Здесь можно обсудить эту статью в блогах Liveinternet.
