Был у меня в юности приятель с довольно редким для наших широт именем – Эрик. Ну, не то, чтобы даже приятель… - так, старший знакомый из дворового детства. Как это принято говорить в публицистике – человек непростой судьбы. Выражалась эта непростота в том, что Эрик лет с пятнадцати подсел на тяжелые наркотики. В двадцать он уже имел одну судимость и несколько психиатрических диагнозов. К тридцати количество судимостей увеличилось до трех, плюс – два года в страшной «Сычевке» - специальной больнице МВД СССР, куда по приговору суда отправляли неисправимых советских наркоманов.
Понятно, что здоровья все эти особенности биографии ему не добавили. В тридцать лет он был уже изрядно облысевшим мужчиной с морщинистым лицом и комплекцией мальчика-подростка.
В одну из редких наших встреч он рассказал любопытную историю. Оказалось, в перерывах между отсидками, Эрик несколько месяцев прожил в Санкт-Петербурге. Уж каким ветром занесло его в северную столицу – Бог весть.
И вот однажды на Невском его избили какие-то хулиганы. Не то, чтобы избили даже. Так, слегонца попинали. Покуражились над доходягой. Эрик особо и не отмахивался, лишь прикрывал отбитые в штрафном изоляторе почки. Когда экзекуция закончилась, молча поднялся, отряхнул одежду и поехал домой. Там переоделся в чистое, взял на кухне большой разделочный нож, спрятал его в рукав куртки. И отправился обратно, на Невский.
Найти там избивших его хулиганов он, конечно, не надеялся. Намерение у него было совсем другое.
- Я, Саш, так решил. Сейчас выйду из метро, пойду по тому же маршруту. И если в этот раз меня не то, что ударит кто-то, а просто – скажет что-нибудь не то или даже посмотрит не так – тут же бью. Насмерть, пока дышать не перестанет.
- Эрик, и что, совсем-совсем не жалко было бы убивать человека вот так – ни за что?
- Э, брат, в том и штука. Жалеть тут нельзя, иначе не выйдет ничего. Тут вообще все нужно «выключить» - голову, сердце. Чтоб ни мыслей, ни жалости – ничего не осталось. Только – готовность убивать.
- И что было дальше? – спросил я, хотя слушать эти откровения было жутковато.
- Дальше? – усмехнулся Эрик. – Дальше я шел по Невскому. И представлял, что я сам и есть – этот нож, что у меня в рукаве. Мертвая заточенная железка. Которой, – ты правильно сказал, – никого не жалко, потому что ей жалеть нечем.
Я молчал. Дальше спрашивать уже совсем не хотелось. Но Эрик продолжил и без расспросов.
- Дело вечером было. Люди прогуливались не спеша, дышали воздухом. Но как только видели меня, тут же менялись в лице и обходили метра за три. К стенам жались, к поребрику, лишь бы от меня подальше, как от бешеной собаки. А я шел и, как нож, эту гуляющую толпу рассекал. Люди, они ведь такие, Саш… Жить очень хотят. И смерть свою чуют, даже если совсем глупые или пьяные. А я для них в тот вечер и был смертью. Так-то вот…
С каждой его фразой я в очередной раз убеждался, что духовный мир – реальность. И что совсем не Эрика боялись люди в тот вечер на Невском. Ну в самом деле – идет тебе навстречу прилично одетый человек, в котором сорок шесть кило весу и росту – метр с кепкой. И что, увидев его, ты испытываешь инфернальный ужас? Да какое бы выражение лица у него там ни было – ну не сможет он сам по себе произвести такого жуткого впечатления.
Людям страшен был не Эрик, а дух, который им в тот момент овладел. Тот самый дух, который охотно приходит, когда из головы выметаются все мысли, а из сердца – жалость и сострадание. И остается лишь готовность убивать. Вот эту, бесовскую силу, нашедшую себе подходящий «инструмент» в виде оскорбленного тщедушного человека, и чувствовали перед собой несчастные, перепуганные насмерть прохожие.
Не знаю, кто научил Эрика этому демоническому «кун-фу». Скорее всего, какой-нибудь матерый урка в лагере. Слава Богу, в тот вечер обошлось без жертв. Эрик прогулялся по Невскому, вдоволь попугал народ, и на том успокоился. Страх десятков ни в чем не повинных людей показался ему достаточной компенсацией за перенесенное унижение.
Дальше Эрик еще что-то рассказывал о своих «героических» похождениях в Питере, но я его уже не очень слушал. Мне подумалось вдруг, что вот – выкинул человек из головы здравый смысл, из сердца – сострадание, решил убивать любого, кто хотя бы минимум агрессии в его адрес проявит. И тут же явился к нему в подмогу бес. А почему так? А потому что человек решил творить зло всерьез, по-настоящему. Иначе, как сам же Эрик и сказал, – ничего не выйдет.
Но если даже бес так быстро приходит оказать содействие твердо решившему согрешить, неужели же Господь будет медлить в помощи тому, кто столь же твердо решился исполнить Его заповедь?
Как-то раз у Серафима Саровского один монах спросил:
— Почему мы, батюшка, не имеем такой строгой жизни, какую вели древние подвижники благочестия?
— Потому, — отвечал старец, — что не имеем к тому решимости. Если бы решимость имели, то и жили бы так, как отцы, в древности просиявшие подвигами. Потому что благодать и помощь Божия к верным и всем сердцем ищущим Господа ныне та же, какая была и прежде.
Вот, собственно, и все.
Есть решимость творить зло – бес тут же готов помочь.
Будет решимость творить добро – Бог поможет.
Нету решимости – вообще ничего не сможешь сделать, ни доброго, ни злого.
Каравай-каравай, чего хочешь выбирай…
Маленький слабый Эрик засунул нож в рукав и отправился на Невский.
Большой и сильный Серафим Саровский напавшим на него разбойникам отдал свой топор и сказал: «Делайте, что вам надобно».
А я, вот, сижу сейчас за компом и никак не решусь набрать последнюю строчку этого текста – о том, на что же я сам готов решиться в этой жизни. Которой, к слову сказать, осталось не так уж и много.
На заставке фрагмент фото Peter Thornton
