В начале 2000-х годов мы с Алексеем Соколовым написали фантастический роман «Струна» — действие там происходит в некой альтернативной России 90-х годов, а в центре внимания — тайная могущественная организация, защищающая детей от всяческого социального зла, начиная от грубых школьных учителей и кончая высокопоставленными извращенцами. Роман вышел в 2006 году в малоизвестном издательстве и благополучно забыт. Новое время — новые песни.
Эту поговорку я вспомнил совсем недавно, когда ко мне обратился знакомый кинорежиссер — у него возникла идея экранизировать «Струну» и он предложил мне написать сценарий. Мы с Соколовым подумали — и поняли, что если уж делать фильм, то его сюжет неизбежно выйдет абсолютно иным, нежели в книге. Причем не только и даже не столько потому, что язык кино отличается от языка литературы. Есть причина посерьезнее. За последние десять лет слишком многое в обществе изменилось, трансформировалось — в том числе и идея, что детей нужно защищать от всяческих взрослых гадостей и жестокостей. С чем сейчас ассоциируется слово «детозащитник»? Правильно, с ювенальной юстицией, с беспределом органов опеки, изымающих детей из семьи, с либеральной (или мимикрирующей под либерализм) пропагандой, направленной против традиционной семьи, с безумными законами, принимающимися якобы с целью защиты детей от вредной информации, а фактически означающими уничтожение детской литературы. Или образования. Или воспитания. Подставить по вкусу.
Конечно, мало кто станет спорить, что детей защищать действительно надо, но первая мысль, которая у нас появляется — каким образом эту детозащиту начнут использовать для репрессий против неугодных или для банального распила бюджета.
Проще говоря, идея сдулась. Идея слишком дискредитирована, чтобы кого-либо сейчас вдохновлять. Это печально, но это правда жизни.
Да разве только с идеей защиты детей такое произошло? Взять, например, идею интернационализма. Ну или, если угодно, мультикультурализма. Да можно уж сразу — коммунизма. Толерантность опять же... Все эти идеи загажены, опорочены — причем не злобными врагами рода человеческого, а вполне обычными людьми. Да, и враг рода человеческого за ниточки подергал, но ведь было за что дергать...
Я не раз писал об инфляции смысла слов — то есть о том, что сейчас под терминами «коммунизм», «фашизм», «либерализм», «демократия», «рыночная экономика», «общечеловеческие ценности» понимают совсем не то, что раньше. Указанные в словарях значения уже зачастую не соответствуют сегодняшнему моменту.
Однако это же касается не только слов, но и того, что стоит за словами — то есть идей. Идеи, которыми ранее вдохновлялись десятки миллионов, которые придавали смысл жизни, сейчас выглядят в лучшем случае наивными.
Впрочем, бывает и так, что после периода спячки идеи возрождаются. Например, идея социальной справедливости. Казалось бы, нельзя ее было опорочить больше, чем сделала это советская власть — с ее трескучими лозунгами и очередями за всем, с ее закрытыми распределителями для партхозактива и всепроникающим блатом, с нищенскими пенсиями колхозников и роскошью прикормленной богемы. Совершенно закономерно последовала перестроечная волна, когда клеймили «командно-административную систему» и «уравниловку», когда желание «заработать деньги любой ценой» овладело массами. Сейчас, двадцать лет спустя, все это выглядит таким наивным — на фоне чудовищного социального расслоения, которое и в кошмарном сне не могло присниться в советскую эпоху, на фоне совершенно явного беспредела нынешних «хозяев жизни». Похоже, в нашей стране за идеей социальной справедливости — большое будущее. И не факт, что непременно светлое.
Но ведь все то же самое, насчет инфляции идей, можно приложить и к церковной жизни. Вспомним, как всего три-четыре года назад многих из нас воодушевляла идея миссионерства. А что сейчас с нею ассоциируется? Набор достаточно одиозных личностей, набор достаточно унылых циркуляров и отчетов с мест, имитирующих бурную деятельность. И это при том, что множество священников и мирян действительно занимается православной миссией, не ради галочки, а на совесть. Это при том, что православная миссия нашему народу действительно совершенно необходима, что идея как была, так и остается здравой. Просто к ней поменялось отношение.
То же самое вполне может случиться с идеей социального служения. Ее точно так же легко опорочить в общественном сознании — и даже в сознании воцерковленных людей. Достаточно нескольких громких «отжигов» медийных фигур, достаточно нескольких показательно раскрученных скандалов, вроде истории с приютом в Боголюбском монастыре, достаточно каких-нибудь маразмов в приходской и епархиальной отчетности о соцслужении — и отношение общества к этой идее начнет меняться. К идее, подчеркну, абсолютно здравой, вытекающей из самой сути христианской любви.
В общем, идеи могут выцветать, сдуваться — и виной тому даже не столько недостойное поведение их сторонников (это скорее повод, нежели причина), сколько усталость общества от расхождения слова и дела. Это реакция на формализм и на официозную риторику, это вполне обоснованные опасения, как бы прекрасную идею кто-то не использовал ради достижения личных целей, совершенно прекрасной идее перпендикулярных.
И тут, конечно, есть две возможные реакции, причем обе — ошибочные. Первая — это с легкостью отказаться от навсегда, казалось бы, опороченной идеи. «Умерла так умерла». Почему это ошибка? Да потому что и идея может на самом деле не умереть, а лишь уснуть, и даже в действительно умершей идее может быть вполне здравое зерно, которое стоит использовать. Как, например, получилось в западном обществе с идеей коммунизма — которую отвергли не безоглядно, а с умом, понимая, что классы действительно существуют, что между ними действительно есть противоречия, и эти противоречия нужно уменьшать, а не раздувать из искры пламя.
Вторая ошибочная реакция — игнорировать общественное мнение, не замечать, как изменилось отношение к идее и почему оно изменилось. Играть все так же в до-мажоре, в то время как сейчас люди воспримут только соль-мажор. Дергать за одну и ту же струну.
Неизвестно, впрочем, что хуже.
