Недавно священник Димитрий Струев опубликовал статью «Услышать ушедших» — о людях, которые были воцерковленными православными христианами, но ушли из Церкви, причем ушли не в другую веру или в раскол, и даже не в пламенный атеизм — а просто в неверие. Подчеркну — речь не о случайных «захожанах», а о тех, у кого — цитирую отца Димитрия — «за плечами годы церковной жизни, тома прочитанной литературы, у некоторых даже опыт соприкосновения с несомненными чудесами…».
Отец Димитрий на конкретных историях рассматривает причины такого ухода, и чаще всего это неправильное воцерковление. Либо младостарцы постарались, либо еще кто-то. Главное — что с самого начала духовная жизнь крестившегося человека выстраивалась ошибочно, происходила своего рода игра в Церковь.
Не то что бы я спорил с отцом Димитрием, но хочу кое-что добавить. Мне приходилось сталкиваться с еще одним типом ушедших, не упомянутым в статье. Это люди, которым, в общем и целом, повезло и с приходом, и с духовником, у которых были (а часто и остаются) хорошие православные друзья... и, тем не менее, они ушли из Церкви. Чаще всего — по-тихому, без скандалов, обид и демонстративного сожжения флагов. Ушли потому, что, как им думается, потеряли веру и решили поставить точки над “i” в своих отношениях с Церковью.
Я не берусь судить, насколько много подобных случаев. Нескольких таких людей знаю лично, да и в «Фому» порой приходили письма от разочаровавшихся, в интернете тоже приходилось читать похожие крики души. Может, это и не самый распространенный вариант, но все-таки забывать о нем нельзя.
Чаще всего история развивалась так: человек вполне сознательно, искренне принимал Святое Крещение и начинал жить воцерковленной жизнью — регулярно посещал службы, исповедовался, причащался, соблюдал посты, читал утреннее и вечернее молитвенные правила, читал Священное Писание и богословскую литературу, иногда включался в приходскую деятельность. При этом окормлялся у хорошего священника, без каких-либо подозрений в младостарчестве.
Проходили годы, период неофитского горения завершался — как и у большинства, духовная жизнь входила в устоявшуюся колею, и... и постепенно превращалась в какую-то лямку, которую тянут по привычке. Всё чаще возникал вопрос: а зачем, собственно? Зачем я трачу по полчаса утром и вечером на вычитывание молитвословий? Зачем воздерживаюсь в среду и пятницу от колбасы? Зачем в воскресенье встаю рано утром и еду через весь город на литургию? Зачем повторяю на исповеди одни и те же вещи и причащаюсь, не ощущая никакого прилива духовной радости? Зачем все это, если не вижу в себе никаких изменений? Кому это нужно? Богу? А верю ли я в Него на самом деле? Те душевные порывы, что испытывал когда-то — может, они объясняются просто эмоциями, реакцией психики на нечто новое? Те случаи, которые со мной происходили и которые я считал чудесами Божиими — может, это просто совпадения, которые, согласно теории вероятностей, редко-редко, да и случаются?
То есть — обычные сомнения, с которыми приходилось сталкиваться каждому христианину. Но вот дальше появлялась мысль: а ведь продолжать такую жизнь нечестно! Нечестно по отношению к себе самому, к своей совести! Нечестно по отношению к людям, которых обманываешь своей якобы церковностью! Нечестно и по отношению к Богу, в Котором, может, и не до конца еще разуверился. А надо ведь честно! Честность — это же главное! Значит, пора валить — в обычную светскую жизнь. Ни в коем случае не хлопая дверью — зачем обижать тех, с кем многие годы причащался из одной Чаши?
Да, чуть не забыл самое главное: такие люди сетуют, что годами тянули эту лямку — и не только не замечали в себе изменений к лучшему, но вообще не испытывали ничего! Ничего — в смысле ничего мистического. Речь даже не о чудесах, а хотя бы о каком-то знаке свыше, который четко воспринимался бы именно как знак. Никаких возвышенных состояний, никакой специфической «духовной радости».
Напомню: люди вполне начитанные, про прелесть знают, про неизбежные периоды «сухости» и необходимость этих периодов знают. Но это теоретическое знание чем дальше, тем меньше убеждало их смириться и продолжать вести прежний образ жизни. В какой-то момент происходил внутренний взрыв, пробивала мысль про честность — и они прекращали притворяться.
Этот момент с «честностью», на мой взгляд, крайне важен. Тут, с одной стороны, проявлялось описанное Достоевским в Алеше Карамазове: «Алеше казалось даже странным и невозможным жить по-прежнему. Сказано: "Раздай все и иди за мной, если хочешь быть совершен". Алеша и сказал себе: "Не могу я отдать вместо "всего" два рубля, а вместо "иди за мной" ходить лишь к обедне"». Алешино «не могу» — это не столько тяга к перфекционизму (иначе говоря, «ревность не по разуму»), сколько та самая честность, о которой идет речь.
Но, в отличие от Алеши, у этих людей пронзительная честность сочетается с пониженной чувствительностью к духовному миру. Сама по себе такая пониженная чувствительность ни хороша, ни плоха — если Господь ее человеку дал, значит, зачем-то так нужно, значит, более высокая чувствительность оказалась бы вредна. Но вот низкая чувствительность к мистическому в сочетании с пронзительной честностью — это взрывоопасная смесь. Честность тоже может стать соблазном.
Вглядываясь в свою душу, вспоминая разные моменты своей жизни, я и в себе замечаю нечто похожее — по крайней мере, могу понять внутреннее состояние тех людей, о которых пишу. Для меня тоже характерны периоды сухости, периоды оскудения веры, когда все кажется трудным, скучным и бесполезным. Но у меня никогда не доходило до такого градуса, когда уже человек впадает в раж и совершает необратимые поступки. Как-то удается перетерпеть, и потом что-то меняется внутри, становится легче, возникает ощущение присутствия Божьего. Ненадолго, конечно, но моменты эти запоминаются, и дальше уже помогают держаться на плаву. Да, пускай сейчас всё пасмурно и слякотно, но ведь было же в этом небе солнце, было! Я же помню! Проглядывало из облаков! И когда передо мною встает выбор — поверить в реальность солнца или объяснить увиденное глюками, я выбираю солнце. При этом, конечно, нет никакой гарантии, что так до конца жизни будет. А вдруг когда-нибудь не выдержу, сломаюсь? Очень бы не хотелось, но стопроцентных гарантий здесь не бывает.
Те, о ком я пишу — не выдержали. Обвинять их в этом глупо. Тут лучше вспомнить слова апостола Павла: «Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает. И будет восставлен, ибо силен Бог восставить его» (Рим. 14:4). Тем более, что эти люди, к счастью, пока еще живы, и как знать — может, вернутся в Церковь? Может, их нынешний уход промыслителен? Нам, оставшимся, нужно молиться за них, любить их, поддерживать с ними отношения — не навязываясь, но и не отталкивая.
А тем, кто балансирует на грани ухода, я так скажу: ребята, не делайте резких движений. Честность — это, конечно, здорово, но и честность может стать искушением, ловушкой. Честность может оказаться ширмой, за которой прячется обычная усталость. А может, вы просто изначально слишком высоко задрали себе планку? Может, вам просто трудно смириться с тем, что «звезда от звезды разнится в славе» (1 Кор. 15:41) и вы — не звезды первой величины? Но звезды разные нужны, звезды разные важны. Кому-то даны великие духовные дары, кому-то нет, и это нормально. Да и жизнь еще не кончена, и если сейчас вы не чувствуете Божьего прикосновения — не факт, что не почувствуете никогда. Господь знает, когда поддержать.
Да, это банальности. Но верные.
