Аркадий Мамонтов начинал работать на телевидении корреспондентом в «горячих точках». Сегодня его хорошо знают по сюжетам в жанре расследовательской журналистики. А в день прибытия Пояса Богородицы в Россию вышел в эфир — хотя и далеко не в прайм-тайм, а почти в час ночи — документальный фильм Аркадия Мамонтова об этой святыне и о монастыре Ватопед, откуда она была привезена. Мы предполагали поговорить о съемках этого фильма, но Аркадий Викторович рассказал гораздо больше, чем мы ожидали услышать…
СПРАВКА: Аркадий Викторович Мамонтов
Родился в 1962 году в Новосибирске. После службы в армии окончил факультет журналистики МГУ (кафедра телевидения и радиовещания). Работал спецкором в «ТВ-Новости», с 1991 по 1994 гг. — корреспондентом в «горячих точках» на территории Молдавии, границе Нахичевани и Армении, в Таджикистане, государствах Балтии. С 1995 года — спецкор НТВ. Работал на военных конфликтах в Чечне, Ингушетии, Дагестане. В числе первых вошел в захваченную боевиками Басаева больницу в Буденновске.
С 2000 года работает на ТК «Россия». Автор программы «Специальный корреспондент».
Член Академии российского телевидения. Награжден орденом «За личное мужество», медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени и др.
Афон: попытка вторая
— Аркадий, летом этого года вы ездили на Афон снимать фильм о Поясе Богородицы. Но, насколько я знаю, это не первая Ваша попытка приехать на Святую гору со съемочной группой?
— Да, я был на Афоне 7 лет назад, тогда мы впервые решили попробовать снять фильм про Святую гору, про наш русский монастырь Святого Пантелеимона. Не удалось: Кинод (это высший орган управления Афона) не дал благословения на это. Поэтому мы просто пробыли в монастыре три дня как паломники: жили в архандарике (гостинице. — Ред.) втроем с коллегами. А уже в июле этого года все получилось!
— Быть на Афоне паломником и журналистом, то есть приехать по работе, — это разные вещи?
— Разные. Когда ты паломник, ты сосредоточен прежде всего на том, что происходит внутри тебя. Ты стремишься полностью погрузиться в атмосферу святого места, прочувствовать его, понять, поразмышлять, походить, посмотреть, пообщаться.
А вот если ты журналист, то на себе в таких местах сосредоточиваешься меньше. Ведь ты работаешь для людей. Как профессионал, ты любые события, встречи, разговоры пропускаешь через призму будущего фильма или программы. Это тоже интересно — наша профессия предполагает изучение мира, жизни. Хотя работа, конечно, всегда остается работой… И если паломник может посидеть, помолчать, подумать, то журналист должен говорить и действовать. Но, несмотря на это, афонская поездка дала нам удивительный опыт. Даже с учетом того, что было очень сильное противодействие нашему стремлению сделать фильм.
— В каком смысле?
— Не в плане каких-то юридических преград. Со стороны монастыря, напротив, нам очень охотно пошли навстречу, быстро оформили все документы. Я о другом противодействии. Не знаю, как у других было, я просто рассказываю про себя.
В Домодедове перед вылетом я вдруг почувствовал, что у меня начинает подниматься давление, сердцебиение сильное. Но главное — появляются такие мысли: «Да не надо тебе туда лететь! Опасно лететь — самолет упадет, вы со всей съемочной группой разобьетесь. И вообще, зачем тебе это надо?» Такая прямая атака. Я не склонен мистифицировать события, просто я рассказываю, как было. Я впервые в жизни вынужден был обратиться в медпункт в аэропорту. Сделали кардиограмму — она оказалась абсолютно нормальной, правда, давление действительно зашкаливало. Врачи вынуждены были сделать укол. Перед самым вылетом я зашел в медпункт уже около самых посадочных ворот. Измерил давление — нормально. Выхожу — и меня опять начинает трясти! В конце концов, я себя переборол, сел в самолет. Мы летели, как будто Бог нас нес на ладони — никакой тряски! Но в Уранополисе — это городок, пристань, откуда отправляются корабли на Афон — нас ждало второе испытание...
— Какое?
— Монастырь прислал за нами катер. Я спросил у капитана: «Есть ли на море волнение?» — а мы плыли не как все паломники, а огибали Афон с другой стороны, чтобы сразу прибыть в монастырь Ватопед, где хранится Пояс. Морячок ответил: «Да не волнуйтесь, все будет здорово!». И вот мы вышли из бухты… и попали в сильнейшее волнение! Для маленького кораблика 3 балла — это очень много: наш катер мотало, подкидывало, бросало из стороны в сторону. И всю дорогу — полтора часа — я в буквальном смысле в небо кричал молитву «Богородице, Дево». Сначала надо мной посмеивались ребятишки — коллеги, а когда нас стало особенно сильно швырять — на подветренной стороне — молиться начали уже все! И, слава Богу, до Афона мы добрались.
Как дети
— Приехали столичные журналисты, с центрального телевидения — снимать фильм о греческом монастыре, о его святыне... К вам не относились с недоверием, настороженностью?
— С самого начала — полдня, наверное, — к нам присматривались: все-таки люди новые, чужие. Но когда насельники поняли, что мы неравнодушные люди, что воспринимаем этот монастырь, его храмы, иконы, монахов, паломников с верой, с благоговением, то, конечно, открылись нам. Я помню, настоятель в первую же нашу встречу сказал мне такую фразу: «Ты снимешь хороший фильм». Я поразился: как я сниму? Я не знал, что именно снимать — ей-Богу!
— Как это не знали? Вы же понимали, куда и за чем едете.
— Да, но я не представлял, как снять так, чтобы люди посмотрели и прониклись, чтобы передать то, что я там увидел и почувствовал. Можно же просто формально снять фильм, а можно — снять неформально. Но как? Тут же нет технологии, алгоритма! Я растерялся. Собралось огромное количество материала: на тебя все новая и новая информация валится, и ты должен быстро сориентироваться. Весь наш первоначальный сценарий разлетелся, все случилось по-другому!
— Сколько у Вас дней было на работу?
— Всего пять дней! Мы приступили к работе тут же: приехали, сбросили вещи в гостинице и с ходу пошли снимать. Нас сопровождал монах, отец Феодох, он родом из Грузии, прекрасно знает русский язык, очень хороший человек — умный, эрудированный, дружелюбный.
К концу первой половины дня мы вымотались. Я смотрел на монахов — как они трудятся и как они при этом спокойны — и поражался! Это другой мир, другое отношение людей друг к другу. Представьте себе: в год в этом монастыре бывает 50 тысяч паломников — ведь можно озвереть от такого количества гостей. Потому что за каждым надо убрать, застелить кровать, каждого накормить, каждого вновь прибывшего паломника угощают водой и рахат-лукумом. Там нет гастарбайтеров или прислуги — это делают сами монахи. И при этом успевают молиться по 6-8 часов в день!
Мне запомнился монах-ключник, который менял белье в номерах. Когда мы с ним в гостиничном лифте поднимались, он постоянно повторял тихонько: «Кирие елейсон, кирие елейсон», то есть «Господи, помилуй». Они всегда молятся про себя, это им помогает. Там воспитывается ангельское терпение! А попробуй ко всем будь ровен, дружелюбен — люди-то разные приезжают, из разных стран, разных культур, с разными целями. Меня поразило общение с монахами. И не только оно. Надо сказать, что на Афоне в принципе совершенно уникальная атмосфера и культура общения. Удивительно: я не заметил ни одного проявления жестокости, не услышал ни одного грубого слова. На острове ведь одни мужчины, а чувствовали себя мы там — как дети! Вся шелуха, вся взрослая наигранность сразу с нас слетели. Это меня поразило больше всего.
И присутствие Божие и Божьей Матери чувствовалось очень сильно. Помните, в нашем фильме был парень-паломник, который сказал: «Я понял, что здесь всё есть. Я теперь смерти не боюсь».
— И Вы это поняли?
— Да. Это правда — так же и мы чувствовали.
— На Ваших коллег тоже повлияла эта поездка?
— Да. Например, Дмитрий, молодой корреспондент, который ездил с нами, в подобное место попал впервые и был, конечно, оглушен — в хорошем смысле этого слова. Он раскрылся. У него был такой взгляд, как будто он маму увидел после долгой разлуки. Наверное, он к чему-то очень родному прикоснулся. Люди там менялись, это было видно.
В первый день съемок на остров приехали немцы (а в монастыре проводят экскурсии на пяти разных языках) — они как раз вошли в храм, когда мы снимали вынос из алтаря Пояса Богородицы и других святынь монастыря. Картина была такая: русские, греки, румыны — православные — крестятся, с благоговением прикладываются… и немцы стоят — вот что значит другая культура! — смотрят, как на диво какое-то: что это тут такое? Потом сами прошли перед этими святынями, выставленными в ряд перед алтарем, просто посмотрели на них, послушали, как монах им рассказывает о них, и отошли.
Оказывается, это был первый день их пребывания на Афоне. А на второй день я снова увидел этих немцев: у них были совершенно другие лица! Не видел, прикладывались ли они к святыням или нет. Но то, что они по-другому смотрели на всё, проведя ночь в монастыре, было очевидно.
— Там, говорят, как будто и нет разных национальностей…
— Не то что нет... Они есть, просто этого не чувствуется — там все едины во Христе. Кто откуда приехал — меня, собственно говоря, не интересовало. Православный — и всё. Среди монахов — люди со всего белого света! Конечно, в первую очередь это греки, потом — русские, потом — французы, австралийцы, немцы, американцы, англичане, канадцы, грузины, арабы. В общем, со всего мира. Вот уж действительно — нет ни эллина, ни иудея. Все — братья во Христе.
На воздусях
— Когда Вы к вере пришли?
— Еще в армии — в 1980-82 годах. Нас там колотили здорово, как в тюрьме… Конечно, мне надо было в армию идти, это школа жизни — я не спорю. Но я был интеллигентным мальчиком, из кинематографической семьи: не пил, не курил, матом не ругался. А тут раз — мне 18 лет исполнилось, и меня забрали служить в Забайкалье. В общем, я нагляделся там много на что. И когда было особенно тяжело, надо было к чему-то, к кому-то обратиться. Вот так вот, не зная, как, кого-то я молил о помощи. После армии — крестился. И тогда уже стал идти к Богу, ошибаясь, падая.
Позже я для себя вывел такую формулу: в жизни есть две дороги. Одна — классное шоссе, автобан, пять полос с асфальтовым покрытием, с освещением, по нему можно даже пешком идти с удовольствием, отдыхая иногда в придорожных кафе. А в конце — красивые ажурные ворота, шикарные, золотые.
И есть другая дорога — наша, русская. В деревню Нижние Котлы. Вся разбитая, в рытвинах, ехать по ней невозможно, а идти — еще трудней. А в конце — калитка скособоченная, из горбыля сколоченная. И от человека зависит, какую дорогу выбирать. Всегда стоит выбор — ваш, мой, ее, его: идти, где удобно, или там, где тяжело. Главный вопрос в том, куда придешь. Человек всегда сам выбирает свой путь. Я выбрал не шоссе.
— Значит, Вы впервые ехали на Святую гору, уже определившись с выбором. Но все же Вас не разочаровал тот факт, что Вам в первый раз отказали в съемках?
— Нет, неприятного осадка у нас не осталось, там все равно было очень хорошо. Тогда нам все было в новинку, все казалось удивительным. Ночью при свечах мы впервые все вместе читали вечерние молитвы перед сном, потом вставали в 3 часа ночи и шли на службу. Это было так странно. И послушания — тоже казались странными.
Утром к нам подошел монах и сказал: «Знаете что, ребята. Надо помочь убрать верхний храм: вымыть пол, ступеньки, протереть стасидии*…». «Конечно!» — ответили мы, а сами переглянулись с некоторым недоумением: как это? Мы что — сейчас мыть полы будем? Ну, ладно, проблем нет, помоем! А монах добавил, видно, в шутку: «Знаете, кто в монастыре храм уберет, тому семь грехов спишется». Мы рванули туда, в этот храм, наперегонки! (смеется) До дыр все протерли, убрались так, что там все блестело — как в армии, в общем.
Еще мне очень запомнился случай, который произошел на нашей первой трапезе. Как видите, меня достаточно много, я люблю покушать — есть у меня такой недостаток. Сидели мы, миряне, в ряд, а напротив нас, тоже в ряд, сидели монахи. Мы с ребятами «наворачивали» с голоду (а перед этим мы хорошо поработали) кашу, оливки и все, что там стояло. Как нам казалось, делали мы это медленно и чинно, а на самом деле оказалось — быстро и суетливо. Напротив меня сидел очень худой монах. Лицо — благообразное, глаза — светлые, кристальной чистоты. Перед ним стоит алюминиевая тарелка с фруктами. И он не спеша берет оттуда виноградинку — и откусывает ее. И всё! А ведь он не меньше моего работал! Когда мы встали из-за стола, я подумал: сколько надо было этому человеку идти к такому простому действию? Чтобы вот так просто взять одну виноградинку и не спеша есть? Что стоит за этим неимоверным воздержанием? Он не хотел передо мной рисоваться, просто у него такой образ жизни…
— Ваше самое сильное впечатление от Афона?
— В первую нашу поездку, в одну из ночей, перед утренней службой я вышел на монастырский двор — а электрического освещения там нет. И вот представьте себе: неверный свет луны, неземной аромат — видимо, деревья цвели, дело было весной. И тишина, только птицы поют перед рассветом, и звезды, как бриллианты, рассыпаны по небу. Это было нечто! Я стоял в этом дворе практически неподвижно где-то час, боялся дышать — такое ощущение было, как говорится, что ты «на воздусях». Непередаваемое ощущение покоя, любви.
— Трех дней хватило, чтоб ощутить то, что постоянно ускользает от нас в обычной жизни?
— Вы знаете, там, на Афоне, какое-то необыкновенное течение времени, даже отсутствие времени. В нашем мире, который опутан сетями прогресса, мы все куда-то бежим, едем, спешим, летим, даже ходить не умеем как следует. Мы с вами москвичи, а давайте переедем в провинцию, скажем, в город Барнаул и с ходу пойдем по центральной улице. Вы и я — мы будем обгонять всех подряд! Потому что мы, к сожалению, уже по привычке бежим куда-то. Ритм жизни подгоняет, а это плохо: надо жить спокойно, размеренно, думать, размышлять, созерцанием заниматься. Но есть вещи, которые, к сожалению, пока сильнее нас… Как бы там ни было, Бог дает тебе моменты, когда ты можешь в этой гонке остановиться. И вот тогда был такой момент. Когда я впервые оказался на Афоне, понял, почему надо ходить в храм в воскресенье и на праздники.
— Почему?
— Потому что по воскресеньям ты из этой суеты никчемной выпадаешь и, приходя в храм, оказываешься в Божьем мире. Горнем мире. Общение с Богом — оно не терпит суеты. Оно требует беседы, тихой и спокойной. Иисус Христос и с учениками, и с людьми, среди которых Он проповедовал, всегда беседовал спокойно, не спеша.
Так что получается, воскресенье — это и память Воскресения Бога нашего Иисуса Христа и вместе с тем — воскресение нашего духа, потому, что в этот день мы целиком с Господом.
Я, конечно, не очень хороший христианин: мне иногда трудно всю службу отстоять, я иногда могу проспать и опоздать на Литургию, с ноги на ногу стоять, переминаться, но все равно бывают такие дни, в которые ты весь в богослужении, весь в молитве. Это, конечно, очень многое дает человеку. Особенно в наш век.
Очередь-радуга
— Первое прикосновение к Поясу Богородицы — каким оно было? Вы впервые увидели эту святыню в Вашу вторую, рабочую, поездку?
— Да. Каждый день после трапезы Пояс выносят к паломникам. Мы пришли с камерами — снимать этот эпизод для фильма. Священник вынес ларец, открыл, поставил, и люди стали подходить, прикладываться. А поскольку это был рабочий момент съемок, я сначала и не прочувствовал, что происходит нечто необычное. Сам приложился, помолился — но как-то все обыденно.
Я понял, что это за необыкновенная святыня, уже позже, когда настоятель монастыря повел меня в алтарь. Я встал на колени, а он взял ковчег и крестообразно осенил меня им, благословляя. Сначала ощущений никаких не было. Настоятель прочел молитву. И вот тут как будто, знаете, какой-то столп света на меня упал — не в физическом смысле, конечно, это душевные ощущения. Поток любви, благодати. Это неописуемое ощущение! И я заплакал, потому что… все мы люди очень грешные. Очень грешные. И мне было непонятно, за что мне, такому грешному, недостойному, дано было почувствовать нечто такое, чего не выразить словами, не описать, не углядеть никак!
— Что бы Вы сказали на возражение, что поклонение Поясу Богородицы в какой-то степени граничит с фетишизмом, что это лишнее?
— Я постараюсь объяснить — но оговорюсь: это мое личное мнение, я могу быть неправ. Мы снимаем сейчас программу «Рождественская открытка». В Петербурге мы встречались с коллекционером, который собрал 40 тысяч открыток, в том числе старинных: конца XIX — начала XX века. Я читал эти открытки. Скажем, открытка 1902 года: «Милая Маша! Поздравляю тебя с Рождеством Христовым и Новым годом! Желаю тебе здоровья, счастья, удачи. Надеюсь быть с вами в Новом году! Петр». В этих строках — ощущение жизни, которой уже нет, она ушла, но в то же время — осталась в этих строках. Так и Пояс: его Матерь Господа нашего носила, когда ходила по этой земле. Это материальное свидетельство Горнего мира. И здесь нет никакого фетишизма — это, на мой взгляд, проблемы тех людей, которые так говорят. А наше счастье, что миллионы наших людей шли к Поясу как к Величайшей Святыне.
— Невероятная очередь к Поясу — она, на Ваш взгляд, что-то рассказала о нашем народе, о стране?
— Конечно. Очередь показала, что у народа есть Вера. Вера, которую «утюжили», корежили, выжигали каленым железом на протяжении всего XX века. Но простые люди все равно верили и продолжают верить. Самое главное: наш народ, русские — я имею в виду не национальность — он жаждет Веры! Потому что ему в свое время перекрыли этот источник, в чем он и сам был виноват: нельзя было отказываться от государя-императора, нельзя было отрекаться от своей Веры. Наши предки соблазнились обещаниями: нам показали змия с золотым яблоком в пасти, и мы кинулись за ним! Думали, что у нас нужники будут из золота, будем жить при коммунизме, как в раю. Такого не бывает. Мир справедливости — это ад, а мир любви — это рай. Вот в чем дело. А сейчас пришло трезвение, и народ жаждет Бога. Поэтому слава Богу, что в Россию прибыла эта святыня, и что люди стояли в очереди.
— А Вы эту самую очередь видели своими глазами, подходили к ней?
— Видел, конечно.
— Какое на Вас впечатление она произвела?
— Благодати. Если б эту очередь можно было бы сфотографировать специальными приборами, она вся бы переливалась радугой. Несмотря на цыган, которые ходили и навязчиво просили денег, несмотря ни на какие споры, ссоры — все равно там была благодать: вот она льется, ее ничем не остановить! И неважно, что говорили неверующие люди: якобы большинство стояло из корысти, эгоистично просило каких-то утилитарных, земных вещей, для себя. Да, просили. Мы люди — мы просили помощи у Бога, у Его Пречистой Матери. А кто нам еще поможет? Но мы-то просили с Верою. Господь же Сам сказал: «Просите и дано будет вам».
Без веры в этом мире делать нечего
— Вы снимаете фильмы о тяжелых явлениях современности, о страшных вещах, которые творятся в нашей стране. И с другой стороны — о святых и святынях, и всегда говорите о вере в наш народ. Одно другому не мешает?
— Наоборот, помогает! Помогает не впасть в уныние. Как бы страшно ни было, а кто-то говорить об этом должен. Понимаете, каждому из нас — вам, мне, любому другому человеку — дано нести определенное служение в этом мире. Мне судил Господь работать в тележурналистике — я работаю. И считаю, что, если есть возможность говорить с экрана о вещах, которые открывают глаза людям на какие-то явления в жизни, я обязан это делать. Я же работаю не потому, что мне это неимоверно нравится, а потому что… чем же еще я могу людям помочь? Ну чем, как? Я не полицейский, не депутат — я просто журналист. Я могу просто сделать фильм о том, что я вижу. Со злом бороться надо, нельзя просто так сидеть сложа руки.
— Вы как-то сказали, что своими расследовательскими программами защищаете свой народ. Программы о Поясе Богородицы, о других святынях тоже подходят под эту категорию?
— Конечно. Кто-то посмотрит, хоть один человек, и умилится, как я умилился, и почувствует то, что чувствовала вся наша съемочная группа. И утешится этим, скажет: «Ой, как интересно!». И что-то в его душе дрогнет. Если хоть один человек так отреагирует, я буду счастлив. Безусловно, масса людей свидетельства о вере не принимает, не принимают Христа. Это личное дело каждого человека… Но я вам должен сказать, что в современном мире без Веры делать нечего.
— Почему?
— Потому что только Вера человека удержит на поверхности и спасет от падения в какую-либо пропасть. Сегодня мир настолько яркий, он предлагает столько увлекательных возможностей: карьера, работа, творчество, машина, квартира, путешествия, деньги, женщины — все что хочешь!
Раньше главным испытанием христиан был страх перед физическими муками, как во времена Римской империи, или страх остаться без работы, без хлеба, как в советские времена. Сейчас другое испытание — муки соблазна. Скажем, у тебя все есть — iPhone, iPad, машина, успех, интересное общение — зачем о Боге помнить? И вот это испытание, может быть, еще страшнее и тяжелее, чем физические пытки. Потому что соблазн не поймаешь, он эфемерный, с ним тяжелее бороться. Но тем не менее есть люди невероятно богатые, которые оставляют все и идут в монахи.
— Вы таких встречали во время съемок?
— Да. В одном не вошедшем в краткую версию фильма «Пояс Богородицы» интервью я спрашиваю у русского монаха, насельника Андреевского скита на Афоне: «Как так? К вам в монастырь, постригаться в монахи, приходят в том числе и очень богатые люди — как они от всего отказываются? Получается, все яркие возможности мира они оставляют за какое-то обещание, исполнение которого в этой жизни даже не увидят!». Он мне ответил: «Яркие возможности — ну и что? Это все до гробовой доски. А что потом?» А потом, если ты веришь, то — жизнь вечная. Если ты веришь. Потому что не зря Господь сказал: «Веруй в Меня и не увидишь смерти во век». И о своей Вере надо не бояться говорить полным голосом.
— А как же понимание того, что ты не вполне сам соответствуешь идеалам, о которых говоришь?
— Главное, — говорить об этом искренне. Самонадеянность, конечно, вредна: если ты как журналист пишешь или делаешь программы на телевидении о Православии, разумеется, нужно консультироваться со священниками, чтобы сделать все правильно. Это очень важный момент. Но своей Веры мы не должны стесняться. А наоборот — должны быть готовы за нее ответить и за нее постоять. Как Иоанн Златоуст пишет: «Если ты услышишь, что кто-нибудь на площади хулит Бога, сделай ему внушение. Если не послушает, не бойся ударить его по ланите». Но главное — дай Бог нам всем быть рабами Христовыми, чтобы жизнь свою не просто так прожить. Это очень важно.
Фото Игоря Белокопытова и из архива Аркадия Мамонтова
