Поход к ведьме

Однажды мне представился случай посетить пожилую женщину, которую в селе нашем считали колдуньей. Я был наслышан о ней, но до этого случая встречаться не приходилось. В сельской местности, там, где имеется действующая церковь, и Берендеево здесь не исключение, обычно все наличное население составляет приход. Это потенциальная, но не формальная относимость, поскольку всем, хотя бы од­нажды или дважды в год, на Пасху и Крещение, нахо­дится повод побывать в церкви, не считая иных слу­чаев – венчаний, крещений и конечно, отпеваний. Женщина, которую называли колдуньей, никогда за все годы в церковь не заходила и, по слухам, которые до меня доносили, всячески дистанцировалась от приходского храма. Охочие до пересказов старые бабки-прихожанки передавали, мол, колдунья гово­рила, что не ступит ногой в церковь, поскольку нет в ней благочестия, а все нынешние церковницы, при­служницы и уборщицы, все они бывшие матершинницы, да гулящие – по молодости погуляли, абортов понаделали, а к старости сделались праведницами, – там, где такие “праведницы”, нечего и бывать! – Так, во всяком случае, мне передавали, и помнится, не од­нажды. Личность колдуньи была весьма выдающейся для наших сельских масштабов. К ней приезжали со всей округи, из близлежащих городов и даже из даль­них, в том числе из Москвы. Опять же, насколько я мог составить с чужих слов представление о ее занятиях, она лечила от пьянства, заговаривала болезни, отчитывала – т.е. занималась экзорцизмом, изгоняя нечистых духов. Известность ее укреплялась через местные и даже областные газеты, писавшие о ней как о “народной целительнице, наделенной чудесными дарами и несущей людям радость и исцеление”. Но местные упорно продолжали именовать ее колдуньей, возражая, что-де какая она целительница – она колдует да заговаривает всякими заговорами.
И вот однажды зашла ко мне Галина-слепая и, по­ведав, что колдунья сильно занедужила, – передала ее настоятельную просьбу не отказать навестить ее и совершить таинство соборования. Галина вызвалась проводить меня по нужному адресу и заодно, если по­надобиться, помочь подать что-нибудь или подер­жать при совершении таинства. Правда, по пути Га­лина пару раз покряхтела, поежилась – не лежит у меня душа ходить к этой... – она опустила эпитет “колдунья”, видимо, сообразуясь с ситуацией, все же мы шли соборовать, – и дальше, со многими многото­чиями, за которыми сквозили и неприязнь и страх, пояснила, что уж больно просила та, через своих при­сных, чтобы навестил ее священник.
Мы пришли по нужному адресу. Дверь нам откры­ла малорослая щуплая старушка, едва ли не карлица, с седой непокрытой головой, с короткой стрижкой, походившая на подростка. Во внешности и физионо­мии, если подбирать подходящее сравнение, можно было найти определенное сходство с известным ком­позитором А. Пахмутовой. Впустившая нас колдунья – а это была именно она – принялась благодарить, что пришли-таки, не погнушались, а она уж и не чая­ла и т.д. Первое, что бросилось в глаза, при явном не­здоровье, желтизне кожи, темных подглазьях и одут­ловатости лица, – необыкновенная телесная по­движность. Ей была свойственна чрезмерная телесная кинетика, преизбыточность лишнего дви­жения и жестов от всплеска рук, до сложенных мо­литвенно ладоней – знаков умиления, и потрясания этими сложенными ладонями при говорении. Жесты и телодвижения были или преувеличенно резкие, или уменьшенные до знаков пальцами, но почти без сере­дины. Говорила она сухой скороговоркой, не делая па­уз между словами, без интонаций, но немного пони­жая тон до полушепота или возвышая до легкого старческого дребезжания. Трудно сказать, сколько ей лет было на вид. Моя провожатая Галина говорила по пути, интонируя звук “о” по местному говору – она еще не старая, ей только шестьдесят, – что по Берендеевским меркам (а это две тысячи душ пенсионного возраста) являлось еще не старостью, а крайним по­рогом среднего возраста.
Мы прошли через переднюю в довольно простор­ную комнату. Пока хозяйка убирала нашу одежду, я мог осмотреться. Комната, насколько можно судить, играла роль гостиной и имела не совсем обычный вид. Я, конечно, не рассчитывал увидеть здесь котел для варки зелья, сову или летучую мышь, но зато у стены помещались два длинных составленных вмес­те стола, покрытых чем-то вроде оранжевой парчи, сплошь уставленных двумя десятками икон разного размера. Это была современная печатная продукция на картоне, старых икон среди них не наблюдалось. Насколько помню, там были большие и малые иконы Спасителя, несколько Божией Матери, разных свя­тых, великомученника Пантелеимона Целителя. Перед иконами стояли несколько настольных лампад, лежали пучки свечей, ладан в коробочке, какие-то явно церковные книжки. Остальное пространство на столах занима­ли банки с водой. Обилие предметов создавало риту­ально-культовое впечатление. Еще в комнате имелась пара стульев и кресел, а на противоположной от сто­лов стороне стояли на тумбочке широкоэкранный те­левизор и видеомагнитофон марки “SONY”.
Когда вернулась хозяйка, мы завели беседу. Прежде чем совершить таинство соборования, я дол­жен был убедиться в ее желании и, так сказать, в ме­ре соответствия данному таинству. К тому же у меня были вопросы насчет ее занятий, и мне следовало принять решение о возможности или же невозмож­ности выполнения обряда, если вдруг отыщутся ка­кие-либо препятствия. Наша беседа не носила ха­рактер исповеди, к тому же в комнате, с согласия самой хозяйки, присутствовало третье лицо – бабка Галина, поэтому вполне может быть передана здесь отдельными частями.
Первым делом я спросил, занимается ли она целительством. Женщина ответила, что да, она прини­мает у себя и лечит людей от разных недугов. Я поин­тересовался, от каких болезней она лечит, и услышал, что от различных – и от пьянства, от тоски и прочих хворей...
– А от семейных раздоров, сглаза и порчи не лечите?
Она посмотрела на Галину и не вполне охотно призналась, что приходится исцелять и от этого, – люди приходят, просят помочь, разве откажешь? Тут у нее вышло довольно пространное отступление, до которых, как выяснилось из разговора, она была охо­ча. Суть его состояла в том, что мир лежит во зле, и антихрист ходит уже по земле, и в последние времена у людей испортились нравы, и они ходят, как во тьме, и ищут помощи, и она помогает им.
– Хорошо, а как именно вы им помогаете? Про вас говорят в селе, что вы колдунья, есть ли основания для таких утверждений?
– Да врут люди, наговаривают – кто по злобе, кто по зависти. Ко мне приезжает много народу, я всех ле­чу – а наши думают, что я деньги гребу лопатой. Я де­нег не беру – разве кто сколько сам положит. Я лечу молитвой. Люди приходят ко мне, я поговорю, рас­спрошу, с чем пришли, а потом мы станем, – она по­казала в сторону столов с иконами, – и я молюсь. Чи­таю молитвы Матери Божией, святым угодникам...
– А что за молитвы?
– “Богородице Дево”, “Живые в помощи” – все по книжкам читаю.
– И это все ваше лечение, никаких других молитв, за­говоров, просто почитаете молитвослов, тем и лечите?
– Еще водичку свяченую даю пить.
– Что за “водичка свяченая”?
– Вот у меня водичка стоит, вся из разных источни­ков, девять вод, от разных святынь. Вся вода церков­ная – эту мне из Лавры возят, а эту от Матронушки, эта из Варварина источника, эта из Никитского... Во­да сама святится, если у икон стоит, я молитвы читаю над ней, – молюсь, кто чем болеет, чем недужит, – даю пить, и если человек пришел с верой, ему стано­вится лучше... У меня все с молитвой делается. Ни­чего без молитвы. Приходят люди, я говорю им – молитесь Богу, тогда Господь вам поможет. И сама их поставлю и читаю с ними, и молюсь долго, пока не стану чувствовать, что Господь мою молитву слышит – дошла она до Него, тогда прошу Бога помочь боль­ному, дать ему исцеление от его болезни, прогнать все худое, всю его хворь, немочь, зло, которое он набрал. В человеке много зла копится, а изводить его он не умеет, а все болезни от зла и идут; кому сам зло сде­лал, а оно к нему вернулось; кто ему сделал, позавидо­вал или чего недоброе пожелал. Все зло между лю­дей. А я что? Мое дело душу очистить, зло прогнать – вот и все мое лечение. Я верующая, только в цер­ковь ходить здоровье не позволяет.
Наша беседа еще какое-то время вращалась во­круг темы молитв и лечения, но ничего существенно­го больше разузнать не удалось. Потом я поинтересо­вался, каким образом проявился в ней столь необыч­ный дар, – я слышал, что такие способности открылись у нее уже весьма в зрелом возрасте?
Моя собеседница несколько помедлила, раздумы­вая, с чего начать. Затем последовал следующий рас­сказ, который я приведу от первого лица.
– Я была мастером-ассенизатором в коммунальном хозяйстве, – начала рассказывать целительница, – обходы де­лала, отвечала за состояние выгребных ям, от Цент­рального (так именуется административная часть села Берендеево) до Волчанки приходилось делать обхо­ды. Жила нехорошо, и гуляла, и выпивала, ребенка без отца прижила... Не в радость была жизнь. А на Волчанке бабушка одна жила, знающая была, знала она всякое, заговаривала, лечила... – Да ты, Галя, – она повернулась к моей провожатой, – наверное, слышала про бабку Рынду?
У Галины словно тень пробежала по лицу, она кивнула и ответила:
– Знала ее хорошо, девчонкой еще была, мама-покойница на­казывала – не ходи в ночь мимо ее двора, сильная была ведьма, очень боялись ее... – Галина тут встря­ла в наш разговор со своими воспоминаниями, – я девчонкой была, в школе училась; видели мы с подру­гами, как на ее дворе белая кобыла ходила, – а у нас сроду не бывало белых кобыл. Идем вечером мимо ее дома, забыли за разговорами, что мимо ее дома идем, а кобыла калитку поддела мордой, да и за нами, – свят, свят... Пошли быстрее, и она быстрее, мы в раз­ные стороны прыснули, кто куда. В дом вбежала, за­пыхалась, маме рассказываю, говорю – даже пере­креститься не успела. А мама говорит, если бы пере­крестилась – она бы тебя затоптала... Вот какая была ведьма...
– Может, бабка Рында и была ведьма, – вступи­лась наша хозяйка, – но зла не делала. Она была зна­ющая; ведьмы тоже разные бывают, ничего не скажу, бывают черные, а бабушка Рында была белая...
– А что значит знающая? – поинтересовался я.
– Знание у нее было, которое передалось ей от другой знающей, а той от другой. Это особое знание, тайное, его нельзя постороннему открывать. Это Бо­жье знание и великая тайна.
– И что же, это вас эта Рында научила лечить?
– Да, она меня научила. Дело как было? Я часто мимо ее дома проходила, а она у окошка всегда сидела. Как-то говорит мне: Зайди Маня, я что скажу. Я зашла: Что, бабушка? Она говорит: Хочешь, я тебя научу? – Да разве я для чего гожусь? – Годишься, говорит, я к тебе присмотрелась, приходи ко мне учиться. Стала я ходить к ней, долго ходила, до самой смерти, года два, наверное, ходила. Все она открывала, о лечении, о молитвах, все свое знание перед смертью передала.
– А как она учила?
– Рассказывала да по тетрадке заставляла мо­литвы учить. Тетрадку эту она завещала с собой поло­жить. Но я ее всю наизусть выучила.
– И что было написано в тетрадке?
– Этого нельзя никому открывать, это великая тайна. Мука на том свете тому, кто откроет. На первой странице в тетради клятва написана; прежде чем учить, я читала ее четыре раза на четыре стороны. Больше ничего не скажу. Одно скажу – там все от Бо­га, все по молитвам, ничего черного нет, как люди по незнанию болтают...
В нашей встрече было еще два эпизода, которые уместно упомянуть. Я заметил стопку книг на тумбоч­ке у телевизора, и мне бросилось слово “магия” на од­ном из корешков. Испросив разрешения, я перебрал стопку. Моя хозяйка пояснила – это так, всякие книж­ки принесли люди, смотрю иногда, тут все книжки “бе­лые”, “черные” я не смотрю. Я не упомнил названия ни одной из книг, но это были издания того рода, что в изобилии продаются на привокзальных лотках, о при­воротах и отворотах, приемах белой магии и прочее.
Мне трудно описать субъективные ощущения от нашей беседы, на всем ее протяжении у меня остава­лось чувство, что передо мной личность гораздо более сложная, или сложносоставная, чем мне хотят пред­ставить. Моя собеседница, несомненно, играла опре­деленную роль, видимо, интуитивно избираемую, как наиболее приемлемую для данной ситуации беседы со священником. Она хотела казаться проще, просто­душнее, чем была на самом деле. Она с готовностью встречала почти все мои вопросы и сама их отводила в удобное русло, которое заканчивалось примирени­ем ее занятий с Церковью, с Богом. Она то и дело ссы­лалась на священнослужителей из других городов и Троице-Сергиевой лавры, которые благословили ее занятие как богоугодное.
И все же, при всем благообразии нашей беседы, мне становилось все очевиднее одно качество, опре­деленное и симптоматическое для данного лица. По­мимо или сквозь тщедушное существо этой целительницы, как она себя именовала, или колдуньи, как ее именовали местные жители, порой сгущалась нео­быкновенная надменность. Я бы сказал, что она была воспаленно и невыносимо горда. Недоброе качество этой гордости проявилось следующим образом. Когда все мои вопросы были исчерпаны, я попросил ее пе­ред началом таинства примириться с Церковью, по­каяться, если имеются на то основания, в отречениях от Бога, в отрицании церковной благодати и так далее. За все годы, сказал я ей, вы ни разу до болезни не иска­ли помощи в церкви, не посетили ни один праздник, при этом, по вашим же словам, вы лечите людей цер­ковной молитвой и обращением к Богу. Здесь явное противоречие, объяснение которого мне хотелось бы от вас услышать.
– Я в Бога верую и Бога никогда не отрицала! – Так она отвечала, затем добавила, – а церковь я не ходила и не пойду. Кто у вас в церковь ходит? – отве­чала она вопросом на вопрос, – одна вон N. матом ру­галась, а теперь у вас в помощницах ходит. А другая (она назвала имя) – была коммунисткой, активистка такая, что покою никому не было, а теперь главная у подсвечников! – Какая же это церковь? Разве там святые люди? – Там грешницы все, нагрешили, а те­перь к Богу все побежали. Нет, не пойду никогда в та­кую церковь, где там среди них святость! Это притон, вертеп, там нечего мне делать!
Ее монолог, впервые за время беседы столь эмо­циональный, мог бы произвести забавное впечатле­ние, если бы не один существенный момент. Я уже упо­минал, что ей свойственно было говорить быстрой речью, почти скороговоркой, что видимо было след­ствием занятий, где немалую роль играет внушение. Собеседник подпадает под воздействие голосовой волны и потоком речи вовлекается в сферу воли гово­рящего, наговаривающего (в нашем случае и загова­ривающего), где контрапунктом набивается опреде­ленный трафарет внушения. Упоминалась и повы­шенная кинетическая активность, жестикулятивное излишество, также являющееся вспомогательным средством внушения. И между тем эта пожилая жен­щина мне все время кого-то напоминала. Ассоциации никак не сплетались в ощутимую форму, пока не вос­последовал приведенный ответ. Когда он прозвучал, то невольно на нас с Галиной дохнуло чем-то холод­ным и ужасным – с больной, действительно немощ­ной женщины слетела, как пыль, как прозрачная обертка, ее сыпучая речь, и она, подобно затормажи­вающей пластинке, заговаривала все более низким и более густеющим, вязким басом. И сама она была по­добно марионетке в этот момент – наконец это слово всплыло у меня памяти. Так же внезапно, как и схва­тило, отпустило, и по ее глазам было видно, что уже ничего не поправить. Ей было нужно не соборование. Ей требовалось простое и такое непосильное раска­яние, но прорвавшаяся столь неожиданно чужая во­ля питала и поддерживала источающую ее душу гор­дыню. Своим видом она дала понять, что ни в чем ис­поведоваться не намерена и не желает. Поэтому я попрощался и ушел. Похоже, и она провожала, или скорее выпроваживала нас с облегчением.
Позднее, через несколько месяцев, эта женщина скончалась в больнице от болезни печени.