Весь последний год я пролежал на диване. Не в прямом смысле, конечно. Я ходил на пары, даже сдавал кое-как сессии, но внутри была сплошная вата — хроническая лень, апатия и полное отсутствие целей. Жизнь свелась к соцсетям, стихам, сериалам и глухому бубнению «вот закончу универ, и тогда…». А тогда — что? Я не знал.
Поездка в монастырь на Байкале в составе студенческой группы стала попыткой выдернуть себя за шкирку из этого болота. Мол, физический труд, свежий воздух, полезное дело — облагораживаем территорию. Авось всколыхнется что-то внутри.
И там я встретил Александра Витальевича. Загадочного, пусть и крайне простого старика. Он проводил экскурсии, поливал огород. От него исходила такая глубокая, немудрствующая покорность судьбе, которой мне так не хватало. Мы разговорились вечером, после работ.
Его история оказалась интереснее, чем я ожидал. Как потом сказал мне один преподаватель: «Иной трудник интереснее отдельно взятого архиерея; люди ж все… разные». Когда-то он был успешным горным инженером, объездил полмира, у него были деньги, которых я не мог себе представить. А потом он всё бросил.
«Я 43 года добывал в Якутии полезные ископаемые, — рассказывал он, смотря на красный угол. — Был в Китае раз восемь, объездил Европу вдоль и поперёк. Зарабатывал столько, что мог позволить себе всё: дорогие отели, рестораны, санатории. Был страшным фанатиком футбола — мог часами рассказывать о составах команд шестидесятых годов. Но чем больше я получал от жизни, тем острее чувствовал пустоту внутри. Без Бога это не жизнь, а бессмысленное существование. Переломный момент наступил на работе: столкнулся с чудовищной несправедливостью, сказал правду и поплатился должностью. Тех, кто тогда ”опустил“ меня, я теперь считаю своими спасителями — они выбили меня из той гонки, что вела в никуда. Именно тогда я по-настоящему обратился к вере — пришёл в храм... причем на тот момент еще некрещёным. И с тех пор мои стадионы постепенно сменились монастырями. Я оставил всю суету позади меня...».
Он рассказывал, а у меня внутри всё переворачивалось. Странное чувство: говоря о себе, он как будто говорил и обо мне. Несмотря на полную материальную обеспеченность, итог его жизни был тот же — пустота. И его спасение было не в том, чтобы, носясь по разным точкам на карте мира, искать себя, а в том, чтобы забыть о себе в ежедневном труде и молитве.
Через день мне нужно было уезжать. Всю ночь я не спал. Мне казалось, что я прикоснулся к какой-то давно и всеми забытой истине.
Утром, загружая рюкзак в уазик, я увидел Александра Витальевича. Подошел попрощаться и спросил то, что так и вертелось на языке все эти дни:
— Александр Витальевич, а вот здесь, в монастыре, какое главное искушение? Наверное, гордыня? Неверие или маловерие?
Он не ответил сразу. Молчал. А потом и вовсе отошёл немного в сторону и там, крепко задумавшись, около трёх минут всё повторял: «Сейчас, секунду...».
Наконец взглянул на меня:
— Главное искушение? Да то же, что и у большинства. Лень. Нега. Расслабленность. Душу ведь если не напрягать, она атрофируется. Здесь это просто виднее. В миру можно прикрыть лень суетой, деньгами, развлечениями. А тут остаёшься с ней один на один. И каждый день маленький бой. Встать на молитву, когда тело одеревенело. Пойти колоть дрова, когда душа ленится.
Я ждал чего угодно — высоких слов о борьбе с демонами, об искушении гордыней. А он сказал про обыкновенную, приземленную, и настолько знакомую мне лень.
И я понял. Понял всё. Еще несколько минут назад мне казалось, что такие, как Александр Витальевич, спасены раз и навсегда, что они живут в каком-то ином, духовном измерении, где нет места моим жалким проблемам.
А оказалось, что его главная битва — та же, что и моя. Просто он её принимает. Каждый день. А я — нет.
Он не уходил от себя. Он шёл на себя в атаку. Он убивал в себе своё слабое, ленивое, ноющее «я» — не физически, а духовно, — чтобы дать место чему-то большему.
