«Мы ленивы и нелюбопытны», – говорил Пушкин. Я вспомнил это пушкинское выражение применительно к Никите Хрущеву. Этот человек 11 лет возглавлял нашу страну, 20 лет был ближайшим соратником Сталина, на пути к самой вершине власти прошел жесточайшую, беспримерную в мировой истории школу выживания и коварных интриг. Однако в общественном сознании до сих пор почему то бытует образ импульсивного и не очень далекого политика, чудака, словом, «волюнтариста».
Этот образ создавался усилиями пропаганды еще в брежневское время. Но, как и всякое идеологическое «творчество», он далек от исторической реальности. Хрущеву удалось переиграть Берию и «антипартийную группу Молотова–Кагановича–Маленкова», стать преемником Сталина и начать широкомасштабные реформы. При нем в космос полетел Гагарин и началось массовое жилищное строительство. Он прошел через Карибский кризис. Много еще чего можно вспомнить. Очень мало у кого в политической истории есть подобный послужной список.
Да, конечно, Хрущев немало «чудил». Однако даже его странным выходкам вроде «кукурузы царицы полей» тоже есть объяснение. Они на самом деле вписываются в логику коммунистического мировоззрения. Утопические чудачества а-ля Хрущев – это попытка найти своего рода «золотой ключик», которым можно будет отомкнуть дверь в светлое коммунистическое будущее. А поскольку это будущее даже классикам марксизма-ленинизма рисовалось в тумане (никаких конкретных его описаний они не оставили), то и поиски путей туда неизбежно предполагают странные шараханья. Так что фигура Хрущева способна многое рассказать и о коммунизме, тогда, казалось, на очень долгое время покорившем себе Россию, и о духовной эволюции нашей страны в XX веке в целом.
Белое и черное
Широко известен памятник, который Хрущеву на его могиле на Новодевичьем кладбище поставил скульптор Эрнст Неизвестный. Одна его половина – из белого мрамора, другая – из черного гранита. Это удачный художественный образ, отражающий противоречивую натуру и противоречивые деяния Хрущева. И мне представляется, что дело тут не только в особенностях его личности. Причины этой хрущевской противоречивости в свою очередь шире и глубже.
Он попытался, отказываясь от бесчеловечной сталинской логики «лес рубят – щепки летят» (и то – не во всем!), сохранить верность основам, но эта попытка оказалась обреченной на неуспех. «Заклинаем вас, во имя жалости к человечеству – будьте жестоки», – говорили еще французские революционеры. Причем и гуманистическая антисталинская тенденция, и реальная сталинская политика – все это составляющие коммунизма как движения и мировоззрения. Только вот второе на практике подмяло под себя и подчинило себе первое. Хрущев не смог отказаться от восхваления Сталина даже после 20 съезда, продолжал считать его марксистом и великим государственным деятелем, но (не повезло!) просто «жестоким человеком». Он метался и сам не знал, что думать. В том же 1956 году он то говорит, что «дай бог, чтобы каждый коммунист боролся за интересы рабочего класса также, как Сталин», то – «не знаю, не понимаю! Черт его знает, как объяснить гибель стольких людей!»
Действительно, как могли в одном человеке уживаться самые разные, противоположные вещи? Когда во время Гражданской в 1918 году от тифа умирает его первая жена, Хрущев запрещает ее отпевать. Он распорядился даже не вносить гроб с телом в сельскую церковь, боковая дверь которой выходила на кладбище, а перенести его на руках через кладбищенскую ограду. С другой стороны, когда после смерти Сталина он в первый раз посещает Киев, то, по рассказам его помощника Андрея Шевченко, Хрущев поставил крест на могиле матери, встал перед ним на колени и перекрестился. И это совсем незадолго перед активизацией антирелигиозной политики в СССР по его же почину.
С одной стороны Хрущев – один из проводников сталинского террора в 30-е годы. В самый пик борьбы с «врагами народа» он произносил пламенные речи, призывая к расстрелам. Он лично утверждал списки и планы по репрессиям, одобряя аресты даже тех людей, в невиновности которых он в глубине души не сомневался. С другой стороны, еще в конце 1940-х годов в сугубо приватном разговоре со своим старым другом, который случайно подслушала его 12-летняя дочь, в ответ на обвинения партии в казни невиновных Тухачевского, Якира и др., Хрущев восклицает:
– Ты меня этим не попрекай, я был к этому непричастен. А я когда смогу, когда это будет в моей власти и силах, рассчитаюсь с этим …швили (непечатн. – прим. ред.) сполна. Я ему никого не прощу – ни Кирова, ни Якира, ни Тухачевского, ни самого простого работягу и крестьянина.
И ведь не простил. Именно он стал инициатором разоблачения культа личности и вакханалии репрессий. Возможно, свою роль тут сыграло то, что еще в 20-е годы, на короткое время Хрущев совершал «колебания троцкистского характера», то есть, поддержал троцкистскую оппозицию. Правда, потом он очень быстро исправился и стал правоверным, прямо таки ярым сталинцем, но, кажется, он был единственным из ближайших соратников Сталина, кто, пусть на миг, но открыто колебался в 1920-е годы не только вместе с линией партии.
С одной стороны, сделавший первые шаги в своей рабочей карьере в шахтерской Юзовке (ныне Донецк), Хрущев стал инициатором передачи Украине Крыма. С другой стороны, он, долгие годы возглавлявший советскую Украину, не говорил по-украински и считал себя русским, о чем и писал во всех своих анкетах.
Романтик коммунизма
Хрущеву не удалось получить законченное высшее образование, хотя в молодости он очень хотел быть инженером. Но увлечение техникой и благоговение перед ее новинками осталось у него на всю жизнь. В каком-то смысле он в своем мировоззрении следовал формуле Ленина «коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Программа послесталинских реформ к этому во многом и сводилась. Вернуть социализму путем возвращения к «ленинским нормам партийной жизни» человеческое измерение и придумать что-нибудь этакое, что и позволит перегнать Америку и наконец-то построить коммунизм. Отсюда то чрезмерное увлечение «химизацией» сельского хозяйства, то тотальное «окукурузивание», то еще что-нибудь подобное.
Он буквально напоминал героев Андрея Платонова, когда, например, в 1930-е годы на Украине на полном серьезе выдвинул прожект, чтобы свежее молоко прямо из деревень по трубам, проложенным под землей, доставлялось бы на продажу в город. Впрочем, иногда его выдумки были удачны. Так в своих мемуарах Хрущев хвалится тем, что именно он придумал размещать межконтинентальные баллистические ракеты в подземных шахтах.
Надо сказать, что такое изобретательство напополам с необузданной фантазией – на самом деле органичная часть коммунистического мировоззрения. Ставка на победное конструирование реальности человеческим разумом – разве не этим отличался утопический коммунизм Кампанеллы, Мора и иже с ними? Если Сталин сполна выразил тоталитарную сторону коммунизма, то Хрущев – его мечтательное, прожектерское содержание. Так что он с его так называемым волюнтаризмом (который есть тот же утопизм) фигура в мировом коммунизме неслучайная и показательная. Причем этот утопизм парадоксальным опять-таки образом сочетался с огромной реальной практической работой.
Но в принципе, Хрущев мог и карту звездного неба попытаться исправить, если бы вдруг он посчитал, что того требуют интересы всеобщего счастья. По сути, для коммунистов наука и техника должны были совершать те чудеса, которые верующие возлагают на Бога. Утопизм и вырастал из веры в человеческий разум и его полную дееспособность, в совершенство человеческих способностей и здешнего мира. Дескать, лишь общественные условия пока мешают зажить как в раю. Но, встав на этот путь, получишь не только трагедию, но и в каком-то смысле – почти фарс, как это порой случалось с Хрущевым.
Он, как это ни парадоксально, остался настоящим романтиком коммунизма. Принятая при Хрущеве в 1961 году Программа КПСС, обещавшая построить коммунизм к 1980 году, заканчивалась фразой, которая звучит скорее как поэтический отрывок из Маяковского: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
Из его внутренней и искренней преданности коммунизму – всплеск борьбы с религией и усиление атеистической пропаганды. С другой стороны, в моральный кодекс строителя коммунизма, тоже принятый при Хрущеве, пусть в искаженном виде, но вошли и христианские ценности, например, пункты 6–8:
6. Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат.
7. Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни.
8. Взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей.
Вот что о принятии и написании этого кодекса вспоминал политолог Федор Бурлацкий. «Мы стали фантазировать. Один говорит “мир”, другой ― “cвобода”, третий ― “солидарность”… Я сказал, что нужно исходить не только из коммунистических постулатов, но и также из заповедей Моисея, Христа, тогда всё действительно “ляжет” на общественное сознание. Это был сознательный акт включения в коммунистическую идеологию религиозных элементов».
Попытка «возвращения к ленинским нормам партийной жизни» при Хрущеве и разоблачение культа личности были воспоминанием о гуманистическом посыле коммунизма, что человек действительно должен был быть другому человеку другом, товарищем и братом. Но гуманизм этот был замешан на вере в совершенство человека, на антропологии, во многом противоположной христианской. Однако уже сам опыт отношений на самом верху, настоящий змеиный клубок (и какие там отборные были экземпляры!), через который Хрущев прошел, когда люди с легкостью отрекались друг от друга и личных связей, показывал обреченность утопических надежд на «нового человека». Этот гуманизм во многих своих проявлениях оказывался на редкость антигуманен. Все-таки психологическая загадка, как сталинским деятелям удавалось совмещать веру в коммунизм и знание всей подноготной.
Тем не менее, чем дальше, тем больше остаточный коммунистический романтизм Хрущева не нравился другим партийным руководителям, которые в октябре 1964 года отправили его в отставку. Они хотели прочнее держаться реальности, общественной и политической. С тех пор духовных претензий по большому счету у СССР как проекта больше не было. В лице Хрущева коммунистическая идея и политическая практика пришли к своему логическому концу. Вопрос теперь стоял лишь об удержании достигнутого, советском охранительстве без шансов на серьезное развитие. Началось то, что позже назвали брежневским застоем, а в конце 1980-х закончилось крахом мировой коммунистической системы.
Смотрите также:
