Чарльз Диккенс — это писатель, которого сейчас знают все и не знает никто. Имя на слуху, а книг — не читали. Зато смотрели диснеевские мультики про дядюшку Скруджа, не подозревая, что Диккенс писал вовсе не об утках.
Считается, что Диккенс — христианский моралист, но почему и отчего, мало кому известно. Возможно, круглая дата, 200-летний юбилей, заново откроет для нас этого некогда всемирно популярного писателя. Пустое кресло, отодвинутое от стола с листами бумаги и пером, — вот что увидел английский художник Льюк Филдс в день смерти Чарльза Диккенса, войдя в его кабинет*. Так родился знаменитый рисунок «Опустевшее кресло».
Вокруг стола, за которым работал великий писатель, собрались герои его книг: мистер Пиквик со своим верным слугой и другом Сэмом Уэллером, Оливер Твист, Флоренс Домби, Дэвид Копперфильд, маленькая Нелл со своим дедом и многие-многие другие, рожденные его воображением, но такие живые и достоверные. Увы, Диккенса сейчас почти не читают. С Оливером Твистом большинство знакомы в легкомысленном формате мюзикла; имя одного из самых трагических персонажей Диккенса, Скруджа, прочно срослось с недалеким героем диснеевских «Утиных историй», а про Дэвида Копперфильда скажут, что это известный фокусник.
Детство, отрочество, юность
Родился Чарльз Диккенс 7 февраля 1812 года в британском городе Портсмуте. По отцовской линии он происходил из «низкого» сословия: дедушка его был дворецким, бабушка — горничной. Отец, чиновник морского ведомства, очень тяготился своим происхождением — в отличие от сына, который был полностью чужд сословных предрассудков. В детстве у Чарльза было две страсти: театр и чтение. В дружной и веселой семье Диккенсов постоянно устраивались домашние спектакли, и будущий писатель был на первых ролях. Любовь же к художественному слову началась со сказок няни — сказок, которые мы бы сейчас назвали «ужастиками».
Став постарше, Чарльз зачитывался сборниками английских и арабских сказок — но терпеть не мог назидательных детских книжек. А больше всего любил Шекспира и Новый Завет, который потом часто цитировал в своих романах. Семья Диккенсов принадлежала к господствующей англиканской Церкви, однако юный Чарльз получил довольно причудливое религиозное воспитание. Няня на ночь пела ему церковные гимны, от которых впечатлительный мальчик плакал в подушку. В бытность семьи Диккенсов в Чатеме рядом с их домом была баптистская часовня. Родители Чарльза водили знакомство с ее настоятелем, хотя особой религиозностью не отличались. Диккенсу хватило и кратковременного общения с восторженными пастырями, чтобы навсегда проникнуться отвращением к напыщенным проповедям. Впрочем, вскоре у Чарльза Диккенса возникли куда большие неприятности, чем необходимость посещать нудные собрания. Отец, человек широкой души, однако беспечный и расточительный, не смог расплатиться с кредиторами и попал в долговую тюрьму, а вместе с ним и мать Диккенса с младшими детьми. Чарльз часто навещал родню в тюрьме Маршалси, и эти впечатления легли в основу сцен пребывания мистера Пиквика в долговой тюрьме и эпизодов из других его романов. Диккенсу тогда было 12 лет, он жил в пансионе с такими же никому не нужными детьми и работал на фабрике по производству ваксы. Это время унижений, ощущение полной заброшенности писатель с горечью вспоминал в романе «Дэвид Копперфильд». Зрелище социальной несправедливости, бездушное отношение к детям-работникам навсегда определили основной пафос его творчества: защиту бедняков, особенно детей. Он много бродил по Лондону, видел его контрасты: богатые особняки и страшные трущобы Сэвен-Дайелса.
«Какие чудовищные воспоминания вынес я оттуда! — говорил позднее Диккенс. — Какие видения! Порок, унижения, нищета!». Потом, благодаря наследству бабушки экономки, отец освободился из долговой тюрьмы и определил Чарльза в частную школу с громким названием «Академия Веллингтон-Хаус». Окончив ее, молодой Диккенс служил в адвокатских конторах кем-то вроде курьера. Был стенографом в суде Докторс-Коммонс, где писал отчеты о судебных заседаниях и приобрел отличное знание людей, законов и тонкостей судебных разбирательств — все это затем найдет отражение в его книгах.
И милость к падшим призывал
В 1833 году вышел первый рассказ Диккенса «Обед на Поплар-Уок», опубликованный под псевдонимом Боз. Под этим же псевдонимом вышла в 1836 году и его первая книга очерков. Их героями стали мелкие чиновники и буржуа, клерки, владельцы бедных магазинчиков, хозяйки пансионов, ростовщики, кучера, актеры —бедный люд, вынужденный ежедневно сражаться за кусок хлеба, но не теряющий человеческого достоинства и умения радоваться жизни.
Книга сыграла свою роль — Диккенс становится популярным автором, его начинают активно печатать, и более того — появляются заказы. В феврале 1836 года известные издатели Чэпмен и Холл предложили ему написать текст к спортивным рисункам художника Роберта Сеймура. На этих рисунках члены некоего «Клуба Нимрода» занимаются охотой, рыбной ловлей, спортивными упражнениями и постоянно попадают в какие-то трагикомические ситуации. Требовалось написать шутливый рассказ о приключениях горе-спортсменов по этим картинкам. Но Диккенсу было тесно в заданных художником рамках, и он сообщил издателям, что ему «хотелось бы идти своим собственным путем, с большей свободой выбирать людей и сцены из английской жизни». Так и получилось. Теперь не писатель шел за художником, а гравюры рождались как иллюстрации к тексту. Именно так появились «Посмертные записки Пиквикского клуба», после публикации которых к Диккенсу пришла слава.
Нет нужды пересказывать эту уморительно смешную и трогательную книгу. Достаточно сказать, что в наше неласковое время она может послужить хорошим лекарством от уныния, отчаяния и раздражения. Мистер Пиквик, состоятельный и респектабельный пожилой господин, удалившийся от дел и решивший путешествовать с тем, чтобы записывать свои наблюдения о людях, поначалу вызывает у читателя ироничную ухмылку. Тем более что и автор резвится вовсю, изящно и в то же время хлестко вышучивая своего героя, то и дело попадающего в нелепое положение из-за своего незнания жизни и людей. Но, как отметил современный английский писатель Энгус Уилсон, автор книги о Диккенсе,«постепенно мистер Пиквик завоевывает нашу привязанность своим постоянным оптимизмом, своей предупредительностью, своей неисчерпаемой учтивостью и галантностью, своей готовностью попасть впросак, лишь бы только помочь человеку в нужде, своей решимостью идти против того, что ему кажется несправедливым, а главное — своим романтичным складом души и полным нежеланием подчиняться властям. Из пожилого, дородного, благоприличного рантье он почти сумел превратиться в странствующего рыцаря с детским и благородным сердцем». Ф. М. Достоевский заметил, что Пиквик очень похож на Дон Кихота. Добавим, что слуга мистера Пиквика, Сэм Уэллер, в таком случае — Санчо Панса.
Именно этот пристальный интерес к людям «не от мира сего» роднит Диккенса с его современником Достоевским. Князь Мышкин, конечно, несравнимо более трагичен, но в нем много общего с мистером Пиквиком. Возможно, это и некое избранничество, как говорит Э. Уилсон. На них изливается Божия благодать, хотя в земной жизни им приходится несладко… Надо сказать, что читатели «Пиквикского клуба» восторженно встречали не только юмо- ристические эпизоды романа, который печатался с продолжением — в так называемых «выпусках» (Диккенс предпочитал эту форму подачи своих романов). Когда повествование приняло драматический оборот (мистер Пиквик угодил в тюрьму из-за происков Додсона и Фогга, бесчестных и циничных адвокатов), когда оно приобрело острое социальное звучание и речь в нем зашла о несправедливости английских законов, бесчестности суда и коррупции, о беспощадной правде о «дне жизни» — тиражи выросли в десять раз!
В «Пиквикском клубе» нет явных христианских отсылок, но все в этом романе пронизано христианским светом сострадания к людям. И не только к людям, но и к птице в клетке, цветам, задыхающимся без воды в букете, — ко всему живому. После «Пиквикского клуба» были написаны «Оливер Твист» и «Жизнь и приключения Николаса Никльби», а затем — «Лавка древностей», которая начиналась как история для детей, но постепенно становилась все более глубокой и печальной. Потом из под его пера вышли исторический роман «Барнеби Радж», «Мартин Чезлвит», «Домби и сын», «Дэвид Копперфильд»…
«Дэвид Копперфильд» — самый автобиографичный роман Диккенса. Эта книга оказала большое влияние на Достоевского, который, будучи в ссылке и получив наконец разрешение читать, первым делом взялся за эту книгу. «Мы на русском языке понимаем Диккенса, я уверен, почти так же, как и англичане, даже, может быть, со всеми оттенками», — писал он впоследствии.
"Рождественские повести"
Наиболее выразительно христианские взгляды Диккенса воплощены им в знаменитых «Рождественских повестях». Для рождественских номеров журнала «Домашнее чтение» Диккенс каждый год писал новый рассказ, хотя и не обязательно на «рождественскую» тему. Так появились повести «Рождественская песнь в прозе», «Колокола», «Сверчок за очагом», «Битва жизни», «Одержимый». Самая лучшая из «Рождественских повестей» — это, конечно, «Рождественская песнь в прозе», которая будет интересна всем поколениям в семье, от дедушек-бабушек до внуков всех возрастов. История Эбинизера Скруджа, преуспевающего дельца из лондонского Сити, который ради карьеры пожертвовал семьей, друзьями, простым человеческим счастьем, — это и притча, и фантастика, и до боли реалистичный рассказ о том, как хороший в общем человек превращается в алчного и бессердечного мизантропа, этакую «прореху на человечестве», английского двойника гоголевского Плюшкина.
В Сочельник весь Лондон празднично оживлен: все от бедняка до лорда-мэра готовятся к Рождеству. Но для угрюмого, заледеневшего внутри Скруджа великий праздник — досадный простой в рабочих буднях, день, когда он не может приумножить свои капиталы. И потому он ненавидит Святки и все это праздничное ликование вокруг. Но вот в его одинокой, холодной, огромной и угрюмой квартире незадолго до полуночи появляется призрак его компаньона Марли и, изрядно напугав, повествует о наказании, которое он, Марли, несет после смерти.
Он должен видеть людские радости, которые не может разделить, — а при жизни не хотел! — и людские горести, которым не может помочь, хотя при жизни мог. Теперь он вынужден скитаться по свету и влачить за собой цепь, которую сам сковал себе при жизни, — цепь «из ключей, висячих замков, копилок, документов, гроссбухов и тяжелых кошельков…» Марли упросил высшие силы дать Скруджу шанс искупить все содеянное им зло, чтобы он не повторил участи своего компаньона. И вот потрясенному Скруджу, из которого быстро испаряется материализм, а с ним и высокомерие, и презрение ко всему, что не связано с наживой, являются три духа.
Первый — святочный дух прошлых лет — показывает ему его собственное детство и юность, когда он еще верил в чудо, и имел друзей, и любил свою маленькую сестренку, умершую совсем нестарой (ее сына, своего племянника, который без всякой корысти пришел поздравить дядюшку в начале повествования, Скрудж грубо прогоняет). Он видит себя, разрывающего отношения с девушкой, которая его любила, потому что для него главной целью стала карьера, и эту же девушку, уже вышедшую замуж за другого, и ее мужа, окруженного оравой ребятишек, и красавицу старшую дочь, похожую на мать в молодости, всю эту счастливую и дружную семью, в которой царит любовь.
«Скрудж невольно подумал о том, что такое же грациозное, полное жизни создание могло бы и его называть отцом и обогревать дыханием своей весны суровую зиму его преклонных лет!»
Второй дух, являющийся Скруджу, — это дух нынешних Святок. Он показывает старику семью его клерка, которого Скрудж презирает и нещадно эксплуатирует. Многодетная эта семья хоть и влачит полунищенское существование, но зато как любят они друг друга, как умеют радоваться праздничным нехитрым мелочам! И, может быть, впервые в очерствевшем сердце Скруджа просыпается сострадание к чужому человеку — кроткому Малютке Тиму,терпеливому калеке. «Дух, — сказал Скрудж, охваченный сочувствием, которого никогда прежде не испытывал. — Скажи мне, Малютка Тим будет жить? — Я вижу пустую скамеечку возле этого нищего очага, — отвечал дух. — И костыль, оставшийся без хозяина, но хранимый с любовью. Если будущее не внесет в это изменений, ребенок умрет. — Нет, нет! — вскричал Скрудж. — О нет! Добрый дух, скажи, что судьба пощадит его! — Если будущее не внесет в это изменений, — повторил дух, — дитя не доживет до следующих Святок. Но что за беда? Если ему суждено умереть, пускай себе умирает, и тем сократит излишек населения! Услыхав, как дух повторяет его собственные слова, Скрудж повесил голову, терзаемый раскаянием и печалью». А дух продолжает: «Тебе ли решать, кто из людей должен жить и кто — умереть? Быть может, ты сам в глазах небесного судии куда менее достоин жизни, нежели миллионы таких, как ребенок этого бедняка. О Боже! Какая-то букашка, пристроившись на былинке, выносит приговор своим голодным собратьям за то, что их так много расплодилось и копошится в пыли!» (Почти сто лет спустя практически такие же слова скажет Гэндальф в великой эпопее Толкиена). Присутствуя невидимо в доме своего подчиненного, а потом в доме племянника, Скрудж слышит о себе нелицеприятные отзывы, и обидой и болью отзываются эти суровые, хотя и справедливые, слова в его сердце.
Третий дух — дух будущих Святок — показывает Скруджу день его смерти и его самого на смертном ложе — всеми забытого, обокраденного. И нет ни одного человека, который бы помянул его добрым словом, потому что он сам при жизни не сделал ни одного доброго дела бескорыстно и искренне. Но Диккенс не был бы Диккенсом, если бы оставил читателя вместе с главным героем в отчаянии и безнадежности.
Человек обладает свободной волей. Эта великая истина, дающая надежду и силу человеческому сердцу, в «Рождественской песни» обрела великолепную художественную форму. Будущее в наших руках. И в «Песни», и в «Колоколах» в снах героев им показано страшное будущее — их и их близких. Но то, как сложится наша жизнь, во многом зависит от нас. Диккенс — не фаталист. «Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу… Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим». Что в итоге и делает Скрудж, и финал повести такой светлый, такой счастливый, что читатель невольно ликует вместе с героями, и это счастье, которым нас дарит Диккенс.
Христианство Диккенса не в том, что слова «благословит нас всех Господь!» часто звучат в его книгах. И даже не в том, что великие евангельские строки цитируются там и тут. Сам дух его произведений — глубоко христианский.Только человек, просветленный евангельскими истинами, мог написать: «В тюрьмах, больницах и богадельнях, в убогих приютах нищеты — всюду, где суетность и жалкая земная гордыня не закрывают сердца человека перед благодатным духом праздника, — всюду давал он людям свое благословение и учил Скруджа заповедям милосердия».
«Спешите делать добро» — эти слова современника Диккенса, доктора Гааза, прямо соотносятся со строками из все той же «Рождественской песни» о том, что возможностей для добра так много, а времени в действительности так мало. «Каждая христианская душа, творя добро, пусть на самом скромном поприще, найдет свою земную жизнь слишком быстротечной для безграничных возможностей добра!.. Даже веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность сотворить доброе дело».
***
Диккенс был невероятно популярен при жизни. Но к концу XIX века «вышел из моды». Гражданский пафос его произведений, его пронзительная искренность, щемящая «детскость» на фоне набиравших силу модернистов во главе с Оскаром Уайльдом, а затем и Вирджинии Вулф стали выглядеть старомодными и наивными. Его творчество перешло в разряд «детской литературы», а сам образ писателя окрасился в слащаво-добродетельные тона. Однако в 1950-е годы Диккенс оказался вновь востребованным, а его роль в развитии английской литературы признана не менее значительной, чем роль Шекспира. Особенно востребованными оказались романы Диккенса в студенческой среде, молодыми интеллектуальными людьми, ищущими смысл жизни.
Не верьте тем, кто говорит, что Диккенс устарел, что, дескать, книги его затянуты и занудны, — это говорят лентяи с атрофированным от просмотра сериалов и записей в «Одноклассниках» сознанием. Диккенс современен. Диккенс остроумен. Диккенс нужен нам. Нужны его книги, полные невероятного обаяния и могучей силы доброты. И закончим финальными словами «Рождественской песни»: «Да осенит нас всех Господь Бог своею милостью!».
В качестве иллюстраций были использованы кадры из мультфильма Роберта Земекиса «Рождественская история», студия Walt Disney, 2009
