Любит физик прикинуться безбожником. Когда ты имеешь дело с электронами разными, бозонами, квантами и прочими кирпичами мироздания, охватывает тебя небеспричинная гордость за всепроникающий разум. Есть в этом здоровое ребячество: разобрал вселенную на части, а там одни пружинки и шестеренки. А ведь ездила, жужжала, казалась живой.
На деле ученый, и не только физик, все время пребывает в скрытом ужасе, потому что века идут, бюджеты съедаются, E=mc2, всё так, но ни на один главный вопрос, поставленный человечеством, ответ не получен. До потери созания, вдоль и поперек читай Хокинга и теорию «большого взрыва», когда Вселенную выводят из некоей точки, где она допрежь была сконцентрирована. Но что заставило точку рвануть? И где была та точка до взрыва? Всё было точкой, ладно. Но чего ей точкой не жилось? От этих глупых вопросов у ученых делается трясучка и неверие в собственные силы.
Самое занятное, что едва к делу подключается Бог, как всё встает на свои места. Допустим (хотя я понимаю, как материалисту это трудно), что во Вселенную Бог вмонтирован так же неотъемлемо, как и материальные ее основы; больше того – он располагается внутри и меж этих основ, является стартером их и обеспечивает их вечное существование и обновление. Вечное и бесконечное. С Богом даже вечность яснее. И бесконечность понятнее.
Конечно, придется отказаться от образа Бога, как дедушки на облаке. И перестать шутить про кинетику радиационных дефектов кадила, на которое влияют стохастические флуктуации.
В сущности теологи, объясняя мир, заполняют лакуны, беспомощно оставленные естественнонаучниками. Можно много толковать о нейронах и серых клеточках, но на вопрос, где, собственно, гнездится сознание, творчество, как срабатывает фотовспышка открытия во мраке незнания, ответа нет. Вот жиры, белки, углеводы, холестериновые бляшки, вот слабые токи и химреакции, а как получилось, что вот эта мысль (если это вообще мысль) пришла мне в голову, я не знаю. Мы не знаем. И ученые не знают. И никто не знает. Бог его знает, короче говоря.
Бог (и скромно изучающая его теология) держит высоты, до подхода главных научных сил, и нет ни малейших свидетельств, что это положение когда-либо изменится. Теология терпеливо и снисходительно рисует общую картину мира, пока алхимики продираются к сути через теплород, а астрономы разбираются, что вокруг чего вращается. Конечно, история знает случаи прискорбного непонимания учеными Бога и церковниками ученых, но эти трагические частности не могут заслонить главного: научные открытия изменяют образ Бога, делая его все более сложным – и все более нужным. Бог ведет и направляет гениальных исследователей, даже если они не верят ему. Он не сердится. Он не умеет. Они его орудие – в гениальном старике Алферове, который регулярно подписывает агностические письма, на деле больше Бога, чем в ограниченном начетчике Евангелия.
У нас в последнее время стало модным опасаться, что некие малограмотные, но фанатичные религиозные деятели, проникнув в чертоги научной мысли, начнут тормозить исследовательский полет и втискивать его в церковные догмы. И вообще – чего церковникам здесь надо? Храмы у нас разные. Возражение тут, на мой взгляд, простое: никогда так не требовался синтез наук, обращение к базовым основам их, как сейчас. Во многих естественных науках достигнута предельная специализация. А ответов на важнейшие вопросы, как мы знаем, нет. Так почему бы не воспользоваться методической платформой духовного и философского познания? Ее моделями, ее свободным обращением к миру? Ее верой в интуицию и откровение?
Кафедра теологии, открывающаяся в МИФИ, которую привычно подверстывают под якобы надвигающийся на Россию официозный обскурантизм, на самом деле одна из первых попыток вывести из тупика научную и философскую мысль, сообщить дополнительное усилие затормозившемуся на пороге судьбоносных открытий познанию.
Тут я высказываю свое личное мнение – и никому его не навязываю. Но почему должно быть осуждаемым желание разочарованного, ощутившего себя в тупике Фауста подписать договор с Богом? С Мефистофелем пробовали, слишком часто пробовали – и где оно, Фаустово счастье?
Вряд ли, впрочем, хватит моих публицистических сил, чтобы маятник общественного суждения качнулся в другую сторону. Но у меня есть авторитетные союзники. Вот что писал в дискусиях о науке и Боге Альберт Эйнштейн: « Если говорить о научной истине в целом, то необходимо развивать творческие способности и интуицию. Все здание научной истины можно возвести из камня и извести ее же собственных учений, расположенных в логическом порядке. Но чтобы осуществить такое построение и понять его, необходимы творческие способности художника. Ни один дом нельзя построить только из камня и извести. Особенно важным я считаю совместное использование самых разнообразных способов постижения истины. Под этим я понимаю, что наши моральные наклонности и вкусы, наше чувство прекрасного и религиозные инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям. Именно в этом проявляется моральная сторона нашей натуры - то внутреннее стремление к постижению истины, которое под названием amor intellectualis так часто подчеркивал Спиноза. Как Вы видите, я полностью согласен с Вами, когда Вы говорите о моральных основах науки».
Беседовал Эйнштейн с Мерфи, а не со мной, но, слава Богу, есть интернет.
