Путешествие скептика на Святую Землю

Актрису Ингу Оболдину многие запомнили по фильму Павла Лунгина «Дирижер», действие которого происходит в Иерусалиме, а лейтмотивом звучит оратория «Страсти по Матфею» митрополита Илариона (Алфеева). В профессии Инга востребована, но есть и другие важные траектории ее жизни... Так, первым местом работы актрисы в Москве стал интернат для детей-сирот; а сегодня они вместе с мужем занимаются проектом «Антресоль», помогая реализоваться детям-сиротам и детям-инвалидам. 

Наша беседа с Ингой — о том, чему учит жизнь, и о «заповеди»: «Не учи», о пути к вере и путешествиях в Иерусалим, об ответственности актера и о вере в человека.

«Не учи»

— Инга, приехав в Москву, Вы работали в детском интернате паралелльно с учебой во ВГИКе. А последние четыре года занимались детским благотворительным проектом «Антресоль». Это совпадение или какой-то сознательно выбранный путь?

— Ох нет, я не всегда занималась судьбами «сложных» детей. Мои взгляды, мое отношение к детям-инвалидам вообще очень сильно поменялось. Одно время я была убеждена, что все решается медициной: если совершенно точно известно, что на свет появится ребенок с серьезными дефектами развития, зачем же тогда давать такую жизнь? Я была уверена, что позволить родиться такому ребенку — это жестоко, это значит обречь его и его мать на несчастную жизнь. Подруги говорили: «Инга, это какой-то фашизм, что ты такое говоришь?!» Ну, ума у меня не хватало. 

— То есть Вы в таких случаях считали уместным аборт?

— Честно говоря, да. Причем, представляете, мне даже и в голову тогда не приходило, что аборт — это убийство. А ведь это именно так и есть. 

Я в одночасье прозрела, когда посмотрела фильм Бориса Юхананова «Да, дауны, или Поход за золотыми птицами» (1997) — документальный фильм про даунят. Невероятный!.. Я вдруг осознала, что люди с синдромом Дауна знают и чувствуют, быть может, даже больше, чем мы. Они совершенно удивительные, у них даже лица очень солнечные и добрые. Нам эти лица кажутся странными, как бы не родными. Потому что мы-то все закрытые, защищенные, застегнутые на все пуговицы, а тут перед нами — совершенно открытые люди, без скепсиса, без цинизма! В фильме это очень сильно прозвучало... 

Вот тогда мне стало ясно, как я была чудовищно не права. А в какое положение ставится врач в ситуации аборта: он должен лишить ребенка жизни. Кто посмеет взять на себя такую ответственность? И с какой стати?!.. 

Мы же не посягаем на жизнь человека, потому что у него неправильная форма носа или он рыжий, мы не убиваем больных, а пытаемся их лечить. Эти дети, дети-инвалиды, они другие, но они — люди.

Парадокс, но с моими двумя высшими образованиями, жизненным опытом задуматься об этом раньше ума мне не хватило. Вообще очень странно, что порой в житейских делах ты считаешься правильной и расчетливой, даже мудрой. А в каких-то глубинных, мировоззренческих вопросах ты — маленькая, незрелая и совершенно несостоятельная... А вот мои подруги, которых я считала не очень практичными, простыми, оказались гораздо ближе к Богу и мудрее меня.

Видимо, кому-то требуются годы, чтобы поумнеть, а кому-то Господь дает эту мудрость буквально с молоком матери. К сожалению, мое становление произошло далеко не сразу. Собственно, и к вере я пришла только на стадии этого взросления.

— А что было до этого? Какие представления?

— Я примерно до 23 лет вообще боялась в храм зайти. Конечно, никто меня не запугивал, но родители — убежденные коммунисты — в детстве посмеивались: «Попы!», «Как можно руки целовать незнакомому мужчине!... » Да и особых религиозных порывов у меня не было. Церковь была закрытой темой, необсуждаемой. Однажды я пришла к храму, приоткрыла дверь, постояла на пороге и ушла — все показалось каким-то холодным и неприветливым. Сейчас я думаю, что просто не доросла еще тогда. 

А в 23 года, когда переехала в Москву и почувствовала потребность в Церкви, в Боге, я крестилась. Как-то само собой пришло все. 

— Это то самое время, когда Вы работали в интернате?

— Да. В театре я стала работать не сразу, а устроилась в интернат преподавать в театральной студии. 

— В фильме «Дирижер» муж вашей героини, Аллы, произносит такую фразу: «У меня верующая жена, поэтому я атеист»...

— Мои отец и сестра до сих пор на тему веры даже разговаривать не хотят. Если я и пытаюсь с ними об этом говорить, то скорее деликатно, не нравоучительно. Писатель Варлам Шаламов считал, что к десяти заповедям хорошо бы прибавить еще одну: «Не учи». В этом отношении я его сторонник. Насильно никого нельзя привести к вере — скорее набьешь оскомину и отпугнешь его. 

В «Дирижере» я старалась играть верующую женщину, но верующую без назидания: она своего мужа не таскает по святым местам, она очень аккуратно с ним заговаривает о Боге. Потому что он — циник до мозга костей. А жена же не глупая и понимает, что нельзя c восторженными глазами ему говорить: «Ты почувствуешь, ты поверишь!» — это вызовет только усмешку. А ей хочется все-таки достучаться до сердца мужа. Я сторонник такого подхода: если и стучаться, то аккуратно, уважая собеседника, какие бы мысли насчет религии у него ни были. 

«Дирижер»

— Вы говорили в интервью, что ничего не играете в этом фильме. Как это может быть? 

— Такой была эстетика фильма. Там нет никаких внешних эффектов, «зазывалочек», «фишек». Это неспешное течение жизни, и зритель как бы подглядывает за этой жизнью. Музыка играет особую роль. Обычно музыка пишется под сценарий, а тут наоборот: сама оратория «Страсти по Матфею» митрополита Илариона (Алфеева) навеяла сценарий. При совмещении с такой великолепной духовной музыкальной темой обычная бытовая история вдруг приобретает мистически-философское значение.

— В каком смысле? 

— Наблюдая за этой разворачивающейся историей, ты вдруг понимаешь, что в этом мире мы все взаимозависимы, друг с другом связаны, как шар и кегли: совершается какой-то поступок — кидается шар, а дальше он катится от кегли к кегле, кегли задевают друг друга, падают... 

«Дирижер» — это своего рода фильм-покаяние. Его герои едут в Иерусалим, на Святую Землю, и каждый ожидает какого-то чуда. И чудо действительно происходит: проступает правда во взаимоотношениях всех героев. Но правда, как мы знаем, не всегда сладка и приятна... Зато происходит обновление: многолетняя вражда, ложь, которые присутствовали в жизни героев, уходят. И дальше жизнь пойдет с чистого листа. Это одна из тем фильма.

Другая тема — тема испытаний: человек зачастую может простить своего ближнего только после его смерти; и может прийти к Богу только тогда, когда потерял самое дорогое и близкое. Это очень здорово показано в фильме Лунгиным: на экране нет морализаторства, выводы звучат совершенно ненавязчиво. И, конечно, не декорации, а настоящий Иерусалим в кадре... Это усиливает ощущение правды.

— Одна из тем «Дирижера» — отношения мужа и жены, ревность и ее последствия. Ваша героиня всеми силами старается удержать супруга, который ее не любит. Что Вы вкладывали в роль, что хотели донести? 

— Например, то, что от обиды мы можем поступать очень эгоистично, не замечая этого. Ситуация моей героини непростая. Их с мужем уже ничего не держит вместе, они, в общем-то, становятся чужими друг для друга людьми и только изображают семейную идиллию. Обоим трудно признаться в том, что какая-то есть неправда в их отношениях, и они не могут ее преодолеть. Бог не дает им детей — это тоже подливает масла в огонь. И, замечая, что муж обращает внимание на другую женщину, моя героиня пытается контролировать каждый его шаг, режиссировать их жизнь, их отношения. Мне понятна ее искренность, но таких поступков я бы никогда не стала совершать. Ведь муж — не твоя собственность, правда? Тем не менее моя героиня пытается заведомо «расставить фишки»: вот это будет так, мы будем вместе, он будет поступать вот так. Мне кажется, это проявление гордыни — так просчитывать свою жизнь и жизнь другого человека. И мы видим, что такие расчеты в финале фильма невольно приводят к смерти соперницы.

— Выходит, Ваша героиня виновата и ответственна за эту смерть?

— В общем, да. Фильм поднимает еще одну тему: вопрос ответственности за наши мысли и молитвы, посылаемые к Богу. По сюжету ясно, что моя героиня молилась о том, чтобы Господь убрал соперницу с ее пути. И насколько она шокирована, когда ее мольбы разрешились вот так буквально — смертью. Получается, что она, не желая того, эту смерть подстроила: если б Алла не уговорила соперницу проигнорировать концерт, куда пригласил ту муж, эта женщина во время теракта сидела бы в зале...

— Несмотря ни на что, финал фильма светлый...

— Да. Моя героиня, поняв, в чем она не права, просто отпускает свою жизнь на Божью волю, перестает просчитывать, куда шагнуть. И таким образом как бы свежая вода хлынула в их с мужем отношения. Как пойдет дальше, как будет — Господь управит. В фильме финал открытый.

Иерусалим как шок

— Вы впервые побывали на Святой Земле во время съемок?

— Нет, это уже моя пятая поездка. Я стараюсь каждую Страстную неделю и Пасху проводить на Святой Земле, и пока Господь дает такую возможность. Я просто счастлива, что это происходит! Хотя впервые я ехала в Иерусалим, не ожидая ничего особенного, и тем более никаких откровений. Я очень земной человек, даже скептический, во всяком случае, не романтик: при дуновении ветра не подумаю, что это меня коснулся ангел — нет во мне этой сказки. Я понимала, что человек многое сам себе может нафантазировать, и надо трезво воспринимать свои впечатления. Но для меня эта поездка стала просто шоком!.. Такое чувство, что на Святой Земле тебя вдруг берут и разворачивают лицом к настоящему, и у тебя перехватывает дыхание от того, какие невероятные вещи происходят с тобой!

— Что именно для Вас стало шоком?

— Во-первых, сам город: он живет по тем же законам, по которым жил во времена Христа: его никто не «вылизывает», не прихорашивает, какой был, таким и остался — и это очень удивляет! Однажды мы шли вместе с одной монахиней по городу, шли к старцу, она подходила к запертой двери, стучала, читала молитву, там отвечали: «Аминь», и дверь открывалась. А за ней… еще четыре дороги и закрытая улица... Ты ощущаешь себя в какой-то невероятной средневековой сказке! 

Или другой эпизод. Представьте себе: идет Пасхальный крестный ход. И сквозь эту толпу молящихся христиан арабы тащат кусок окровавленного мяса на продажу. Народ идет крестным ходом, ну кто тут станет покупать мясо?! Понятно, что никто, что это такой протест... И вообще на протяжении крестного хода тебя толкают со всех сторон, что-то орут, муэдзины кричат с минаретов. И тебе надо абстрагироваться от этого и понять, что такие порядки здесь были всегда: Иерусалим — город людей совершенно разных культур, людей восточного темперамента, и нужно уважать их, а если тебя не уважают, не стоит на этом заострять внимания. В этом тоже есть своего рода послушание. 

— Говорят, в Иерусалиме словно «оживает» Евангелие.

— Это правда. Вдруг ты начинаешь больше понимать Христа как Богочеловека, понимать, как Его страдания были на самом деле тяжелы; и насколько все, что описано в Евангелии, реально; насколько эти события не похожи на легенду, историю, которая когда-то где-то далеко-далеко происходила. Вдруг — все так близко, так явно. Это невероятные ощущения... После Иерусалима становится даже страшно от осознания, что Бог совсем рядом, и ты, оказывается, сполна ответственен за все, что творишь вокруг себя.

Вера без пряников 

— На Ваш взгляд, современный театр, кино способны рассказать что-то о Боге?

— Да, безусловно! Последние фильмы того же Лунгина — «Остров», «Дирижер», «Царь» — напрямую религиозны. Я считаю, что актер и режиссер — профессии в том числе миссионерские. Если в тебе есть вера, ты через любую 

роль ее пронесешь. Если считаешь себя христианином, то, даже играя отрицательную роль, имеешь возможность ею донести то, в чем ты убежден: например, показать раскаяние этого героя или нелепость его жизненной позиции, или показать, что он наказан. То, к какому выводу придет зритель, по сути, в твоих руках! Иногда даже не столь важно, как режиссер построил ту или иную сцену.

— Интересно. Можете привести пример?

— Мы играли спектакль «Дали» Юрия Грымова — о художнике-сюрреалисте Сальвадоре Дали, который считается одной из самых эксцентричных фигур ХХ века. Кстати, прочитав дневники Дали, я, мягко говоря, была шокирована: оказывается, он был очень и очень закомплексованным человеком... Так вот, в этом спектакле у меня был такой текст: «Христос запрещал человеку быть сложным. Он говорил только «да» и «нет». Все остальное — от лукавого. А Фрейд разрешил!» Я пришла домой и по-думала: мне не близки эти слова, как верующий человек, я не могу их произносить! Но потом меня осенило, что я могу их сказать иначе. Вряд ли это удастся передать на бумаге, но я играла эту сцену совершенно по-другому.

— Но все-таки — как?

— Я говорила с другими интонациями: «Христос запрещал человеку быть сложным, только «да» и «нет». А Фрейд разрешил. И мы теперь все слоо-о-ожные и непросты-ы-ые». То есть это уже не звучало как бунт против Христа, против каких-то мнимых запретов. Наоборот, получилось, что простота — это хорошо, а та самая сложность, которую «разрешил» Фрейд, сделала людей замороченными, несчастными. Видите, есть разница! И в этом мое отношение и к этой роли и к этому тексту, в этом моя позиция как верующего человека. 

И так, мне кажется, должно быть в каждой роли и в каждом спектакле. 

Так или иначе, актерская профессия — очень ответственная. Мне кажется, тот, кто об этом не задумывается, а просто произносит текст, как минимум, поступает безответственно. 

— В Вашем репертуаре есть и работы, где не нужно придумывать христианские мотивы — они и так уже присутствуют! Я имею в виду спектакль по пьесе Сергея Медведева «Парикмахерша»…

— Да, это замечательная история о светлой женской природе. Я с удовольствием взялась за работу! Героиню бьют, обманывают, а она все равно верит в любовь, она верит, что этот человек просто устал, сорвался, а на самом деле он светлый и прекрасный — такая христианская позиция парикмахерши Ирины. 

— Вы разделяете ее взгляды?

— Да, мне кажется, без этой светлой веры в другого человека жить невозможно. Наверное, надо все-таки искать светлое в том, что есть, а не гоняться за идеалом. Найти идеального мужа — невозможно, идеальных нет. Найти идеальное рабочее место — тоже невозможно: на любом месте будут какие-то проблемы, будут плюсы и минусы. Так во всем в этой жизни. Это, безусловно, призыв и к смирению, и к самоанализу, к пониманию, что нет ничего случайного. Призыв, в конце концов, к какому-то внутреннему покою. Человек ведь натура страстная, тем более актер. Поэтому больше всего хочется — и себе, и всем вокруг — смирения, внутреннего покоя, мира в душе. 

— Вам этого не хватает в себе и в людях?

— В общем, да. Нам трудно мириться с тем, что что-то идет не так, как хочется. И почему-то всем нам свойственно копаться именно в том, что плохо! Я как-то поду-мала: а что, если подвести положительный итог, если чаще вспоминать радости, которые в жизни случаются? После этого хочется двигаться вперед, жить. Возвращаясь к детям-сиротам, детям-инвалидам… Среди авторов «Антресоли» есть девочка, которая рисует ножками, потому что у нее нет рук. А ведь этот маленький человечек мог просто лечь плашмя, устроить истерику и по жизни пойти с обидой на всех и вся. Но нет — в человеке просыпается творчество, она начинает рисовать и в этом находит новую жизнь. 

— Взрослые люди ломаются и под гнетом меньших проблем…

— Вы знаете, мне кажется, наступает такой момент, когда даже «железный» человек устает. Он бьется в одну точку — и ничего не получается! А что, если в такой ситуации попробовать развернуться в другую сторону? Скажем, у нас в актерской среде есть много людей, в какой-то период жизни оставшихся без ролей. Одна из моих коллег в подобной ситуации вместо того чтобы впадать в депрессию, занялась другим творчеством: созданием изделий из керамики. Выходило гениально, такой поворот открыл ее с совершенно новой стороны! 

Да, развернуться и пойти в другую сторону тяжело, легче себя жалеть, сидеть на месте, биться головой в одну дверь, которая закрыта. Я не имею права советовать, но мне кажется, выход в том, чтобы двигаться дальше, видеть больше светлых моментов и не скорбеть о чем-то, что не получилось. 

— Вам приходилось преодолевать такие трудности?

— Да. Как-то в моей жизни был тяжелый момент, депрессия. И в этот период я встретила свою одноклассницу, Свету Сулейманову: к тому моменту она поборола рак, воспитывала дочку, которая была слабенькой и плохо развивалась, так что она всю себя целиком отдавала ребенку. И при этом — не унывала, была очень живой, деятельной и других подбадривала! Я задумалась: «Боже мой, Инга, а ты еще чего-то брюзжишь!» То есть иногда Бог сталкивает тебя с людьми, у которых трудности, казалось бы, непреодолимые, а они их преодолевают. Чтобы ты посмотрел и понял: то, о чем ты рыдаешь и скорбишь, по сути — ерунда. 

— А Вас никогда не смущало, что с людьми случаются и беды незаслуженные? Многие люди именно такими примерами оправдывают свое неверие в Бога... 

— Знаете, на этот счет для меня все прояснили слова из проповеди отца Александра Меня. Его книжка в формате вопросов-ответов попала ко мне в руки лет пятнадцать назад. Один из вопросов был приблизительно такой: почему, если есть Бог, добрые люди живут бедно и несчастно, а воры и убийцы зачастую — припеваючи? И отец Александр великолепно ответил. Он сказал: если бы за добрый поступок Господь давал пряник, а за плохой бы бил, то куда бы все пошли? Конечно, за пряниками! А так никто тебе не дает этих пряников — значит, ты волен верить или не верить. В этом и есть свобода веры! Меня эти слова потрясли, и мне их очень важно было услышать. Действительно, если тебе никто не обещает постоянно пряники за то, что ты верующий, значит, твоя вера настоящая, свободная. 

Поэтому я считаю, что все в жизни расставлено по своим местам. Слава Богу, что все происходит так, как происходит. И то, что Господь дает нам какие-то возможности развиваться, творить — это ведь просто счастье!