Вдруг бабушка сказала: «Видеть попов не могу!» — как слова монаха совершили настоящее чудо

Приблизительное время чтения: 4 мин.

Был Великий пост. На улице пахло весной, звенела капель, птицы щебетали на все лады будто бы в предчувствии Светлого Дня. 

— Бабушка, а почему бы тебе не поисповедаться, не причаститься? 

Несмотря на «келейные» молитвы, которые моя любимая бабушка каждый вечер возносила горячим шепотом перед иконой преподобного Серафима, в храме, сколько я ее помнила, бабуля бывала один раз в году — на Пасху — только для того, чтобы освятить крашеные яйца и куличи собственного изготовления. В кулинарном искусстве она была непревзойденная мастерица: пышные и легкие куличи тонко благоухали чем-то неземным и таяли во рту. 

— Да кому исповедоваться — батюшки-то все мне во внуки годятся… — уклончиво ответила старушка.

— Ну, хочешь — найдем тебе пожилого батюшку, — предложила я.

— Видеть попов не могу… — вдруг с горечью ответила моя любимая и обычно сдержанная бабушка. Категоричный тон разговора не оставлял шансов на успех: похоже, я коснулась какой-то застарелой и глубокой раны, которая болела и о которой бабушка говорить не хотела. Я решила не продолжать… 

Через некоторое время мне с друзьями-журналистами довелось паломничать в древний Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, где еще принимал старец Иоанн (Крестьянкин). Нашу группу радушно встретил тогдашний наместник обители — архимандрит Тихон (Секретарев), сообщив, однако, что отец Иоанн болен, поэтому встреча со старцем, увы, не состоится. Пока мужчины обсуждали дальнейшую программу паломничества и беседовали «о высоком» с отцом-наместником, женщины и дети «на галерке» пили чай с монастырским вареньем. 

В это время в приемную наместника заглянул старый худенький монах в простенькой, видавшей виды рясе без «опознавательных знаков». Из-под черной шапочки-скуфейки выбивались в разные стороны его седенькие волосы и выглядывали чудные глаза — ясные и лучистые, полные доброго света и одновременно — легкой иронии, затаенных «смешинок», которые вот-вот вырвутся наружу. Он незаметно обвел всю компанию взором-рентгеном и подошел к нашей «галерке».

— А ты, деточка, значит, журналист? — подсаживаясь ко мне, завел разговор старенький монах.

— Да, дедушка, — ответила я, не придумав лучшего обращения к монаху — столь простой и непритязательный был у него вид.

«Дедушка» без запинки выдал несколько цитат из Священного Писания о пророках и лжепророках, напоминавших, по его мнению, иных известных журналистов. При этом от монаха веяло такой радостью и теплом, что я немедленно вспомнила о родном мне человеке.

— Дедушка, -— сказала я — у меня бабушка есть, такая же, как и Вы…

— Да ну… 

— Только в церковь не ходит, не хочет ни исповедоваться, ни причащаться, говорит: попов видеть не могу…

«Дедушка» весело и заразительно рассмеялся, ничуть не смутившись...

— А ты спроси свою бабушку, — сказал он, пряча улыбку в растрепанную бороду, — она дом продавала?

— Продавала, дедушка, — ответила я, вспомнив, что бабуля, и правда, недавно продала дом в деревне, и теперь сидела, как она выражалась, «в скворечнике» — кооперативной квартире многоэтажного дома.

— Справку она в сельсовете получала?

— Получала.

— Так вот, пусть представит себе: приходит она в сельсовет за справкой, чтобы дом продать, а там никого нет, один сторож, да и тот напился. Взял этот пьяный сторож печать, да на справку-то и поставил. Печать действительна? 

— Да, действительна…

— Так и скажи ей: печать действительна. Вот и в Церкви: печать-то действительна!

— Помолитесь о моей бабушке, рабе Божией Параскеве, — выдала я первую разумную фразу за все время нашего разговора.

— Хорошо, помолюсь, — согласился монах, извлекая из кармана потертый помянничек.

— Дедушка, а как Вас зовут? 

— Монах Нафанаил, по хозяйству я тут, казначей…

Так я узнала, что беседовала с одним из Псково-Печерских старцев — архимандритом Нафанаилом (Поспеловым), казначеем обители, ее уставщиком, молитвенником и аскетом, «самым вредным монахом», крепко и скурпулезно державшим в своих руках финансы монастыря более полувека, о подвигах которого написал в «Несвятых святых» владыка Тихон (Шевкунов). 

…По возвращении домой я в деталях передала слова отца Нафанаила своей бабушке, которая, надо сказать, терпеть не могла морализаторства и весьма ценила добрую шутку. Выслушав наставление отца Нафанаила, бабушка тоже как-то тихо и радостно посмеялась… и впервые за много лет согласилась пойти в храм. 

Несколько лет после этого она будет регулярно исповедоваться, причащаться и собороваться. Ее кончина окажется тихой и мирной, по-настоящему христианской. Вспоминая тот случай, я думаю: начни отец Нафанаил оправдывать и возвышать пастырей (может, и справедливо), на которых бабуля «смотреть не могла» — ее сердце только бы утвердилось в своей холодной правоте. А вот смиренное слово старца, его сочувствие и молитва, а также непоколебимая вера в «печать Церкви», призванной отпускать наши грехи, исцелили застарелую рану, тайну которой бабушка унесла с собой. 

Впрочем, эта тайна уже не имеет никакого значения…