В пасхальную ночь 18 апреля 1993 года, в Оптиной пустыни были убиты три инока — Василий (Росляков), Трофим (Татарников) и Ферапонт (Пушкарев).
Когда я узнала об этом, то поехала на Оптинское подворье, я хотела оплакивать отца Василия вместе со всеми, одна я не могла понести это горе. Там уже стояли заплаканные люди, к нам вышел настоятель подворья, отец Феофилакт, он был другом отца Василия. Отец Феофилакт шел с кадилом, очень прямо держась, со строгим ясным лицом, всхлипывания затихли. Он стал служить панихиду пасхальным чином своим звонким сильным голосом, и я поняла, почувствовала впервые всем своим нутром слова: «Смертью смерть поправ», эту скорбь и пасхальную радость.
Меня одолевали мысли: каковы же матери, воспитавшие таких сыновей? И Бог дал мне встретиться с ними.
В конце мая у нас в воскресной школе Оптинского подворья было последнее занятие для детей. «Будет зачет и чаепитие, — сказал отец Феофилакт, — приходите с горячими пирогами». Пока помещение было занято, мы сидели с родителями во дворе, дети носились по молодой травке, а на скамье стояли сумки с укутанными пирогами.
Солнышко грело по-летнему, было умиротворение, и только на краю скамьи плакала женщина: «Что я за проклятая такая. Был у меня духовник, отец Александр Мень, его убили. Потом духовником стал отец Василий, и его убили!» Ее утешала, гладя по голове, пожилая женщина в синем платке с корабликами: «А как провожали-то братиков в Оптине, как хорошо поминали…»
— А Вы — чья мама? — спросила ее я.
— Я — мама отца Василия.
— Как хорошо, что вы не плачете, — сказала я.
— А я все слезы уже выплакала, — улыбнулась она.
Потом мы с мамой отца Василия, бывало, вместе мыли полы в храме, ухаживали за цветами, она радовалась любой возможности помочь подворью: «Когда я вижу братьев, идущих в мантиях, все мне кажется, что и отец Василий идет среди них, они все мне родные стали». Потом она приняла монашество с именем Василисса, идя вслед за сыном ко Христу. А тогда еще она делала в Церкви свои первые шаги: «Вот говорят мне: читай Псалтирь по отцу Василию, а я говорю, я же слов этих не понимаю. Ничего, ничего, читай, ты слова не понимаешь, а ангелы их понимают, и бесы их понимают. Читай».
Она рассказывала, что не хотела отпускать сына в монастырь: «Раз съездил в Оптину как журналист, потом еще раз поехал, еще, ладно, но зачем насовсем уезжать из дома? А он мне: “Ты ведь тоже оставила дом, когда из деревни в Москву уехала”. — “Так я за хорошей жизнью ехала, а ты куда?” — “И я за хорошей жизнью, мама”. — “Так у тебя же книги в библиотеку не сданные. И спортинвентарь, как ты уедешь?” — “Я все вернул, я отдал все долги”. Он, Игорь, ведь единственный сын был у нас».
Интересно, что, когда она говорила о его жизни до монастыря, то называла его «Игорь», после принятия им монашества — «отец Василий».
«Ему ведь так тяжело было служить в Москве, — вспоминала она. — Здесь столько знакомых, он все время рвался назад, в Оптину. Монах вне стен монастыря как рыба, выброшенная из воды, говорил он, трудно молиться…
А нам так легко было молиться с ним рядом!
Мне однокурсник его рассказывал, что он приснился ему после смерти, светлый, радостный. И тот ему говорит: “Игорь, покажи твои раны!” — “Какие раны? Их нет. Смотри”, — и распахнул одежду, там мощный торс, каким он видел его на тренировках. Они ведь вместе в водное поло играли, на соревнованиях. И его так поразил этот сон, что он с другими его однокурсниками поехал в Оптину и крестился там».
Когда потом, в Оптиной пустыни, я познакомилась с мамой инока Трофима, она тоже рассказала мне сон, свой сон, который мучил ее всю жизнь. Как будто она бежит по берегу за ним, Лёнечкой, как его звали в детстве, а бурная река уносит, уволакивает его… «Я всю жизнь почему-то боялась, что его убьют. Он такой добрый был, светлый, особенный среди моих пяти детей! А когда он написал мне, что нашел свое место в жизни и сейчас он в монастыре, в Оптиной пустыни, я подумала: “Вот теперь его не убьют”. А потом мне опять приснился этот сон, уже после его смерти. Я плачу и вижу во сне, как он идет ко мне, выходя из воды: “Мама, мама, я ведь живой”. И отряхивает с себя кровь, стирает ее, и раны вместе с кровью стираются с его тела: “Я живой, не плачь, мама”». Он, старшенький, мне всегда помогал по хозяйству, с детьми, жалел меня. И сейчас он мне помогает. И другим людям тоже. И тебе поможет, если попросишь его, — шепотом сказала она, — Трофимушка добрый, он всегда поможет». Она тоже стала монахиней, мама отца Трофима.
Сейчас есть уже много свидетельств разных людей о молитвенной помощи оптинских иноков, но главное чудо, как мне кажется, то, что они увлекли за собой к Богу, к Православной Церкви, много людей, среди которых есть монахини Василисса и Мария, мамы иеромонаха Василия и инока Трофима. А книга, написанная о них Н. А. Павловой, «Пасха красная», стала одной из лучших православных книг.
Читайте также:
«Саша, ты в курсе, что в Оптиной монахов убили?» — какой я запомню Пасху 1993 года
