Теки, Россию украшая,
Шуми, священная река.
Н. М. Карамзин
Фото Ирины Уваровой
Вот удивительное различие между словами — воля и свобода. Свобода мысли и поступка, взращенная в замкнутом пространстве средневекового города, где в тесноте боролся за самовыражение европейский человек. Правосознание, которое регулировало правила перехода узких, застроенных улочек.
Воля — это одновременно и свобода, и пространство. Возможность уйти от давления, унести с собой свое право на поступок. И какие рамки остановят, когда за крепостной стеной начинается — раздолье, уходящее за горизонт пространство, никем и ничем не стесненное движение. Раздолье, еще одно удивительное слово, где к географии и нестеснению прибавляется еще и метафизика: раз — долье: развести свою долю, разломать судьбу, изменить предназначение.
Такие мысли крутились у меня в голове, когда я глядела, как равнина сменяется равниной, за одной далью выплывает другая, сменяя ее, чередой движутся поля, поляны, и кажется, что нет им конца и краю. Косогор, дремучий сосновый бор, ярко-свежие поляны размером с городскую площадь, и снова равнина, уходящая за горизонт.
«Там лес и дол видений полны»…
Машина свернула, наконец, за поворот, и я увидела Волгу.
Великая русская река мерно текла мимо нас, почти не двигаясь, просто наполняла своим могучим телом пространство.
Что-то в этой картине было удивительно здоровое, словно вдруг становилось ясно, — вот она, русская правда.
Спроси меня, какое самое сильное впечатление о Саратовской губернии? Она какая-то не советская. И ведь так же, как везде, стоит на центральной площади истукан с протянутой рукой, и бетонные коробки на окраинах Саратова, и резной деревянный дом Петрова-Водкина в Хвалынске одной стороной выходит на улицу Ленинскую…
Хвалынск. Фото Ильи Буяновского
А, видно, так силен там русский корень, что, восстанавливаясь, народная жизнь естественно принимает свою исконную форму, словно река, насильственно отторгнутая от своего русла, снова находит дорогу в природных берегах.
Здесь, на границе между лесом и степью, смешалось многое. Пугачевщина, опальный диссидент Радищев, легендарное волжское купечество, старообрядцы, первые общедоступные музеи, купанье красного коня… Где же еще возникнуть собственной художественной традиции, как не на этом извечном русском сочетании: волжский простор и бескрайние вольные степи!
Еду я в гости на праздник.
В день памяти праведного Иоанна Кронштадтского открывается Свято-Иоанновский монастырь, что в поселке Алексеевка Хвалынского района. Матушку Еликониду возведут в сан и торжественно вручат ей игуменский жезл.
Монастырь стоит прямо на берегу Волги. Светлый храм вытянут высоко, так, что золотые купола видны с проплывающих мимо судов. Народу собралось такое множество, что батюшки исповедуют прихожан в церковном дворике. А поток не прекращается, и из автобусов выходят все новые и новые гости: из Калужской, из Пензенской области, из Марий-Эл…
Идем крестным ходом вокруг храма. Небо заложено тучами, но ветер теплый, душистый. Справа холмы, слева блещет Волга. Как школьники тянем руки, чтобы поймать каплю воды, которую сыплет на нас владыка Лонгин, митрополит Саратовский и Вольский.
Распахнув окно, смотрю, как вечерняя заря золотит прибрежные откосы, так густо и так таинственно укрытые кустарником, что, кажется, выйди в полночь, и найдешь там заветный аленький цветочек.
Первый раз в жизни засыпаю под пение соловьев.
Наутро, пользуясь случаем, совершаю небольшое паломничество по вольским и хвалынским храмам.
С одной стороны, неудобно батюшек от дел отрывать, а с другой — они сами с такой радостью показывают свои новые светлые храмы. В Вольске — белые стены, на которых еще нет фресок, золотой иконостас — пока только в один ряд, в Хвалынске — церковный дворик, от которого еще предстоит провести дорогу, чтобы соединить его с прекрасным парком.
— До революции, — рассказывает отец Виталий, — наш Крестовоздвиженский собор стоял на площади, а сейчас, видите, он зажат со всех сторон разными постройками. Вот мы и хотим сделать так, чтобы прихожане шли к нам через парк.
Отец Виталий Колпаченко. Фото Елены Зелинской
Крестовоздвиженский храм в Хвалынске. Фото Елены Зелинской
Как похожи их альбомы с фотографиями «так было», на которых, как улики о совершенном преступлении, с разных ракурсов смотрят на тебя одинаково обрушенные церковные стены, залитые грязной водой подвалы, свалки, склады, абортарий.
И так же похожи их истории:
— Мне никто не верил, — смеется отец Виталий,— что мы откроем нашу православную гимназию к началу учебного года! Даже владыка мне потом признался: и я, говорит, не верил!
— Я сам сомневался, — вторит ему отец Алексей из Вольска, — когда рабочие обещали мне в три дня всю площадку вокруг храма плиткой покрыть! И вот смотрите — все к празднику успели,— и он разводит широко руками, как бы предлагая нам самим убедиться, как прекрасен Троицкий собор. — Чудо!
Чудо! — соглашаюсь я и додумываю про себя: вот так и бывает, если не воровать стройматериалы и честно работать.
Отец Алексей ведет нас вверх по дорожке, к невысокому холму, на котором стоит памятник Жертвам красного террора. Он необычен.
— Две створки, — объясняет отец Алексей, — символизируют врата рая, которые открылись перед теми, кто пострадал за веру Христову. А крест между ними полый, потому что через него вошли во врата новомученики.
Вместе с матушкой Феодосией, настоятельницей Свято-Алексиевского монастыря на горе в Саратове, едем осматривать только что вверенную ей новую обитель в Вольском районе. Матушка профессионально осматривает перекрытия, изучает коммуникации. Довольно похлопав по белой кладке ладонью, кивает: стены еще долго простоят, в восемнадцатом веке строили крепко. Вот только водопровода нет.
Матушка Николая, игумения Черноостровского женского монастыря в Малоярославце и матушка Еликонида, настоятельница монастыря в селе Алексеевка. Фото Елены Зелинской
Бывший монастырь долгие годы занимал интернат.
— Надеюсь, теперь детишки в более удобном месте учиться будут? — интересуемся мы у директора. Она охотно рассказывает нам про новый корпус, который возвели рядом с построенной в советское время школой.
Тропинка ведет нас в лесную гущу Хвалынского Национального заповедника.
— Видите, как утоптана, — говорит директор заповедника, — не зарастает. Самая популярная у нас тропа.
Мы осматриваем поставленные на вечный прикол старинные транспортные средства — телеги, бричку, заглядываем в избушку, где полностью сохранен крестьянский быт — прялки, люлька, печь с круглым зеркальцем над горнилом, пьем настоянный на травах чай с медом.
Мимо родника поднимаемся еще выше, к часовенке, которая белеет среди широколистных деревьев.
— Часовенку поставили здесь недавно, а икона Божьей Матери — старая. Ее прямо на этом месте в дупле нашли. Видно, когда церковь здешнюю в двадцатых годах разоряли, какой-то преданный человек образ Богородицы спас и спрятал и до лучших времен.
— До лучших времен, — повторил директор и обвел взглядом свое хозяйство, словно спрашивая и нас, и лес, и свежий холодный родник: а наступили они уже, эти лучшие времена?
