Тридцатые Олимпийские игры закончились. Приутих обильный поток самой разнообразной информации, изливавшейся из Лондона по всем возможным каналам. Самое время подумать об отношении к тому, что произошло в эти две с лишним недели.
Вспоминаю давно минувшее. Первые игры, которые помню отчетливо, это Мехико. Мне тринадцать лет. Упоительные переживания за своих, горячие обсуждения, хождение друг к другу в гости «на телевизор», попытки простудиться, чтобы не ходить в школу и не пропускать дневные трансляции. Гордость победами, сильное огорчение тем, что место в общем зачете все-таки второе, и отрыв от американцев солидный. И так – четырехлетие за четырехлетием. Красивые командные победы в Мюнхене и Монреале, Инсбруке и Саппоро разогревали эти чувства все больше. Что-то начало меняться с олимпийской Москвы. Политический бойкот тех игр был, как мне сейчас видится, только поводом, стронулись с места какие-то пласты, более важные, чем политика, и слова «…олимпийская сказка, прощай», под которые улетал в небеса ласковый Миша Талисман, оказались глубже, чем было задумано. Хорошо помню свои настоящие слезы в эту минуту, посещающие меня и сейчас, когда приходится видеть эту хронику.
Сегодня все поменялось. Стало сложнее, многослойнее. Никуда не делось веселое изумление перед талантом, красотой и силой замечательных людей, своим самоотверженным трудом расширяющих границы человеческой природы. Но связано ли теперь это изумление с радостью о каком-то большом целом? Это вряд ли.
Радоваться за государство уж точно не приходится. Общественное мнение именно его держит главным виноватым за то, что когда-то второе место в командном зачете было поражением, а теперь и четвертое стало великой победой.
Унаследовав от СССР ядерный арсенал и место в Совете безопасности ООН, нынешняя РФ как бы унаследовала и историю олимпийских побед. Но соответствовать ей не получается по целому ряду причин, и далеко не только потому, что многие спортивные школы высшего мастерства в одночасье стали зарубежными.
Но границы «своих», за которых хочется порадоваться, теперь совсем нечеткие и тогда, когда мы примеряем спортивные победы и поражения к таким понятиям, как «народ», «нация». Олимпийские состязания античной древности велись в кругу одного народа – греков с их полисным патриотизмом. Современные Олимпийские игры возродились в эпоху развитого и напряженного национализма и с самого начала фактически стали одним из его инструментов.
Миротворческая риторика де Кубертена, получившая развитие в Олимпийской хартии, нимало не препятствовала развитию игр как площадки национального соперничества.
«Новая историческая общность людей» (так, если помните, называли советский народ) включилась в эту гонку национальных престижей как подлинная супернация. Прошло несколько десятилетий, и оказалось, что никакого советского народа больше нет. Остались великие достижения, великая культура и великая память, а народа нет. Попытки выстроить «самую новую историческую общность», так называемых «дорогих россиян», окончились неудачей еще скорее. Крах этого проекта состоялся у нас на глазах, и лишь по понятной инерции не признается авторами. Уважаю и люблю каждого из наших олимпийских победителей и чту его силу и талант. Каждого лично. Но социально-психологический фон, образуемый Сагрой, Манежкой, громкими уголовными делами, никуда не денешь. Олимпийские победы и поражения не получается изолировать от всего остального, происходящего в стране.
Так размышления о том, как и за кого мы болеем (думается, это словоупотребление здесь тоже по сути своей не случайно), привели нас к констатации того болезненного и неправильного положения, в котором находится сегодня наш народ. Наша нация, говоря политическим языком. И обойти задачу национального строительства, перед которой мы сейчас стоим в раздумье, нам никак не удастся. И жизненные реалии, прежде всего очевидность существования русского народа и его исторического союза с иными народами, не удастся подменить никакими новоделами, никакими играми с идентичностями.
Сегодня эти игры проникли и в олимпийское движение, и уж точно, в олимпийскую бюрократию, которая заказывает музыку. Возродившись на закате XIX века в еще христианской Европе как светлая память о великом античном прошлом, к началу XXI века Олимпийские игры в своем образно-символическом изводе превратились в яркое художественное свидетельство формирования постхристианской глобальной системы, пытающейся управлять миром. Во всяком случае, XXII Олимпийские игры. Москва, 1980 год.
в эстетике великолепных, поистине грандиозных и талантливо сделанных церемоний открытия нескольких последних игр зримо присутствует этот оккультный дух. Исключением стала, пожалуй, лишь церемония открытия Пекинских игр четыре года назад; все-таки Китай в целом пока еще страна традиционной культуры.
Мы-то с вами знаем: наш народ собрался воедино Именем Христовым. Нам, как и другим христианским народам, прозвучало некогда апостольское благовестие. Не все народы удержались на этом трудном пути за две тысячи лет. Нимало не осуждая их, надо позаботиться о себе, если мы еще народ.
Победам олимпийцев надо радоваться, а победивших надо чтить. Границы «своих», за которых болеть и переживать, пусть каждый определит себе сам. В конечном счете, эти границы будут определяться не на спортивных аренах, и право же, когда они определятся в нашей исторической судьбе, тогда и спортсмены не будут забыты.
Что касается смысла самих Олимпийских игр и их пользы для нас, здесь, мне кажется, сейчас уместнее размышление и молчание. Олимпийское молчание.
Это размышляющее молчание тем важнее, что слов по поводу того, что намечено провести через четыре года в Сочи, будет сказано очень много. А это уже наша земля, наша судьба и наша жизнь.
