Первый раз к бирюсинским староверам я заглянул лет двадцать назад. В то время ученые еще не называли их культурно-историческим феноменом. Потом на рубеже веков проплыл через все пороги на резиновой лодке, останавливаясь в каждом общинном поселении. Тогда мне казалось, что время не в силах поколебать их устои. Триста лет постоянных гонений, а они, как кремень. Но мой последний приезд к ним был ошеломляющим. Как будто шел-шел по привычной дороге и вдруг — пропасть.
Другой мир
Может, помните рыжебородого старовера с картины Сурикова «Утро стрелецкой казни»? Того самого, который пронзает взглядом «нововерца» Петра. Так вот, Карп Иванович Кочев — из этого рода-племени.
Приехали как-то к нам чалдоны. Неверующие, значит, по-нашему, — рассказывает он мне. — И спрашивают: что вы все бороды красным красите? А мы отродясь такие, говорю. Всегда — огнебородые.
Большое семейство Кочевых живет в Прилуках. Маленькую деревушку специально спрятали от мира за бурными чунскими стремнинами. Только раньше здесь было двадцать семей, а теперь — девять. Сперва такую текучесть мне пытались объяснить таежным пожаром, который оставил их без зверя и пушнины, грибов и ягод. Но потом Карп Иванович сообщил о настоящем бедствии:
У меня у самого два сына в мир ушли. Один в Киеве обитает. Второй в Канске.
— Веру они сохранили?
— Какая там вера! Где была она — теперь дыра на том месте…
— А кто ж виноват?
— Кто?! Отец за сына отвечает. Я виноват! На работу все время цыганским кнутом мы их гнали. А когда здесь лес сплавляли… Они и пошли матросами на катера. А потом… Уплыли. Оба. И от нас. И от веры нашей.
— А в городе можно остаться старовером?
— В Писании говорится, что и посреди града будут спасаемы… Молись… Постись… — Кочев горестно вздохнул. А затем со всего маху рубанул рукой воздух. — Только все равно можешь пропасть! Я-то сам как: глаза не успел открыть, а уже на соседа косо смотрю… С греха утро начинаю… А вот не осуди никого за всю свою жизнь — и спасешься! Раньше старостой в Прилуках был Карп Иванович, «а теперь сын Афонька».
Только принципиальная разница в том, что для Афанасия это — должность. Причем зарплату он получает от районной администрации. И никто его не считает еретиком. Хотя совсем недавно староверы избегали власти, как черт ладана. Взаимовыгодный всплеск общения с «порочным миром» начался и в других сферах. Староверы сейчас торгуют всем: берестяными туесками, кадушками, срубами для дач, картошкой, медом, рыбой, мясом… И сами покупают почти все. Кроме водки, чая и сигарет… Правда, некоторые отступники уже начинают познавать вкус и этих «запретных плодов». Причем подобное происходит во всех старообрядческих деревеньках: в Шивере, в Луговой, Усть-Кайтыме и Бурном. Почти уже не осталось кержаков, которые не получают пенсий или не обзавелись паспортами. Хотя раньше таковых было в достатке.
Но другая Россия здесь сохраняется до сих пор. Дома крепкие. Живут — не бедствуют. Работают не покладая рук. Наркоманов и воров — нет. Стар и млад относятся друг ко другу с почтением. Если ты не богохульник, примут тебя с искренним радушием и хлебосольным гостеприимством. Другой мир. Другие люди. Потомки тех русичей, которые в свое время отказались идти путем, указанным России «высшим государем».
Без покаяния
«Ох, бедная Русь, чего-то тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступков…» Эти слова принадлежат протопопу Аввакуму, который будет затем живьем сожжен, как идеолог старообрядцев.
В учебниках об этом не пишется. Но последующие русские бунты, сотрясавшие всю Россию, были пропитаны не только смутой, но и староверческой идеологией. И сами их лидеры — Степан Разин, Кондратий Булавин, Емельян Пугачев — являлись старообрядцами. Такого противостояния между народом и властью до этого никогда не было.
Факт, почти неизвестный, но в советское время, в 1971 году, Русская Православная Церковь на Поместном Соборе отменила «клятвы на старые обряды и книги». То есть была восстановлена историческая справедливость: русские древние рукописи признали правильными, допустимыми. Цена запоздавшей реабилитации — сотни тысяч погубленных и исковерканных судеб.
Теперь уже не предосудительно креститься и «по-новому», и «по-старому». Как и ходить в крестный ход: по солнцу и против него. Можно и так, и эдак. Только самих староверов после отмены клятв не перестали считать раскольниками, потому что «не проявили они в свое время необходимой кротости».
Не случайно Солженицын воскликнул в своем «Красном колесе»: «Боже, как могли мы истоптать лучшую часть своего племени? Как могли разваливать их часовенки, а сами спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор?»
Только нельзя идеализировать староверов, как это делают некоторые современные исследователи. В прошедших столкновениях с обеих сторон было пролито столько крови, что виноватые — есть. А правых — уже не найти. Тем более, что в существующих сегодня десятках староверческих толков и «согласий» тоже нет единения. В период вековых гонений многие из них шли на компромиссы с властью, и каждый истолковывал свою правильность служения Богу.
За душевной благодатью
Новую избу семидесятилетний старовер Петр Харин срубил на берегу Бирюсы. Дом получился бравый. Только по соседству никого нет. На десятки километров — безлюдная тайга. Вот уже двадцать лет живет он отшельником в сибирской глухомани.
Жить ему тяжело, но одиночество — не в тягость. Потому что сам ушел за этим уединением. За душевной благодатью.
Однако «истинные» старообрядцы своим его не считают. Он и сам однажды назвал себя «оппозиционером». Но, почувствовав, что «слово это для тайги дрянное» — сразу выбросил его из своего лексикона.
Философия Харина проста: жить по совести, в ладу с самим собой. И люди тянутся к нему. Кто раз у него побывал — мимо уже не проплывает. Потому что редкая добросердечность — сродни святости. А простота его поступков — убедительнее нравоучений. И находясь с ним рядом, подспудно ловишь себя на мысли: а ты бы так смог? И чаще всего отвечаешь: нет.
Мы вместе с ним увидели на реке разноцветный балаган. Туристы сплавлялись на разукрашенных катамаранах. К берегу они пристали в километре от избушки Харина. Поплыл Петр Абрамович проверять свою сеть и заглянул к путешественникам. А у тех — уха без рыбы. Харин отдал им только что выловленных ельчиков и окуньков. Да еще и богатое место указал. «Вы, — говорит, — вон по той речушке пройдитесь и в бочажках харюзков поудите. Много их там стоит. Да жирные такие…»
Узнал я о такой благотворительности Харина только тогда, когда увидел этих самых рыбаков с двумя ведерками крупной рыбы. Проходя мимо меня, они не скрывали своего восторга: «Молодец дед! Такое место нам указал! Завтра утром последних выловим и отчалим».
Улучив момент, высказываю Харину свое недоумение:
— Разве так можно, Петр Абрамович?! Вы же фактически припасы свои раздаете. Потом из-за этой доброты зимой голодным сидеть будете.
— Бывает, что и сижу, — отвечает. — Но только, как душа подскажет, так и поступаю. Вот в позапрошлом году на этой самой Хаинде, по осени, я много харюзов наловил. Целую бочку засолил. Тоже думал, что зимой с рыбой буду. А медведь выждал момент, пришел незваным гостем и все съел. Пока есть возможность — надо делать добро. От жадности — богатым не станешь.
В другой раз к нему рыбак Федор заехал со своей бедой. «Выручай, — говорит. — На камень налетел. Все, что было в лодке — в воду ухнуло».
Петр Абрамович пошел в дом и стал собирать котомку… Снабдил пострадавшего продуктами, да еще и сети дал, чтобы тот с рыбой домой вернулся.
— Скажи, чем я тебя могу отблагодарить? — причитает несказанно довольный Федор. — Что тебе надо привезти? Заказывай!
Петр Абрамович рассмеялся и на полном серьезе ответил:
— Есть одно такое дело. Можешь помочь. Вот когда меня в аду будут жарить… Так ты не забудь в кострище дровишки подбрасывать. Хорошо? Поможешь мне сполна за мои грехи ответить. Вот этим и отблагодаришь.
Соблазн свободы
Среди старообрядцев всегда были те, кто забирался в глухомань, чтобы ничем не опорочить святость. Мои знакомые с Бирюсы как раз из этой породы радикальных консерваторов. Оставшись без церквей и священников, они при малейшей угрозе бросали обжитые места и уходили все дальше и дальше в «медвежьи углы».
Но в последнее время необходимость в этом отпала. Власть их перестала преследовать. Только долгожданная свобода оказалась пострашнее антихриста. Рыночные соблазны с дьявольской изворотливостью начали уводить молодых единоверцев в новую жизнь. Сейчас среди «ревнителей благочестия» — кардинальный конфликт поколений.
Катерина, молодая староверка из Луговой, гостившая в Прилуках, скажет:
— От пережитков надо отказываться, пока не поздно. — И приведет пример.
У нас школу новую начали строить, а старики ворчат: достаточно и четырехлетки. И чтобы никаких там компьютеров не было.
Карп Иванович только глянул на нее и разговор враз прекратился. А на следующий день Катерина была «ниже травы, тише воды». Кочев разъяснил:
— Лишку сказала… Может, старое-то и надо обновлять. Но не веру! Мы еще не доросли до этого. Иначе совсем к погибели придем!
Добро без отклика
Душным вечером к Петру Абрамовичу приплыл на лодке его сын Петр. Я когда-то жил у него дома в Усть-Кайтыме. Тогда он жестко оценивал «мир» и отгораживался от него, как мог. А тут вижу: ничего уже не чурается. Спросил: в чем дело? В ответ — мат. А для старовера — это грех страшный. Поясняет:
— Раньше идешь по тайге в райцентр, лесовоз остановится и подвезет тебя без проблем. А сейчас деньги требуют. Перед носом дверцей хлопают. Совсем ваш рынок людей испортил. А если вы так к нам, почему я должен по-другому?!
Отец помолчал, а потом сказал: «Беда подкрадывается неприметно… На других смотришь, а в себя не всматриваешься… Так и не заметишь, как вся жизнь под откос полетит!»
Разговор о человечности мы продолжим с Хариным следующим днем. Задолго до рассвета. Солнце еще только собиралось показаться из-за горы, а в печурке уже трещали дрова и огненные отсветы прыгали по янтарным бревнам. Тепло не спеша выпроваживало утреннюю зябкость. Петр Абрамович готовил тесто на рыбный пирог:
— За квашней надо ухаживать, как за ребенком. Не доглядишь — на сторону уйдет или не поднимется. А в итоге — без хлеба останешься.
Поняв, что в этой прелюдии — отзвук вчерашнего разговора, спрашиваю:
— Добро без отклика — это зло?
— Нужно уметь прощать людей, — отвечает он мне, прекращая на время все дела. — Только без любви — и дары, и помощь благодатью не станут. Ни для других, ни для себя самого. Вот и у меня не всегда все получается… Несколько лет назад заглянул ко мне со свитой важный чиновник. Пили они, куролесили, ругались… Я в избу ушел. А ему не понравилось такое пренебрежение. Сказал, что живу я в тайге без соответствующего разрешения. И я для него — никто… Провожать эту компанию на берег я не вышел. Не смог пересилить свою гордыню. Грех взял на душу…
Свидетелем еще одной характерной истории мне пришлось стать в прошлом году. В конце лета на Бирюсе появился необычный странник. Рыбаки предупредили Харина: «Смотри, дед, в оба, видать, беглый зэк. Коротко стриженный. Недалеко от тебя в шалашике живет. Тайги не знает. Точно — пришлый».
Дня через три Харин передал с рыбаками записку этому «зэку»: «Можешь погостить у меня. Тишины на двоих хватит».
Странником оказался москвич Серега. Совсем запутался он в своей жизни. Увлекся какой-то новомодной философией и мир стал ему не в радость. Однажды ткнул он не глядя пальцем в карту. Попал в Бирюсу. Приехал в Сибирь. Подстригся, сделал плот и поплыл навстречу неизвестной судьбе по порожистой реке.
Жил Серега с «дядей Петей» душа в душу. До осени. А потом «со светом в окошке» уехал в Москву к жене. Позже по электронной почте я получил от него письмо: «Только сейчас я понял, с каким удивительным человеком мне пришлось повстречаться. На все теперь смотрю другими глазами. Только не с кем поговорить. С прежними знакомыми — не о чем, а новых пока нет. Хочется все бросить и уехать на Бирюсу».
Петр Абрамович тоже переправил мне с оказией свое послание. Первое и последнее за все время нашего знакомства. Тепло поблагодарил за переданные книги и в конце приписал: «Петра похоронили. Убило в тайге лесиной…»
Сразу вспомнилось мне, как перед моим отъездом сообщил он неожиданное:
— Я в староверческий монастырь ездил на Енисей. Присматривал на будущее, куда можно мою немощную старость пристроить… Но не приглянулась мне северная обитель… Вроде все там есть. И река… И тайга… А душа не приняла. Свободы — нет… Видно, на Бирюсе мне суждено свой век доживать.
— Но здесь, случись что, даже воды подать будет некому…
— А ты на мои мысли внимания не обращай, — успокоил он меня. — Я с ними здесь все время, как медведь в берлоге: с одного бока на другой переворачиваюсь… А вообще-то я — не угрюмый. Просто о душе приходится все время думать. О самом ценном и дорогом, что есть у человека. Но это — тайное… И ни с кем я из иноков себя не сравниваю… Грехов много. Молюсь редко… Но может, Господь и приведет к чему-то… Веришь, я раньше был очень хорошим охотником. А сейчас ружье в руки не беру. Зачем кого-то убивать, когда радость в жизни приносит только живое?!
Уже сейчас другими глазами начинают смотреть многие староверы на бывших своих изгоев. Потому что именно в их неказистых хижинах, построенных на отшибе, теперь обретают веру те, кто потерял в лихолетье последнюю надежду.
Фото автора
Комментарий
Церковь не ошибается. А люди — ошиблись.
Еще при подготовке к Всероссийскому Собору 1917 года VI отделом Предсоборного присутствия 6 мая 1906 года было постановлено ходатайствовать пред грядущим Собором об отмене клятв на старые русские церковные обряды как положенные «по недоброму разумению», а заодно «отменить и вменить яко не бывшие» прежние порицательные выражения относительно этих обрядов. По известным историческим обстоятельствам принять соответствующее соборное определение стало возможным лишь в 1971 году на Поместном Соборе Русской Православной Церкви.
Надо сказать, что современное сознание даже в целом воцерковленных людей с большим трудом преодолевает инерцию прочно усвоенных секулярных ценностей, поэтому немалое число верных чад Русской Православной Церкви в искреннем недоумении спрашивают: как это понимать — Церковь признает, что ранее ошибалась?
Церковь ошибаться не может, но это могут делать находящиеся в ней люди. И не только ошибаться, но и грешить, малодушничать, соблазняться… Церковь же движима Духом Святым, под воздействием которого и признаются ошибки, осознаются грехи, преодолеваются соблазны. Преодоление ошибок, осознание частичной неправоты тех или иных церковных деятелей есть свидетельство великой духовной силы Святой Церкви.
Сейчас непросто разобраться во всех аспектах давних уже событий. Упрощенно можно сказать, что общепринятая вплоть до начала XX столетия точка зрения, будто в русский церковный обряд вкрались многочисленные искажения, которые необходимо было поправить (что при Патриархе Никоне и было сделано) — мягко говоря, не вполне верна. Ошибки в богослужебных книгах были, но ведь это соборно было установлено задолго до раскола. Еще Стоглавый Собор (1551 год) постановил править книги по древним рукописям. Теперь научно доказано, что правились книги не по древним рукописям, а по новейшим греческим и украинским изданиям. Да и править-то толком в то время не умели ни московские книгоиздатели, ни киевские.
К чести Русской Православной Церкви, разобраться во всем досконально и научно убедительно смогли маститые профессора православных духовных школ — Н. Ф. Каптерев, Е. Е. Голубинский, С. А. Зеньковский, А. В. Карташев, А. А. Дмитриевский, НД. Успенский и другие. Упомяну и моего учителя — заслуженного профессора Санкт-Петербургской духовной академии протоиерея Иоанна Белевцева.
Есть и другое соборно выраженное сожаление — о насильственных методах проведения церковной реформы XVII века. Такой уж был тогда язык, такие нравы, такой порядок взаимоотношений Церкви с государством.
В 1905 году был издан высочайший указ «Об укреплении начал веротерпимости». Безусловно, он во многом способствовал устранению взаимной отчужденности и даже порой установлению близких отношений. Русский церковный народ готовился к Всероссийскому Собору, жаждал восстановления канонического строя — Патриаршества. На самом высоком уровне обсуждались и проекты воссоединения со старообрядчеством. Да и император Николай II в своем указе прямо говорит о надеждах на воссоединение, хотя противников этому хватало и с той, и с другой стороны. Между тем предреволюционные годы были временем пускай и не количественного, но качественного возрождения единоверия — старообрядных приходов в лоне Русской Православной Церкви.
Среди весьма деятельных сторонников церковного единства можно назвать митрополита Антония (Храповицкого) и архиепископа Андрея (Ухтомского). Публичные лекции специально для старообрядцев читали князь Евгений Трубецкой, Сергий Булгаков и другие популярные в церковных кругах люди. Однако все надежды и чаяния были сметены огненным смерчем национальной катастрофы.
Сегодня можно говорить о начале сотрудничества со старообрядцами в достаточно широкой области церковно-общественных отношений. В качестве примера можно назвать активное участие представителей старообрядчества в деятельности последнего Всемирного Русского Народного Собора, посвященного 60-летию Победы в Великой Отечественной войне, где очень тепло было принято выступление недавно почившего старообрядческого митрополита Московского и всея Руси Андриана. Если под сближением понимать установление дружественных отношений, то, пожалуй, мы выходим на путь установления именно таких отношений.
Под диалогом же пока следует понимать, прежде всего, попытку глубже и внимательнее всмотреться друг в друга, чтобы понять, что реально нас разъединяет сегодня. И пока трудно даже сказать наверняка, реален ли в ближайшем будущем конструктивный диалог — в парадигмах сегодняшнего мышления, сегодняшнего исторического опыта.
Попробую выразить собственную точку зрения. Я люблю свой народ, но совершенно не склонен его идеализировать. В нем много разного, много противоречий. Так же и в старообрядчестве. Как к нему ни относись, но оно — глубоко национальное проявление религиозного чувства. Нельзя пытаться понять русскую душу, русскую ментальность, не понимая или не замечая старообрядчества. Слишком массовое и народное это было явление.
Но нельзя умолчать и об опасностях старообрядчества. Все же если это и культура Святой Руси, то культура, нелегкими условиями своего существования подвергшаяся определенной трансформации. Главная опасность — своеобразная психология раскола, нечуждая духа изоляционизма и ксенофобии.
Другая опасность — культ формы, обрядоверие. Были времена, когда «противораскольнические миссионеры» склонны были ставить богослужебную форму почти ни во что, фактически считая ее случайной. Это — противоположная крайность. Богослужебная форма не должна быть произвольной, она должна быть адекватной содержанию, вере. И большой трудностью в диалоге со старообрядцами видится попытка убедить их в том, что как бы ни совершенны были богослужебные формы прежних времен, они в принципе не могут быть ни неизменными, ни единственными. Как и Церковь, они живут во времени и пространстве.
Иван МИРОЛЮБОВ, консультант Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, член Комиссии по делам старообрядных приходов и по взаимодействию со старообрядчеством
