На сайте журнала «Фома» уже долгое время существует постоянная рубрика «Вопрос священнику». Каждый читатель может задать свой вопрос, чтобы получить личный ответ священника. Но на некоторые из вопросов нельзя ответить одним письмом — они требуют обстоятельной беседы.
Один из таких вопросов показался нам особенно важным и сложным — подобное непонимание возникает очень у многих людей, а дать ответ на него очень непросто:
Зачем Бог создал людей? Мы ведь все равно не оправдываем Его желаний: ненавидим друг друга, убиваем, осуждаем, плодим всевозможные грехи, причем часто сами не догадываемся, что грешим. Мы дошли до того, что создали ядерную бомбу — как апогей абсолютного разрушения. Праведников в мире очень мало (себя я к ним не причисляю), в рай попасть очень трудно (для этого надо трудиться над собой всю жизнь), в ад — невероятно легко.
Человечество всю свою историю по сути только и делает, что катится в пропасть. Войны всё кровопролитнее, разврат все более изобретательный, зависимости все более тяжелые. Жизнь большинства людей ненавидима ими самими: школа — нервотрепка в университете — нелюбимая работа на сорок лет жизни — старость — смерть. Многие, очень многие встают с утра по отвратительной команде будильника с одной мыслью: быстрее бы всё это закончилось, а там пусть хоть ад, хоть что угодно. И я тоже так живу. Какие там мысли о спасении? О какой «светлой радости» может идти речь? Я однажды ознакомился с жизнью рабочего на заводе в городе Коврове: он встает в немыслимую рань, спешит на автобус (если опоздает несколько раз — могут уволить), там пашет часов до пяти за зарплату, больше похожую на злую шутку, а остаток времени, апатичный от усталости, коротает во дворе с пивом. Он постоянно ругается матом, пьет и дерется, не ходит в Церковь, он глубоко несчастен. Для чего Господь сотворил его? Неужели и этого бедного работягу, и сотни тысяч ему подобных ждет ад? Огромная часть живущих и живших когда-либо людей делала это не в радость ни себе, ни Богу. Что было в душе у Гитлера, когда он убивал миллионы? И где повернул не так мой одноклассник, чья жизнь сломана и уничтожена? Человечество похоже на неудачный автомобиль, который запустили в серию, надеясь, что он оправдает надежды, а он работает с неполадками. И для чего всё это? Только затем, чтобы в конце концов, когда измотанное, истерзанное собственным грехом человечество окончательно достигнет дна, торжественно прийти с небес, полностью испепелить этот мир, а затем поднять всех нас, и без того измученных, падших, из гробов, чтобы судить? Это очень жестоко. Никита
Мы попросили ответить на это письмо постоянного автора журнала «Фома», психолога Александра Ткаченко и профессора богословия, иеромонаха Константина (Симона).
Ответ Александра Ткаченко:
Когда я вижу подобные рассуждения, мне каждый раз вспоминается один из рассказов Честертона — «Сломанная шпага». Там автор рассказывает, как во время войны один полководец поссорился со своим офицером и убил его. А потом, чтобы скрыть убийство, устроил безрассудную атаку, в которой погиб почти весь его полк. «Где лучше всего спрятать лист? В лесу. Где лучше всего спрятать труп? Среди других трупов».
По собственному печальному опыту знаю, что мысли о жестокости Бога, греховности и гибели всего человечества приходят на ум как раз в те периоды жизни, когда я сам совершил какой-то тяжкий грех, с которым никак не могу расстаться. И тогда мой хитрый и изворотливый ум пытается спрятать этот нераскаянный грех в глобальных человеческих безобразиях. А обличения совести глушит лукавыми мыслями о некоем грядущем обвинительном приговоре, который Бог вынесет всему человечеству, за исключением ничтожно малой горстки праведников. Почему я называю такие мысли лукавыми? Да потому, что в них содержится сразу две хулы: на человека и на Бога. Ведь знаю же из Евангелия, что и об одном человеке нельзя выносить суд. Да что там — о человеке! Умудренные в духовной жизни монахи настрого запрещали своим воспитанникам осуждать даже один-единственный поступок другого человека. А тут совсем чуть-чуть подумал, сделал пару-тройку несложных умозаключений, и — на тебе: все человечество скопом уже оказалось и в преступлении уличено, и вина его доказана, и приговор вынесен. Да еще не как-нибудь, а — от имени самого Бога. И, заметьте, — никаких шансов на помилование: ну кто ж это может помиловать, когда сам Бог к погибели приговорил? Вот так — сначала создал невесть для чего, потом обрек на бессмысленное и мучительное существование, ну а в финале — да, приговорил к адским мучениям, которым не будет конца. Такой вот у нас Бог, и такое вот человечество…
Много раз мой ум пускался бродить по этим путаным дорожкам. Однако сейчас я абсолютно уверен, что за всеми подобными рассуждениями нет ни Бога, ни реальных людей, а есть лишь злобное бесовское нашептывание. Это ведь их, бесов, специальность — ссорить человека с Богом, клеветать на Него, лгать о Нем. И происходит это всегда по одной и той же схеме: сначала бес уговаривает тебя поддаться искушению, совершить нечто запретное. А когда ты повелся на его уговоры, начинает внушать, что теперь путь спасения для тебя закрыт, потому что грех твой безмерен, а Бог жесток, неумолим и бесконечно далек от погрязшего в грехе человечества. Вот тут как раз и начинаются все эти размышления на тему «зачем Бог создал мир, когда все вокруг обречены на погибель».
А если хотя бы чуть-чуть отвлечься от этого своего внутреннего сладкого нытья, то очевидным делается простой факт: мы ничего толком не знаем друг о друге даже в этой жизни, что уж тут говорить о чужом посмертии…
Про лошадку и копеечку
У меня был приятель, мало чем отличавшийся от описанного в письме заводского рабочего из Коврова. Такой же трудяга, всю жизнь пахавший за небольшую зарплату. Пил запоями, дрался, попадал в милицию, жил с какими-то беспутными женщинами. Родственники его тихо ненавидели, соседи и знакомые давно махнули на него рукой и считали пропащим. А потом он погиб, спасая человека из горящего дома. Кинулся в огонь ради ближнего, ни секунды не раздумывая. Вот и попробуй тут определи его посмертную участь. Жил непутево, погиб как герой.
Таких примеров в моей жизни было немного, но каждый из них будто бы встряхивал меня, напоминая, что нельзя судить о человеке по его грехам. И уж тем более нелепо по грехам судить обо всем человечестве. Единственным практическим смыслом таких унылых обобщений, как я уже говорил, может стать моя неосознаваемая попытка скрыть лист в лесу — растворить свои грехи в общечеловеческой греховной каше. За пессимистическими рассуждениями о конечных судьбах всего мира обычно прячется тревога о собственной судьбе, страх, ожидание заслуженного наказания. И поэтому никакие богословские доводы утешения тут не принесут. Совсем другое лекарство нужно употреблять от этой болезни.
Митрополит Сурожский Антоний рассказывал, как один его знакомый священник имел беседу с мужчиной, который очень долго объяснял, почему он не верит в Бога. Батюшка внимательно выслушал его, а потом сказал:
— Бедный, что же такого ты сделал, чтобы Бог стал тебе не нужен… Иди, подумай, с какого момента это у тебя началось.
Мужчина вернулся домой и стал думать, озадаченный такой постановкой вопроса. Он ожидал миссионерской речи, диспута или хотя бы совета прочесть какие-то умные книжки, а вместо этого услышал — пойди и разберись, что ты когда-то натворил. Но он был скрупулезным, добросовестным человеком и все-таки вспомнил. Оказалось, в детстве родители каждое воскресенье давали ему копейку, чтобы он положил ее в шапку слепому нищему, стоявшему на паперти возле храма. Однажды ему приглянулась игрушка в витрине магазина — деревянная лошадка, стоившая шесть копеек. Он попросил мать ее купить, та отказала. Он очень огорчился.
А в следующее воскресенье, когда шел в церковь и дошел до нищего, то подумал, что если шесть раз не подать ему копейку, он сможет купить лошадку. И копейки не подал. Так он поступил четыре раза, а на пятый подумал:
А если взять у него одну копейку, то я на две недели раньше смогу купить эту лошадку. И он у слепого украл копейку. После этого он вошел в храм и почувствовал, что не может стоять впереди: вдруг Бог его заметит, — и ушел в какой-то угол. Он понял, что дело плохо и теперь от Бога ему нужно скрываться.
А тут как раз вернулся из университета его старший брат и стал ему доказывать, что Бога нет. Бедный мальчик с радостью ухватился за эту мысль Ведь если Бога нет, то совершенно неважно, что он украл эту копейку и не положил пяти. И с этого начался его атеизм: учение о том, что Бога нет, он воспринял как единственное спасение против укоров своей совести. Впоследствии этот человек снова обрел веру и сам стал священником. Но путь к духовному возрождению начался для него не с богословского диспута, а с воспоминания о деревянной лошадке и копеечке, украденной в детстве у нищего.
Рассуждения о бессмысленности мироздания и жестоком равнодушии Бога к горестям павшего человечества представляются мне растущими из того же корня. Это всего лишь реакция на какой-то греховный слом, от которой всего один шаг до изгнания Бога из своего сердца. И вместо глубокомысленных терзаний о судьбах мира тут следует всерьез задуматься о судьбе одного человека — о своей собственной. Нужно найти в уже прожитом свою «лошадку» и свою «украденную копеечку», которые отрезали тебя от Бога, отдав на поругание духам злобы и лжи.
Духовное обезболивание
В истории Церкви был случай, когда видимой бессмыслицей и несправедливостью мира озаботился не кто-нибудь, а сам основоположник христианского монашества Антоний Великий. Правда, вопросы свои он направлял по более точному адресу, задавая их самому Богу: «Господи, отчего некоторые из людей достигают старости и состояния немощи, другие умирают в детском возрасте и живут мало? Отчего одни бедны, другие богаты? Отчего тираны и злодеи благоденствуют и изобилуют всеми земными благами, а праведные угнетаются напастями и нищетою?»
Антоний долго молился, и Бог ему ответил. Правда, ответ этот был очень простым и неожиданным, поскольку переводил проблему в совсем иную плоскость: «Антоний, внимай себе и не подвергай исследованию судеб Божиих, потому что это душевредно».
И уж если для великого подвижника Антония такие исследования оказались вредными, то вряд ли они могут быть полезными для меня, отнюдь не склонного к духовным подвигам. Что за нужда мне задумываться о том, для чего Господь сотворил матерящегося работягу из Коврова, когда сам я живу безалаберно, ленюсь, завидую, унываю и много чего еще делаю такого, о чем вслух говорить не хочется? Зачем мне гадать, где свернул не туда чужой одноклассник, когда я достоверно знаю, где сам делал в жизни роковые повороты, последствия которых до сих пор до конца так и не исправил?
«Внимай себе» — это ведь не какая-то пустопорожняя риторика, а самый насущный совет, если вдуматься. Например, если у меня заболел зуб, то самое последнее, что я стану в этой ситуации делать, — это размышлять о несовершенстве человеческой природы и мироздания. И о Боге я тогда уже не буду рассуждать отвлеченно, а стану молить Его о том, чтобы помог перетерпеть боль, пока я доберусь до стоматолога. Вот это и есть «внимай себе» — когда у тебя болит, когда ты весь сосредоточен в этой боли, и думаешь лишь о том, как вернуть утраченное здоровье.
Правда, если целью ставится не выздоровление, а лишь избавление от неприятных ощущений в больном зубе, тогда вопрос решается достаточно легко: в аптеке покупается упаковка сильнодействующего анальгетика. Выпил таблетку — боль прошла. Снова заболело — снова выпил. Цель достигнута. Чуть позже больной нерв умрет, и зуб перестанет беспокоить своего владельца. А еще через некоторое время — развалится на куски.
И я думаю, что вопросы о жестокости Бога как раз и есть такой вот поиск духовной анестезии вместо лечения собственных греховных болячек. Потому что за всем их видимым многообразием скрывается одна достаточно простая надежда, которую можно сформулировать примерно так: «Сейчас все мои доводы быстренько опровергнут и неоспоримо докажут мне, что Бог очень добрый, поэтому Он спасет абсолютно всех, без каких-либо исключений. А значит, и меня тоже. Ну а если не докажут, что ж… Тогда получается, что Бог действительно жесток, и погибну не только я, но и вообще все на свете (кроме праведников, разумеется, которых, впрочем, так мало, что их можно не брать в расчет)».
В чем здесь подвох? А в том, что в обоих случаях от меня ничего не зависит. Мне не нужно менять себя, не нужно бороться со своими грехами и страстями, вообще не нужно совершать каких-либо активных действий. Достаточно всего лишь плыть по течению жизни, дожидаясь ее конца. Ну а уж там — как получится. Либо вместе со всеми спасусь, либо — вместе со всеми же и погибну. На миру и смерть красна, как говорится.
Вот такие мысли я и называю духовной анестезией, притупляющей чувствительность к греху, усыпляющей совесть, лишающей человека естественной боли, которую причиняет его душе совершенный грех. И не так уж важно, найду ли я для себя утешение в прекраснодушных мыслях о всеобщем спасении, или же предамся сладкому унынию от осознания тотальной испорченности человеческого рода. При всех кажущихся различиях обе эти философии являются двумя концами одной и той же палки, которой мои нераскаянные грехи гонят меня прочь от Бога.
Ведь где проще всего спрятать лист? В лесу. В том самом, где среди огромного множества чужих грехов так легко могут затеряться моя «лошадка» и моя «копеечка».
