«Алые паруса» Грина — одно из самых сильных читательских потрясений моей юности. Не помню точно, когда именно я прочитала эту книгу первый раз, — наверное, лет в четырнадцать, — но с тех пор я перечитывала ее каждый год лет до двадцати пяти, пока одна моя знакомая не раскритиковала Грина за его плохой литературный язык. Каждый раз суровый, жесткий колорит книги пугал и завораживал меня: я ожидала встречи с волшебной сказкой и не находила ее. Реализм описаний повергал в шок. Чего стоил один рассказ о смерти Меннерса — торговца, погубившего мать Ассоль! Обстоятельно и бесстрастно, почти равнодушно, как мне казалось, Грин описывал гибель одного человека на глазах у другого: «Лонгрен молчал, спокойно смотря на метавшегося в лодке Меннерса, только его трубка задымила сильнее, и он, помедлив, вынул ее изо рта, чтобы лучше видеть происходящее». Тогда, в четырнадцать лет, мне было нестерпимо больно за маленькую девочку, вынужденную нести на себе бремя чужих грехов. Сказка, придуманная для нее Эглем, казалась жестокой шуткой, — я ясно видела, что он не волшебник. Нищий, разболтавший всем о мечте Ассоль, в отместку за то, что Лонгрен не дал ему табаку, был омерзительно реалистичен. Я ждала сказки, но ей не откуда было взяться. И вот тогда появился он — главный герой повести.
Оказалось, что для того, чтобы превратить сказку в реальность, нужен не волшебник, а Человек. «Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу». В Грэе было гораздо больше, чем в Ассоль: в ней всего лишь жила мечта, а в нем воплощалась сила воплощать чужие мечты. Образ Грэя совершил переворот в моем сознании. «Он родился капитаном, хотел быть им и стал им». Я хотела быть такой, как он. Мне нравилась не девушка, смотрящая в море, а Грэй, который «шел к цели со стиснутыми зубами и побледневшим лицом».
Кроме того, авторский стиль также убеждал меня, что и Грин на его стороне. Может быть, у Грина действительно плохой язык. Его фразы корявы и тяжеловесны. Но в его синтаксисе мне чудился суровый голос жизни. Эпизод, в котором Грэй выбирает алую ткань на паруса, до сих пор кажется мне одним из самых завораживающих. Так же обстоятельно, как он рассказывал в самом начале о смерти лавочника, Грин повествует о том, как творится чудо воплощения чужой мечты. Чтобы оживить придуманную Эглем сказку, Грэю потребовалось обойти три магазина, перебрать километры шелка. Это чудо имеет цену, на него выписывают счет, им спекулируют, у него есть адрес доставки.
Мне казалось тогда, что Грин дает нам инструкцию, как делать добро, несмотря на полнейшее непонимание окружающих тебя людей. «Я все понял. Вот здесь, на мостике. Лучший способ провезти контрабанду, шепнул Пантен. — Всякий может иметь такие паруса, какие хочет. У вас гениальная голова, Грэй!» Детская вера Ассоль меркла в сравнении с этой всесокрушающей готовностью разориться ради того, чтобы повесить на своем корабле паруса не своей мечты. Грэй был велик и прекрасен. Для меня не было сомнений, что книга писалась ради него.
…С тех пор прошло много лет. Я больше не перечитываю каждый год «Алые паруса». Язык Грина не притягивает меня, простота пушкинская прозы приносит больше света и удовлетворения. Но до сих пор я не могу равнодушно читать, будто «идея этого произведения в том, что надо терпеть и ждать» и «если сильно мечтать, то мечта обязательно сбудется». Нет, Грин хочет сказать нам не это. Мечта не сбудется — это совершенно очевидно. Фантазия Эгля должна была бы разбить жизнь Ассоль. Чтобы это не произошло, понадобился человек, способный переживать «ощущение острого чужого страдания», человек, не желающий терпеть чужую боль.
Грин не хочет, чтобы мы сидели и ждали того, кто сможет воплотить наши мечты. Он вовсе не призывает нас мечтать. Грин показывает нам красоту человека, способного приложить усилия ради того, чтобы подарить чудо другому.
На заставке фрагмент фото flickr.com/sfreni
